Белая ворона. Повесть моей матери - Владимир Фомин

Но в тот момент, как их увидела, я не стала просить прощения. Зависть возникла внезапно, непроизвольно, и породила не любовь, а агрессивное желание отнять чужое: пусть он любит меня, а не её. А дальше был настоящий разбой. Используя тысячи уловок, данных инстинктом, я ежедневно, кропотливо, как паук, плела невидимую паутину обольщения на лекциях, на практических занятиях, в столовой, на улице, всегда и везде. Я сконцентрировала всю свою энергию желания в пучок, и в виде луча, подобного лазеру, направила на единственный желанный объект. Лазер камни режет, а я внедрилась в его сознание и разместилась там, как у себя дома, занимая всё свободное пространство. Письмо Славика от 7.06.65 ‹http:atheist4.narod.rusvf08.htm›

Мне, оказывается, только это и надо было – быть творцом счастья. Не было в помине зависти и агрессии, в душе звучала музыка Моцарта ‹http:atheist4.narod.rusvturkish.htm›. Я любила и писала об этом своему Славику. Я была счастлива.

"Сердце, тебе не хочется покоя.

Сердце! Как хорошо на свете жить!

Сердце, как хорошо что ты такое!

Спасибо сердце, что ты умеешь так любить!"

Не было и никогда не будет в будущем (так и случилось) у меня стольких беспредельно счастливых дней. Секса не было. "А что же было то?" – спросит современная девушка, потерявшая девственность (честь) в 13 лет. Если спросит, то я не смогу ответить ей убедительно, и исповедь моя покажется ей фарсом, потому что счастье тех дней нельзя пощупать руками, увидеть глазами, нельзя рассказать о нём, перечисляя через запятую множество событий тех дней. Например, я нравилась его родителям, младшая сестрёнка его не отходила от меня. Наконец, мой избранник нравился моей маме, и конфликтов не было. Мы бродили полям, очарованные голубым сиянием Луны и звёздами. В колхозе на картошке объедались черникой, а затем раскрашивали ею друг у друга лица. Пытались верхом кататься на лошадях, ездили на велосипедах и целовались на большой скорости. Вспоминается, как отмечали моё двадцатилетие в ресторане: играла музыка, сёстры Пинац исполняли на японском языке песню о любви "У моря, у синего моря". Я сказала Славику, что эта песня обо мне, там были слова: "Плывите дельфины в чужие моря, расскажите как счастлива я". Мы танцевали, ели медведя, запивали шампанским, и заказали столько всего, что не только не съели, но и стипендии не хватило, чтобы расплатиться.

Однажды пошли на болото за посёлок и орали до хрипоты по очереди, призывая в свидетели небо и землю и всю природу: "Я люблю Славку, клянусь!". "Эй вы, ёлки, запомните, я люблю Светку!". Всё это – совершенно на трезвую голову. А утром у обоих пропал голос, а ёлки и сосны всё запомнили и напоминали мне об этом много лет, когда я проходила мимо них. Но всё это не описание счастья, а только обрамление счастья – так рамка обрамляет картину, не раскрывая её содержания.

Счастье – это внутреннее ощущение счастья, это невидимый дар Бога, соединяющий двоих в одно целое. Это невыразимая словами песнь жизни: нельзя описать, но можно сравнить с чем-то прекрасным, например, с классической музыкой. Когда я слушаю "Турецкий марш" Моцарта ‹turkish.mid›, я всегда вижу берег Волги, выжженную траву, тропинку вдоль берега, и себя в развевающемся на ветру платье и кружащуюся вокруг себя. А за мной идёт Славка. Ощущения счастья того времени – это музыка Моцарта, которая лучше расскажет об этом, чем мой корявый язык. Но возможно, что классическая музыка для привыкших к металлу будет как китайский язык для русского. Тогда поясню языком общеизвестным. Вот оргазм и наслаждение от него – затем усталость и период покоя до следующего оргазма. Какие же это пустяки по сравнению с непрерывными наслаждениями днями и месяцами, не вызывающими утомления, а напротив вызывающими прилив энергии и вдохновения. Конечно, поверить в это трудно, если не испытать.

Красавицы девушки с нашего курса удивлялись: "И что он нашёл в тебе такого?" Они не знали, что он не искал ничего, и его роль была пассивной. Есть на быстрых реках такие водовороты, называемые вьюнами или воронками, где вода завихряется и затягивает в себя всё проплывающее мимо. Человек, попавший в воронку, увлекается силой воды на дно и тонет. Так и Славик не по своей воле был увлечён.

Но то, что горит жарко, не горит долго – таковы законы сохранения энергии и вещества. Мы стали ссориться. Славик обижался на разные мелочи и пытался от меня уйти. Например. Я не оглянулась и не помахала ему рукой на прощание, как обычно. У меня в тот день очень болел живот, и гулять с ним было очень тягостно, поэтому я поспешила в общежитие. Он не приходил десять дней. Я не догадывалась, в чём дело, и плакала. Когда он пришёл, то заверил меня, что ни за что бы не пришёл, если бы не узнал от друга, что я очень расстраиваюсь. Этим поступком он как бы продемонстрировал, что я сама по себе ничего не значу, и его удерживает около меня только моё сильное чувство к нему, и если он заметит, что оно охладело, то тут же бросит меня.

С тех пор, то есть с самого начала, появился страх потерять его. Страх поддерживался мнением общества: "И что он в тебе нашёл?" Моё чувство к нему могло действительно ослабнуть, если бы я заметила на своём солнце пятна. Но я сознательно слепла и не хотела ничего замечать. Когда в течение нескольких месяцев он гулял с другими девушками, я убедилась в обоснованности своего страха и непрочности наших отношений. Доверия к нему не было никакого, а страх не созидал любовь, а только разрушал её.

Постоянный страх вреден для человека, для его здоровья, для психики, но человек устроен мудро и автоматически избегает вредного, и против каждого яда вырабатывает противоядие, если он хочет жить. И как защитная реакция от отрицательных эмоций, инстинкт самосохранения подсказывает определённые реакции на ситуацию. Так в детстве, чтобы избавиться от страшного разрушающего сна, мне нужно было пошире раскрыть глаза. Это помогало проснуться. Инстинкт самосохранения вступил в свои права: зачем страх, слёзы и боль? Они не нужны. Как и тогда, я раскрыла глаза пошире, и слепота стала проходить. То, что раньше я не замечала, стало собираться в единое разочарование.

В сентябре, когда мы рыли картошку в колхозе днём, а вечера и ночи проводили вместе, Славик за один месяц дважды обиделся на меня вплоть до разрыва. Он сказал: "Ты мне больше не друг", – но потом извинился, обещал больше так не говорить. Когда он обиделся во второй раз, то, помня своё обещание, изменил формулировку, но произнёс не менее страшное: "Ты мне теперь только друг",- следовательно, любви пришёл конец. Два письма Славика из колхоза. последние. ‹http:atheist4.narod.rusvf09.htm›

Конечно, мы мирились и после ссор становились ещё счастливее. Однако, мне стало это надоедать. Мне бы радость черпать пригоршнями, и это никогда бы не надоело. Но зачем мне слёзы? Я никогда не обижалась на Славика, но постепенно стала разочаровываться, заметив, что он ничем не лучше меня. Затем я заметила, что он даже хуже меня. Он не такой расторопный, как я, он не может так быстро рыть картошку, менее сообразительный, чем я. Я уж не говорю о начитанности. Учится хуже меня. Когда мы вместе готовились к экзаменам и потеряли головы, то он получил "двойку", а я всё-таки на бал выше, впервые в жизни получила "три". Медведь ему на оба уха наступил: пел, фальшивил и не замечал этого. После картофельных работ я возвратилась в общежитие, а он в свой дом к родителям.

Мы с мамой вечером делали уборку в комнате. Вдруг явились Славик и его отец и стали настаивать, чтобы мы срочно побросали тряпки и вёдра и ехали к ним в гости, но мы не могли, так как в такой грязи, оставшейся после абитуриентов, жить было нельзя. Они стали ждать. Я испугалась ещё сильнее, когда увидела, что у крыльца нас ожидало такси уже целый час, когда можно было ехать на трамвае за три копейки. Я тихонько шепнула маме: "Если будут намекать на свадьбу, то ты не соглашайся, скажи, что только в конце шестого курса". Девочки в мед. институте выходили замуж и рожали детей даже на первом курсе. Это было нормальным явлением, а на шестом курсе даже необходимым, так как семейные пары распределялись первыми и получали хорошие места, затем распределялись отличники, а троечники шли работать в тюрьмы и дома престарелых.

Было праздничное застолье, и мама очень твёрдо высказала свою позицию, а я обещала не встречаться со Славой по вечерам, так как незадолго до этого в Иванове вечером на улице бандиты убили друга Славика, и всвязи с этим его родители, которых я уважала и любила, просили нас не встречаться по вечерам, так как Славик жил в пригороде Иванова в частном доме и возвращался домой по неосвещённым улицам. Я также боялась за его жизнь и дала твёрдое слово его родителям встречаться со Славиком только в институте. Мне было достаточно этого для общения. Этим я нанесла смертельную обиду Славику, так как раньше ещё до убийства друга мы собирались прогулять заработанные в колхозе деньги в ресторане вечером. Мама Славика отговаривала нас от посещения ресторана. Она всегда, когда я приходила к ним, подавала такое угощение, какого не было ни в одном ресторане, да и дешевле это было. Я это понимала, а Славик – нет.