Девять дней - Анна Моис

— Ну, это слишком! — твердо и громко сказал я.

Даже профессор услышал. Это я понял, когда заметил, что после этих слов он посмотрел на меня, потом похлопал вдовца по плечу с сочувствующим взглядом и направился в нашу сторону.

— Не рассказывайте мне байки про демонов и прочую чушь! Это рассказы для глупцов, склонных списывать все свои неудачи на неисповедимые пути господни.

Отец хотел что-то сказать, но я не позволил.

— При всем уважении, святой отец, я не стану слушать и слова. Прошу простить, — я торопливо откланялся и направился в сторону профессора, который не решился вмешаться в разговор и просто стоял неподалеку, глядя на меня. В спину мне отец Флеккер крикнул, что мальчика нужно привести в церковь, я проигнорировал его.

Вернувшись домой, я обнаружил, что миссис Адлер еще нет, поэтому заваривать чай пришлось самостоятельно. По дороге профессор сказал, что должен готовиться к предстоящим лекциям и отправился в гостиницу. Я же принялся пить чай и читать утреннюю газету, на главной полосе которой была статья о самоубийстве мадам Леванш.

К вечеру я решил, что будет неплохо привести в порядок рабочие бумаги, поэтому отправился в клинику. Там меня ждал сюрприз. Санитар Матис был одет не в форму и собирал вещи в чемодан.

— Мистер Матис? — заторможено от неожиданности и удивления спросил я, медленно проходя в комнату отдыха персонала.

— Я больше не буду здесь работать, доктор! — санитар был возбужден и зол. Он яро скидывал вещи в чемодан и коробку, даже не глядя на меня.

— Но…

— И не пытайтесь меня отговорить! — крикнул он и повернулся ко мне, выставив указательный палец вперед, будто угрожая им.

— Я не буду, — я говорил спокойно и ровно, — но мне просто любопытно узнать, в чем же причина такого решения?

— Этот! Этот Хоффишер, с ним что-то не так, я говорю вам, доктор! — теперь и сам Матис был похож на Хоффишера.

Я сел на краешек стола, сделал серьезное выражение лица и, положив руки ладонями вверх, чтобы Матис видел, что я открыт к разговору, попросил его успокоиться и пояснить.

— Сегодня ночью я дежурил. Он закричал, я к нему. Смотрю — он молится. Я открыл дверь, говорю, чтобы успокоился. А он начал орать: «Он идет! Идет! Идет!». Я у него спрашиваю, кто? А он смеется. Я собирался уходить, а он мне сказал, что моя жена не от меня беременна. И говорит, мол, спроси у нее, когда ребенок был зачат и как. Я послал его куда подальше, но дома что-то мне в голову тямкнуло и я спросил.

Я заинтересованно промычал.

— В общем, уезжаю я из этого города. И вам, доктор, советую. Хороший вы человек, но эта дыра, эта черная яма погубит вас! — после этих слов, он взял свои вещи и направился к выходу.

— Нет у меня теперь ни работы, ни жены.

— Матис, — протянул я, — не стоит верить тому, что говорит Хоффишер…

— А я не верил ему, я жене поверил. Она мне сказала, что ребеночек наш был зачат в декабре, в конце. А меня не было тогда в городе. Она говорит, что я на два дня приезжал. А я не приезжал, меня тогда две недели не было, я на корабле уходил на подработку. Вот такая история, доктор! А она… совести ей хватает. Смотрит на меня и талдычит, что со мной была, что приезжал я! За дурака меня держит! Все женщины нас за дураков держат, доктор. Не ведитесь на их чары.

И ушел. Я остался сидеть в кабинете, даже забыв, зачем пришел. Когда я пришел в себя от выступления Матиса, то нашел журнал с записями регистрации пациентов. Не знаю почему я стал искать в записях за август имя Ребекки Фриманс. Но я его действительно нашел. Она приводила сына третьего августа. Но визит был отменен из-за независящих от персонала обстоятельств. Видимо, из-за нападения Хоффишера.

Глупости. Набожная женщина уверовала в то, что ее бедный сын одержим, водила его в церковь, даже против его воли. Понятное дело, что все это она рассказывала священнику, своему духовному наставнику. Я отложил бумаги и решил, что будет лучше сделать обход и идти в кабинет, чтобы попытаться поспать. День был трудным, в первую очередь, эмоционально. Но ночевать сегодня придется тут, Матис ушел, а оставлять пациентов одних нельзя.

Хоффишер опять молился, но теперь это был не «Отче наш», а что-то другое. Язык мне был непонятен, или же он произносил слова так невнятно, что я не мог разобрать. Вспомнив, что я здесь один из здравомыслящих и мой верный помощник Матис ушел, я решил, что входить к нему в палату будет не очень разумно. Поэтому я попытался поговорить с ним через небольшое окошко на двери. Я отодвинул затворку еще когда подошел, но он был так увлечен молитвой, что не обращал на меня внимания.

— Добрый вечер, мистер Хоффишер!

Он замолчал, но не повернулся.

— Тук, тук… — сказал он радостно, как ребенок.

— Тук, тук! — более настойчиво и громко сказал он, когда я не ответил.

— Кто там? — недовольно и устало ответил я, сдавшись.

— Мессия… — прошипел Хоффишер и рассмеялся, теперь глядя на меня через маленькое отверстие.

Я недолго смотрел на него, заметив синяки под глазами и бледность лица, болезненную бледность. А потом я со стуком закрыл затворку и пошел к миссис Олдриж. Она рыдала и все время говорила, что она виновата в смерти сына. Глаза ее были ясные, мысли не спутаны. Но говорить она не хотела, просто попросила меня оставить ее одну до завтра. Я попросил ее успокоиться и ушел, когда она легла на кровать и отвернулась к стене.

Мальчик спал, я не стал его тревожить. Вспомнил, что забыл принести ему книгу. Мне вдруг захотелось подышать воздухом, на выходе из больницы мне встретился второй санитар Джон Харрсон. Он сказал, что получил записку от Матиса и готов отдежурить ночь. Я сказал, что в этом нет необходимости и я сам останусь на ночь, но Харрсон был непреклонен. Он сказал, что знает о смерти мадам Леванш и хочет помочь мне, как может.

— А единственное, что я могу сделать для вас, это позволить вам отдохнуть дома, а не здесь среди безумия. Матис не в себе. Он тогда еще стал утверждать, что, мол, видел призрак матери Хоффишера. Бедняга сдал, не для него эта работа. Не хочу, чтобы и вы от усталости увидели