Белая ворона. Повесть моей матери - Владимир Фомин

Он обиделся на меня окончательно и стал гулять с другой девушкой, о чём поспешили доложить мне доброжелатели.

– Красивая? – спросила я.

– Не расстраивайся, ты много лучше её. Она толстая коротышка, и в паре они выглядят как Штепсель с Тарапунькой.

Это меня не утешило. Значит, у неё золотой характер, и богатый духовный мир, и я представляла, как же им теперь хорошо вдвоём. Девушка оказалась из нашего института, с вечернего отделения, где учились фельдшера со стажем работы, которые не могли пройти по конкурсу на дневное отделение, то есть она была много старше Славика. Отсюда следовало, что если она не красавица, и не умница, и лет на десять старше Славика, то что же общего может быть у них? Противно было даже думать, что могло быть у них. Не обида и не ревность, а просто противно.

Доброжелатели потом доложили мне, что у Славика есть другая девушка из энергоинститута, у них скоро свадьба, они обручились, и Славик всем демонстрировал золотое кольцо. В энергоинституте учились только очень умные девчонки. Я поверила и не обиделась – ведь нельзя обижаться, если человек не устоял перед умом, красотой или другими соблазнами. Обидно было другое. Расстаться надо было цивилизованно, то есть аргументировано высказать мне претензии, перечислить мои недостатки, то есть убедить меня, что он по уважительной причине не может больше дружить со мной. Вместо такого красивого поступка он бросил меня как тряпку, не заслуживающую даже объяснения. У меня было предположение, что он просто издевается надо мной, мстит мне за что-то, в чём я не виновата. Я же не могла мучить родителей Славика, зная, как они переживают за его жизнь. Казалось, что этим путём осуществляется его посягательство на мои убеждения, на мою свободу, то есть воспитание меня методом кнута, то есть через наказание, без слов, так, как дрессируют животное. Такое предположение было противнее всего. Я плакала тихонько в подушку, но делала вид, что мне плевать на всё – пусть так и передадут ему.

Через несколько месяцев мне доложили, что Славик переживает и хочет встретиться. Я назначила время. У меня была небольшая ангина, я быстро сбегала в магазин и выпила перед его приходом стакан водки, будто бы от ангины, но, наверное, для храбрости. Он пришёл, сказал, что тосковал всё время. "А что касается той девушки, то…". Я перебила его, сказав, что мне это неинтересно. Главным было то, что он пришёл, когда я не звала его и не стремилась к встрече. Это означало, что я лучше тех, с кем он встречался. Для меня важно было быть для него самой лучшей в мире, подобно тому, как Дульсинея Тобосская для Дон Кихота. Славик говорил намёками, что он завидует своему женатому другу, а новый костюм он сошьёт только тогда, когда я захочу. Мне показывали раньше отрез сукна, приготовленный к свадьбе. Так как он ничего не предлагал, не задавал вопросов, то мне можно было и не отвечать на его речи, и я промолчала.

Его туманные намёки о браке вызывали у меня только чувство ужаса, так как брак ассоциировался с отвратительными противозачаточными средствами, абортами и тяжким бременем ухода за детьми. Ни того, ни другого, ни третьего мне было не нужно. Он обещал доказать мне свою любовь. В моей пьяной от водки голове и мысли были пьяные:

– Докажи сейчас, разбей это окно, – сказала я ему. На улице была зимняя стужа. Он выбил кулаком стёкла в окнах и поранил стеклом кисть. Но недоверие к нему и отчуждённость остались у меня. Я не уступила и по вечерам с ним не встречалась, а только на лекциях. Наконец, эта история пришла к логическому завершению.

Однажды вечером я закончила читать книгу и тут же побежала за другой в библиотеку на соседнюю улицу. Навстречу к общежитию подходил Славик с той же лилипуткой. Как только я увидела их, внезапно острая молниеносная боль пронзила левую половину грудной клетки, там, где сердце. Боль возникла раньше, чем я успела что-то подумать. Она длилась, наверное, тысячные доли секунды, и не успела вызвать даже испуг. Славик даже не поздоровался, прошёл мимо, задев меня рукавом пальто. Меня удивляла только боль, и я раздумывала только о ней. Внезапная кинжальная боль является симптомом инфаркта, но инфаркта у меня не было, так как не было других симптомов этой болезни, и чувствовала я себя хорошо. Тогда вспомнился рисунок – сердце, пронзённое стрелой. Такое мне всегда казалось смешным и примитивным. Но как же это верно! Я быстренько добежала до библиотеки, схватила первую попавшуюся книгу и возвратилась в общежитие, ожидая увидеть в своей комнате Славика, думая, что он шёл ко мне, а коротышке было просто по пути с ним. Но его не было. "Значит, засиделся у мальчишек". Я ждала его долго и всё ещё надеялась. На другой день он подошёл ко мне в перерыве между лекциями. Он был доволен-предоволен, улыбался во всю ширь и, торжествуя как победитель, спросил:

– А что это вчера тебя так передёрнуло?

Я поняла, что та острая боль отразилась на моём лице не только в виде смертельной бледности, но как-то ещё, и ему это было приятно. Как? Ему было хорошо, когда он приносил мне боль? Значит, и тогда многие месяцы он не любил тех девушек, а просто мучил меня.

Очевидно я не знала в то время слова "садист" и поэтому на его вопрос, почему я грустная, дала неточный ответ:

– Не люблю подлых людей.

Последние слова, которые я услышала от Славика были:

– Подлым легче жить.

Больше не было любви. Не было и ненависти к нему, не было больше печали и слёз, конечно, не было и радости. Была пустота, тупое безразличие, и некоторая брезгливость. Я больше не замечала его. Его больше не было. Бог упал со своего Олимпа и разбился вдребезги.

После летних каникул в начале пятого курса в общежитие пришла с гостинцами Зинаида Ивановна, мама Славика, и стала меня упрекать за то, что за всё лето я не написала Славику ни одного письма, а он так ждал, так ждал, он так любит меня, что жить без меня не может. Я не поняла, почему я должна писать ему, а не он мне, если любит. Зинаида Васильевна объяснила, что девушка-коротышка была старой знакомой их семьи, делала Славику уколы в детстве, и он ей был просто благодарен. Зинаида Ивановна и Славик, очевидно, считали, что я из ревности оставила Славика, да они и думать не могли иначе, так как именно с целью вызвать ревность и проводилась демонстрация его связи с другой девушкой. Я сказала правду, что разлюбила Славика. Зинаида Ивановна защищала своего сына, говорила, что я должна была согласиться встречаться с ним и вечерами, хотя сама раньше очень просила меня о другом. Я подумала, что если бы я согласилась жить в их семье, то она всегда стояла бы на стороне сына, и меня угнетали бы уже вдвоём. Зинаида Ивановна просила простить Славика и уговаривала меня, если уж не любить его, то хотя бы подойти первой и поговорить с ним. Я не соглашалась, но она не отступала и с упорством цыганки не отпускала меня. Я не могла видеть её несчастного лица. Она всегда была очень доброй ко мне. Я дала согласие, но подойти к нему так и не смогла. Он был неприступен как гора Эверест. Мало того, что он был ростом около двух метров, так он и голову держал немного поднятой вверх. Я никогда не видела, чтобы он шёл и смотрел под ноги, наклонив голову. Чтобы поговорить с ним, надо было или как собачонке смотреть на него снизу вверх, или вставать на цыпочки, чтобы достичь его взгляда, или лучше подпрыгивать. Я не смогла принудить себя подойти и заговорить, откладывая это каждый раз на завтра. Так за последние два года и до сих пор мы не сказали друг другу ни слова. Фото. Славик вверху справа самый высокий, и за столом. Ну чем не Радж Капур из индийского фильма. Как же мне бедной не влюбиться? ‹http:atheist4.narod.rusvf10.htm›

Последний раз мы виделись, когда получали документы об окончания института. Он шёл со своей женой. Мы поздоровались и на какой-то миг случайно встретились взглядами. Я видела в его глазах радость встречи. Он прощался со мной навсегда и в последний раз сказал взглядом "люблю". "Какое мне дело до тебя!", – подумала я.

Окончен бал, погасли свечи, у меня был ребёнок, заботы о котором поглощали все мои силы. Наяву я не любила Славика, но ещё много лет я просыпалась с ощущением праздника, как в детстве, когда были каникулы, и не надо было делать уроки, когда пахло пирогами, и ожидалось весёлое застолье. Я удивлялась праздничному настроению. Оказывается, всегда в таких случаях я видела во сне Славку. Сон повторялся один и тот же: я сижу в переполненной студентами аудитории, входит Славка и садится где-то вдалеке, не обращая никакого внимания на меня, и только оттого, что он есть, возникает то невыразимое чувство радости, которое было в то время, "когда любовь бродила с нами, скрывая нас одним крылом".

Только в единственном сне состоялся наш разговор. Мы вышли из квартиры на площадку, и Славка спросил меня: "Ну, кем же мы теперь будем друг другу?" Мелькнула мысль: любовниками, но мне это слово не понравилось, и я ответила ему: "Не знаю, кем я для тебя являюсь, но ты для меня всегда милый и любимый Славка". Сначала сны повторялись часто, затем всё реже и реже. Из любопытства я стала записывать даты снов. Оказалось, что сны повторяются около пяти раз в год, затем через год, через несколько лет. Последние 20 лет радости при пробуждении не было.