Есенин - Александр Сегень

— Эх! — он рванул ворот рубахи, выстрелив двумя верхними пуговицами. Сильные руки снова взяли Артосова с двух сторон и повели вон из зала. Надо было крикнуть что-то совсем убийственное, но в голове вдруг возник образ бушующего слона в цейлонском зоопарке, и Артосов громко заорал:

— Свободу Шаримбе! Я требую! Свободу Шаримбе!

Вновь он вдохнул морозного свежего воздуха и через миг обнаружил, что лежит на тротуаре, сильно ударившись грудной клеткой. Видать, его не просто вывели, а ещё и уронили с размаху.

— Шалишь, сволочи! — рассмеялся Артосов и вновь побежал к уже известному чёрному ходу. И вновь судьба каким-то шальным образом была к нему слепа. Он опять прошёл через подсобные помещения мимо обслуги, вернулся в зал, в котором кто-то смеялся, кто-то возмущался, а при виде его стали смеяться и возмущаться пуще прежнего.

— Свободу Шаримбе! — гордо воскликнул Артосов, вздымая над головой сжатый кулак.

И вновь перед ним возник Дмитрий Алексеевич. Татьяны рядом с ним на сей раз уже не было.

— Чего вы добиваетесь? — с тихой ненавистью произнёс Проломов.

«А и впрямь, чего я добиваюсь?» — крутанулось в пьяной башке поэта. И тут Артосов услышал свой наглый возглас:

— Отступного!

— Что-что? Да подождите вы его хватать!

— Отступного!

— Сколько?

— Тыщу баксов!

Он ожидал, что после таких слов на него посыплются удары с севера и юга, с востока и с запада, в лоб, в челюсть, в висок, под рёбра, под дых, в затылок… Но вместо этого холёный газовый туз извлёк портмоне, выудил оттуда долларовые банкноты и зарядил ими нагрудный карман артосовского пиджака:

— И этого будет вполне достаточно. А теперь — чтоб духу его тут!..

Самое интересное, что около метро «Арбатская» Артосов наткнулся на пьяного фокусника Самоцветова и ещё продолжил пить с ним. Размер отступного оказался втрое меньше, чем Артосов запросил, но и то неплохо.

Такси, и они с Самоцветовым уже сидят у Артосова на кухне, деньги успешно конфискованы Асей, но есть водка и пиво, а Самоцветов показывает такие фокусы, что Артосов кричит, это никакому Копперфильду не снилось, дети Артосова хлопают в ладоши, смеются, кричат:

— Ещё! Ещё! Ещё!

Вот оно, счастье. Предновогодняя сказка. Рождественская история. Дети у Христа на ёлке…

— Какая, на хрен, мне нужна Татьяна! Да провались она со своим розовым поросёнком! Со своим холёным р-р-рогоносцем! Выступает га-аспадин Самоцветов! Маэстро!.. Дети, вы понимаете, что вы у Христа на ёлке?..

Утром Артосов потягивал пивко, принесённое милой Асей, и нарочито трясся, изображая Днестрова. Ася смешно рассказывала, как фокусник ещё затемно воровато улизнул, боясь, по-видимому, утренних сцен. Артосов думал: «Она меня предала! Зачем она вообще пригласила меня на это гнусное сборище? Хотела увидеть, как я буду смотреться на фоне всей этой буржуазной шантрапы?» Он пытался смириться, успокаивал себя тем, что теперь ему легче будет забыть её. Коли ты так, то и провались, как говорит Лещинский.

— А что ты всё вчера кричал: «Не нужна мне Татьяна!» Колись, сукин кот!

— Так влюбилась в меня эта жена миллионера. Предлагала жить с ней тайно в особняке.

— Болтун! И как же ты вчера такой пьяный стихи читал?

— Нормально читал. Это я уже потом наклюкался.

— И сколько стихов прочёл?

— Шесть.

— И какие же?

— «Не жалею, не зову, не плачу…», «Клён ты мой опавший…», «Хороша была Танюша, краше не было в селе»…

— Валерка! Я же серьёзно!

— Ну прочёл, естественно, про орла, «Дорожное», «Топоры», «Рубашоночку»… Всё, что обычно читаю. «Хмурых мужиков», «Виселицу».

— И триста долларов?

— Представь себе. По пятьдесят баксов за стих. Век бы так зарабатывать, а?

— А ты поговори с этой Танюшей.

— Не привык ни о чём просить у сильных мира сего.

— Тоже мне, сильные… Не у Путина же, не у Швыдкого. И не у олигархов. Судя по всему, это бизнес средней руки.

— Судя по чему?

— Иначе бы они не таких фокусников, как вы, приглашали, а чего-нибудь покрупней. Пугачёву с Галкиным и Киркоровым.

— А может, им хочется глотка свежего воздуха.

— Скорее уж глотка свежего пива.

В полдень, когда он призаснул, Ася его разбудила:

— Валер! Какой-то мужик звонит. Говорит, что денежное дельце предлагает.

— Ну началось! — прокряхтел Артосов. — Готовь, Асюша, чемоданы для баксов.

Голос в телефоне показался знакомым.

— Валерий Иванович, здравствуйте.

— Здравствуйте, с кем имею честь?

— Минский Иван Романович. Предприниматель.

— В какой сфере?

— В самых разных.

— Понятно. Теневой бизнес, так сказать.

— Мне нравится ваш настрой. Хочу предложить вам сегодня выступить. Прочесть несколько стихотворений. За хороший гонорар.

— А кто вас ко мне направил?

— М-м… Наша общая знакомая. Татьяна Сергеевна Проломова.

— Понятно… Пятьсот долларов.

— Извините… Может, вас устроит триста?

— Тогда не более шести стихотворений. У меня такая такса. Пятьдесят долларов за каждое прочитанное. Меньше я не беру.

— Молодец! — прошептала Ася, следившая за разговором. Она даже подняла большой палец, показывая, что гордится тем, как её муж ведёт деловой разговор.

— Согласен. Шесть стихотворений и триста долларов.

— И оплата сразу по прочтении.

— Конечно, конечно.

— Ещё мне нужен ассистент. Иллюзионист Самоцветов.

— Этот ещё зачем тебе! — толкнула мужа Ася.

— Подскажите его телефончик, — вежливо отозвалась телефонная трубка, и тут Артосов вспомнил, где слышал этот голос. Вчера: «Забавный малый». Запоминающийся голос.

Он поискал там-сям и нашёл записанный вчера Самоцветовым телефон. Продиктовал.

— Какие мои дальнейшие действия?

— За вами заедут в шесть вечера.

— Форма одежды?

— Не слишком шокирующая, но и не официоз.

— Тре бьен.

Ровно в шесть за ним и впрямь заехали. На роскошном «Лексусе» поэт Артосов отправился в некий распахнувшийся новый мир, чувствуя себя не Валериком, и не Портосовым, как частенько его дразнили, а именно поэтом Валерием Артосовым.

Подкатили к старинному особняку на улице Алексея Толстого. Водитель по мобилке сообщил:

— Подъезжаем, Иван Романыч.

И, когда подъехали, Иван Романович лично встречал поэта Артосова:

— Очень рад! Простите, Валерий Иваныч, Самоцветова мы не нашли. Не берёт трубку. Но думаю, вы и без него справитесь.

— Ещё раз позвоните, — строго приказал Артосов.

— Попробуем. Сюда, пожалуйста. Вот здесь пальтишко, фуражечку… Спасибо. Пройдёмте, я должен вам кое-что обсказать.

Они прошли в какую-то небольшую комнатку, сели за столик. У Артосова появилось нехорошее предчувствие, что его хотят как-то постыдно раскрутить.

— Чай, кофе, коньячок?

— А текилы можно?

— Ах да, текилы! Сто грамм текилы со всем, что там к ней причитается.

Почти тотчас перед Артосовым появился стакан с золотистой кактусовкой, соль, тончайше нарезанный лимончик, маслины и даже клубника.

— Выпьем за знакомство, — подмигнул Романыч.

Текила придала бодрости.

— Я бы хотел сразу обозначить некоторые особенности вашего выступления. Понимаете, в сегодняшней публике возникла некая потребность развеять скуку. Какой-то документальный фильм вышел про Есенина, как он куролесил, и люди поняли, что им страшно не хватает такого человека.

Артосова прошибло липким потом. Предчувствия оправдывались. И он, старый волчара, мог ещё мечтать, что его приглашают за такие деньги читать свои стихи без каких-либо фортелей! Что кому-то душно жить без стихов Валерия Артосова!

— Мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя как можно более раскрепощённо…

— Не продолжайте. Я всё понял. Посуду бить можно?

— Даже нужно.

— В рыло кому-нибудь?

— Я вам укажу нескольких, которых вполне можно и в рыло.

— Стихи свои читать или Есенина?

— Давайте и те, и те.

— Или там Рубцов всплывёт.

— Тоже валяйте. Главное, поядрёнее. И вот ещё, разрешите я вас представлю как правнука Есенина и Айседоры Дункан?

— За это прошу лишние сто долларов. И аванс позвольте получить? Сотню. Так, на всякий случай.

— Ну что ж…

Эти предновогодние дни и последующие десять после Нового года превратили жизнь поэта Артосова в постыдную карикатуру. Поначалу он испытывал некий злобный задор. Ему хотелось сорвать злость на этом мире, который отнял у него Таню. То, что именно отнял и отнял навсегда, Артосов не сомневался. Он понимал, что больше не увидится с ней и что в его беде виноваты эти прохвосты, ловко устроившиеся в жизни, торгуя достоянием Отечества. А тут ему представилась такая возможность — и поиздеваться над ними, и урвать какие-то деньги. Чем плохо: ешь, пьёшь, куролесишь, в рожу кому-нибудь съездишь, тарелки-бокалы побьешь вдрызг, выскажешь что хочешь во всеуслышание, да ещё за это и получишь долларов триста-четыреста. Любой бы позавидовал. В тот раз на улице Алексея Толстого он учинил дебош на корпоративной вечеринке компании «Пиноккио», торгующей итальянской мебелью. Через пару дней его позвали к аллюминиевой мафии. Тридцать первого декабря он едва успел домой к полуночи, потому что «есенил» у колбасников фирмы «Три поросёнка». Здесь он сорвал больше, чем где-либо — целых семьсот евро.