Во главе двух академий - Лия Лозинская

Характерная для Дашковой позиция. Некий духовный паспорт, который не раз предъявляла она собеседникам во время своих заграничных путешествий.

За ее плечами могучая и великая держава с древней культурной традицией — такой воспринимала она Россию. И считала себя причастной к ее славе.

В этой связи стоит привести любопытный разговор, который произошел значительно позже, в 1780 г., во время пребывания Екатерины Романовны в Вене, между нею и австрийским канцлером В. А. Кауницем.[40]

На обеде у канцлера речь зашла о Петре I. Кауниц назвал его создателем России и русских. Дашкова заспорила, утверждая, что государственная и культурная история России имеет несравненно более древние истоки.

«— Еще 400 лет тому назад, — сказала я, — Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.

— Разве вы не считаете ни во что, княгиня, — возразил он (Кауниц. — Л. Л.), — что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времен Петра I?

— Великая империя, князь, имеющая неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает, простите меня, князь, только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство…»

Должно быть, не во время светского застолья родилась та примечательная характеристика Петра I, которую мы находим в «Записках». Она, безусловно, была итогом длительных раздумий и поражает глубиной: гениален, деятелен, деспотичен. «…Отнял у крепостных право жаловаться в суд на притеснения помещиков… ввел военное управление, самое деспотичное из всех… торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы…»

Деспотичным Петровым преобразованиям Дашкова противопоставляет «гуманно-реформаторскую» деятельность Екатерины II.

Воспроизводя в своих воспоминаниях разговор с Кауницем, Дашкова не забывает рассказать и о том, что канцлер немедля сообщил о взглядах заезжей российской знаменитости австрийскому императору Иосифу II.

Пожалуй, Екатерину Романовну больше интересовал другой адресат, до которого скорее всего также дошло содержание записки Кауница, — Екатерина. Отсюда, из-за границы, где родилась ее репутация заговорщицы и фрондерки, и должна была императрица получить доказательство ее лояльности.

В ту пору, когда Дашкова беседовала в Вене с Кауницем, главной ее заботой была карьера сына, зависевшая от отношения к ней императрицы. Надо заметить, что в этом случае Екатерине Романовне нередко изменяла обычная ее принципиальность.

Действительно ли считала Дашкова гуманной деятельность тогдашнего правления? Есть немало оснований в этом сомневаться. В одном из писем брату она горько сетует на то, что «как-нибудь» и «кнут» — это «главные пружины нашего государства».[41]

Дашкова едет за границу под скромным именем госпожи Михалковой. Это даст ей возможность (так она сама объясняет) не посещать иностранные дворы и соблюдать строжайшую экономию — «тратить только на еду и лошадей».

Через Ригу и Кенигсберг Екатерина Романовна со своими спутниками приезжает в Данциг. Она останавливается в гостинице «Россия». На стене в зале висят два монументальных полотна: раненые и умирающие русские солдаты просят пощады у победителей-пруссаков. И это после взятия Берлина войсками генерала Чернышева! Дашкова возмущена. Она негодует особенно яростно потому, что в гостинице, как правило, останавливаются русские путешественники: совсем недавно здесь был Алексей Орлов. «И он их не купил и не бросил в огонь? — допытывает она русского поверенного в делах. — В сравнении с ним я очень бедна, но все-таки я это устрою».

Как всегда, Дашкова не ограничивается словами. Она подговаривает секретаря русской миссии купить синей, зеленой, красной и белой масляной краски и после ужина, хорошенько заперев дверь, берет кисть и перекрашивает мундиры на картинах, превращая победителей в побежденных и наоборот, и вот уже пруссаки на коленях умоляют русских о пощаде.

Она уезжает из гостиницы очень довольная собой и веселится, представляя себе удивление хозяина, когда тот обнаружит, «что пруссаки вдруг проиграли обе битвы».

Дашкова живет два месяца в Берлине. Королева и многочисленные принцессы упорно приглашают ее. Чтобы отговориться, она пускает в ход все аргументы и наконец ссылается на этикет Берлинского двора, запрещавший частным лицам являться под чужими именами. «Этикет — это глупости; княгиню Дашкову надо принять под каким угодно именем», — заявляет Фридрих II. Делать нечего, приходится срочно купить новое черное платье и ехать знакомиться с прусским королевским домом.

Дашкова с юмором описывает эту встречу. «Самая большая моя заслуга в глазах королевы и ее сестры… заключалась в том, что я их понимала, несмотря на недостатки их речи (они заикались и шепелявили), так что камергеру, стоявшему рядом, не надо было передавать мне их слова».

Должно быть, встреча с прусской королевской фамилией упрочивает решение Дашковой не тратить время на посещение бесчисленных германских дворов.

В Ганновере Дашкова идет в оперу. Она принимает меры, чтобы ее не узнали, «потому что принц Мекленбургский предупредил меня, что его старший брат, правитель Ганновера, желал бы со мной познакомиться, а это вовсе не входило в мои планы». Но принц все же что-то заподозрил и отправил адъютанта в ложу, где находились Дашкова и ее приятельница Каменская, узнать, не иностранки ли они. Дашкова отвечает, что да, действительно иностранки, но фамилии назвать отказывается, ссылаясь на то, что женщины могут сохранять инкогнито. Сконфуженный посланец удаляется, а Екатерина Романовна обращается к своим соседкам по ложе и заявляет, что от любезных дам у нее нет секретов: она певица, а спутница ее — танцовщица, они ищут выгодного ангажемента. Она получает двойное удовольствие: от того, что сбила курфюрста со следа, и от того, что шокировала чопорных аристократок (они «сразу перестали быть с нами любезными и даже повернулись к нам спиной»).

Однако веселое расположение духа не мешает Екатерине Романовне делать и серьезные наблюдения. Она отмечает, что местные лошади на редкость красивой породы, земли хорошо возделаны.

В живописном бельгийском курортном городке Спа, куда съезжалась на целебные воды «вся Европа», Дашкова знакомится с двумя ирландскими семьями — Морганов и Гамильтонов. Завязывается дружба, которой суждено было длиться долгие годы.