Там вдали, за рекой - Юзеф Принцев

А Вадим Николаевич Заблоцкий вышел из подъезда солидного, облицованного гранитом особняка, у входа в который сохранилась черная с золотом вывеска: "Фосс и Штейнингер". Вынул из жилетного кармана часы, щелкнул крышкой и неторопливо пошел по Невскому, к Адмиралтейству. Постоял у чугунной ограды и, увидев идущую по усыпанной песком дорожке женщину в черном платье, двинулся ей навстречу.

Женщина шла легко и быстро, чуть подавшись вперед, и была бы даже красива, если бы не плотно сжатые губы и прищуренные холодные глаза. Она кивнула Заблоцкому и села на скамью, изящным движением оправив платье.

- В Чека стало известно о наших связях, - сказала она спокойно.

Заблоцкий откашлялся, будто поперхнулся, и встревоженно взглянул на женщину:

- Неужели?

- Сведения как будто точные.

Заблоцкий снял и снова надел очки, потом осторожно спросил:

- Наши друзья в курсе?

- Нет.

- Муза Петровна! - повысил голос Заблоцкий.

- Леди! - напомнила женщина и оглянулась.

- Да... Да... Простите... - Заблоцкий опять снял очки и долго протирал их платком. - Вам не кажется, что это может вызвать нежелательные эксцессы? С обеих сторон?

- Вадим Николаевич! - Женщина еще плотней сжала губы, щеки ее втянулись, лицо стало вдруг осунувшимся и постаревшим. - Наши милые друзья уже хозяйничают в Мурманске и в Архангельске. Дальнейшие их планы неизвестны. Вы что же, полагаете, что нам следует сидеть сложа руки и ждать подачки от победителей?

- Конечно нет! - негромко и решительно сказал Заблоцкий. - Но не опережаем ли мы события?

- Не опережаем. - Женщина протянула Заблоцкому сложенный в квадратик листок бумаги, поднялась со скамьи и пошла в сторону набережной стремительной своей, летящей походкой.

Заблоцкий развернул и внимательно прочел написанные на листке несколько строчек, вынул из портсигара папиросу, чиркнул спичкой, закурил и поджег листок. Подул на обожженные пальцы, вытер их платком, опять щелкнул крышкой часов и направился к афишной тумбе.

Среди старых воззваний выделялась крупными красными буквами новенькая афиша:

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН. ПОЭЗЫ.

Изучая афишу, Заблоцкий дождался, когда за его спиной, притормаживая, затарахтел мотоциклетный мотор. За рулем сидел плотный человек в кожаной куртке и коричневых крагах на крепких ногах.

Заблоцкий оглянулся, перешел дорогу, свернул на Невский и затерялся среди прохожих...

Председателя Петроградской Чека Урицкого вызвали на Дворцовую площадь телефонным звонком.

У здания комиссариата внутренних дел толпился народ. В основном это были люди, желающие выехать из Петрограда. Пропуска на выезд были отменены еще в марте, потом выезд из города разрешили опять, но пропуска выдавала специальная комиссия.

Положение на фронтах ухудшилось, и железные дороги едва справлялись с военными грузами, пропуска снова были отменены, но комиссариат внутренних дел каждый день осаждали те, кто надеялся еще выехать из Петрограда.

Народ толпился на площади и в вестибюле, и никто не заметил, откуда появился этот, еще совсем молодой человек, в офицерской фуражке без кокарды.

Председатель Чека шел к лифту, когда человек выхватил кольт и выстрелил ему в затылок.

Закричала раненная этим же выстрелом женщина, а человек в офицерской фуражке уже выбежал из подъезда. Он метнулся было к стоящему рядом мотоциклу, но тот не завелся сразу, тогда человек кинулся к прислоненному к стене велосипеду и, пригнувшись к рулю, ожесточенно закрутил педалями, пересекая площадь.

За ним побежали, стреляя на ходу, чекисты из охраны, но велосипедист свернул на набережную, потом в один из переулков, на Миллионной улице бросил велосипед и скрылся во дворе дома, где помещалось Северное английское общество. На выстрелы уже бежали красноармейцы из Преображенских казарм, расположенных по соседству, но, когда они вошли во двор, из окна одной из квартир раздались выстрелы. Красноармейцы открыли ответную стрельбу, из подоспевшего автомобиля с чекистами спрыгнул на ходу коренастый человек и крикнул:

- Брать живым!

Он первым перебежал двор, кинулся вверх по лестнице и плечом вышиб дверь чердака.

В председателя Петроградской Чека стрелял бывший юнкер Михайловского военного училища. На вопросы, с кем связан и по чьему заданию совершил террористический акт, отвечать отказался.

В Чека уже знали о связях эсеров, и решено было пойти на чрезвычайную меру: обыск в помещении британской миссии, куда тянулись нити заговора.

В этот тихий предвечерний час в чинном особняке на набережной Невы были зажжены все камины. В каждом из них жгли бумаги. На ступенях мраморной лестницы лежали хлопья сажи. Тянуло дымом. Работники британской миссии были кем-то предупреждены о готовящемся обыске. Но предупреждены поздно.

Человек в легком сером костюме стоял у окна и, отогнув штору, наблюдал за тем, как один за другим подъезжают автомобили оперативной группы, как блокируются выходы из особняка, как входят в парадный подъезд несколько чекистов. Опустив штору, человек в сером костюме быстро прошел через анфиладу комнат и встал на верхней площадке лестницы. В руках у него был револьвер.

Первым на ковровую дорожку лестницы вступил седой, похожий чем-то на учителя, чекист в штатском. За ним поднимались остальные.

Человек в сером костюме поднял руку с револьвером и выстрелил.

- Прекратите стрельбу! - по-английски крикнул седой чекист, но человек в сером костюме выстрелил еще раз, потом еще и еще.

Кто-то внизу коротко вскрикнул, кто-то упал, а человек в сером костюме вскидывал револьвер и стрелял. Хладнокровно. На выбор.

Но снизу хлопнул ответный выстрел. Потом второй, третий...

Человек в сером костюме схватился рукой за горло и, роняя револьвер, медленно осел на мраморный пол лестничной площадки.

При обыске в подвале и на чердаке были обнаружены склады оружия.

А вечерние газеты вышли под тревожными заголовками: "Всем! Всем! Всем!"

В Москве стреляли в Ленина.

IV

В октябре проводили в Москву на съезд Лешу Колыванова. Вернулся он оттуда еще больше похудевшим, но веселым: Владимир Ильич поправился после ранения, как прежде, работал с утра и до поздней ночи, но нашел время принять делегатов Союза молодежи. Был среди них и Алексей и теперь не уставал по многу раз рассказывать, как разговаривал с ними Владимир Ильич, как заразительно смеялся, цепко расспрашивал о положении на местах, о том, как и чем занята молодежь, об их настроениях, заботах, планах на будущее.

Съезд постановил назвать Союз молодежи Коммунистическим, и появилось новое, короткое и гордое слово: комсомол! Кто-то из питерских большевиков в деловом разговоре назвал их ласково "комсой". Словечко это понравилось и быстро вошло в обиход.

Так незаметно прошла зима, и, выйдя однажды на улицу, Степан с удивлением заметил, что на деревьях уже проклюнулись зеленые листочки, пригревает солнце и вовсю чирикают горластые птицы.

О том, что Глашу выписывают из больницы, Степан узнал от матери.

Та затеяла стирку, замочила уже белье, потом только спохватилась, что в доме мыла - всего ничего, и побежала к соседке. Вернулась от Екатерины Петровны какая-то размякшая, присела на табурет у корыта, сложила на коленях худые руки и сказала Степану:

- Глаху завтра выписывают.

- Ну и что? - как можно равнодушнее ответил Степан и отвернулся.

Ему вдруг стало жарко, как будто он шуровал у открытой дверцы раскаленной печки. Почему-то горело лицо, особенно щеки, и был он, наверно, красный, как вареный рак.

Но Таисия Михайловна ничего не заметила, умиротворенно улыбалась и рассказывала:

- Катерина пирог заворачивает... На два своих платьишка муки ржаной кулек выменяла, картошки, пузырек масла конопляного. Все честь по чести. "Дочку, - говорит, - побаловать хочу". Слышишь, Степа?

- Не глухой, - все еще не оборачиваясь, отозвался Степан.

- А она ее мамой не назовет никогда... - вздохнула Таисия Михайловна. - Все "тетя Катя да тетя Катя"! А ведь сызмальства живет... Гордая!

- Ты зато всю жизнь кланялась! - сам удивляясь своей горячности, сказал Степан. - Отец тише воды, ниже травы ходил! И чего вам за это? Шиш!

- Жестокие вы какие-то растете... - растерялась Таисия Михайловна.

- Выросли уже... - буркнул Степан и с вызовом добавил: - Что же ей, за пирог с картошкой продаваться? А может, она свою мать помнит. Тогда как?

- Ты чего это разошелся? - удивилась Таисия Михайловна, внимательно посмотрела на сына и спросила грустно и насмешливо: - Если ты такой заступник, что ж ни разу в больницу не сходил?

"Да ходил я! Ходил!.." - хотел закричать Степан, но промолчал. Расскажешь ей разве, как уговаривала его Настя сходить вместе в больницу, а он отнекивался, отшучивался, злился, и Настя шла одна или с другими девчатами, а один раз ходила с Лешкой, и тот вернулся из больницы какой-то тихий, неразговорчивый, а когда он небрежно спросил: "Ну, как там Глаха? Чирикает?", Лешка посмотрел на него, как будто никогда раньше не видел, и ответил, как ножом полоснул: "Не приведи тебе так чирикать. Не выдюжишь: кишка тонка!" Повернулся и ушел. И спину сгорбил, как Глаша.