В открытое небо - Антонио Итурбе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответа нет. На обратном пути в Ле-Бурже, когда они уже идут на посадку, их тревожит некий щелчок. Пилоты опасаются худшего, и не зря: мотор глохнет на высоте восьмидесяти метров, когда отказаться от запланированного действия нет никакой возможности. Ришо кричит тонким голосом:
– Запускай двигатель! Запускай, бога ради! Запускай, говорю!
Но они уже почти на земле, и Тони решает не терять ни сотой доли секунды на бессмысленное действие. Недрогнувшей рукой он, готовясь к посадке, слегка приподнимает нос самолета, хотя до аэродрома еще не дотянули и на земле под ними полно разных камней и выбоин.
Ришо кричит. Тони тоже орет. Нос самолета касается земли, пропеллер от резкого удара отлетает, биплан переворачивается, одно из двойных крыльев ломается, оба ощущают сильный толчок на фоне сплошной хаотической тряски. Тела пилотов подвергаются неконтролируемым ударам. Грохот, скрежет, ломающаяся обшивка, боль. Потом все становится черным, и наступает тишина.
Глава 6. Истр, 1921 год
Мермоз все ставит на одну карту. Чтобы получить звание пилота, он должен безупречно взлететь и в совершенстве посадить самолет. С северо-востока дует довольно ощутимый ветер, к тому же он усиливается, но ни второго шанса, ни оправдания у Мермоза не будет. Видно, что он взволнован; и, хотя он залил в себя уже около литра воды, горло пересохло, а руки не находят себе места. В своем заношенном и выцветшем военном комбинезоне к нему подходит Березовский. Пару раз приподнимает левую бровь – ту, что специализируется на предупреждениях.
– Слушай мотор… – И, не прибавив больше ни звука, отходит.
Свежий бриз треплет ветровые конусы и вымпелы, но, несмотря на некоторое покачивание под порывами ветра, к взлету претензий нет. Полет проходит без происшествий, хотя ветер все крепчает. Мермоз выполняет все предписанные программой экзамена развороты, но через считаные минуты понимает, что свежий бриз стал уже шквалистым ветром. Самолет швыряет из стороны в сторону, и управлять им стоит немалых трудов. Свист и завывание воздуха не дают ему даже слушать мотор, о чем без конца предупреждает Березовский, и Мермоз чувствует, как по его телу под комбинезоном ползут ледяные капли пота. Ему страшно, да еще как – просто до ужаса. Вот только страшится он не на землю упасть, не смерти он боится, он боится завалить экзамен.
Собрав все силы, он готовит машину к посадке, развернув ее носом против ветра посреди адского грохота и болтанки, что творится наверху. Шасси обретают нормальный контакт с полосой в два прыжка, но самолет накрывает резкий вихрь, крыло касается земли и отламывается. Биплан бесконтрольно вращается, пока не встает наконец в нескольких метрах от одного из ангаров.
Солдаты из технической поддержки подбегают с носилками. Голова Мермоза лежит на штурвале. Один из них с силой хватает его за плечо.
– С тобой все в порядке?
Мермоз поднимает голову – подбородок вперед, весь красный от ярости.
– Нет, я труп! Я все завалил! – И сжимает кулаки.
Второй попытки нет, правила на этот счет недвусмысленны, там все четко. Сильный ветер – возможная составляющая условий полета и не является причиной переноса экзамена.
Когда Мермоз возвращается в расположение части, на нем нет лица. Проходит пост на входе без остановки, не здороваясь с караульными. Дурные вести всегда прилетают раньше, чем хорошие. Младший лейтенант Пеллетье обо всем уже знает и поджидает его прямо посреди главной улицы, между казармами, сверкая триумфальной улыбкой.
– Слушай, ты! Тебе на курсы подметальщиков лучше было податься! – И разражается громким хохотом, как будто сегодня счастливейший день в его жизни.
Возможно, так оно и есть.
Мермоз обводит его взглядом.
Теперь уж ему все равно, что будет: из армии вышвырнут или под трибунал отдадут…
Мермоз резко отшвыривает вещмешок, сжимает кулаки, и заслонки его ярости распахиваются во всю ширь. Он знает, что убить человека сил ему хватит. Пеллетье застыл в ожидании: рука поверх кобуры с казенным пистолетом, пристегнутой к поясному ремню. И вдруг, словно метеорит, в самый неподходящий момент на сцену врывается Березовский. Или в самый подходящий. Он сердит – брови сходятся острым углом над носом.
– Мне жаль, что я провалился, Березовский. Это ветер – ужасный ветер!
Инструктор смотрит на него с презрением.
– Ветер, значит! Не мели чепухи! А если война – что делать будешь? Скажешь противнику – давай как-нибудь в другой раз, а то сегодня ветер?
Мермоз ничего не отвечает и горестно кивает. Березовский удаляется, засунув руки в карманы своего вечного, покрытого масляными пятнами комбинезона, и, когда Мермоз оборачивается, Пеллетье рядом с ним уже нет.
К черту Пеллетье!
Ночью ему не спится. Жуткий ветер так и завывает в ушах. В каком-то бесконечном хороводе перед глазами продолжают кружиться картины сегодняшнего утра: полоса, увеличивающаяся в размерах, когда он спускался, ветер, который, казалось, вознамерился оторвать у самолета крылья. Все последние недели он держался от кокаина подальше, но сейчас снова чувствует властное влечение к этим белым, цвета мела, дорожкам. Теперь он не имеет ни малейшего понятия, что станет с его жизнью. Мермоз, этот задиристый петух, этот не ведающий страха человек, лежит на койке пластом, накрыв голову одеялом. Его бьет дрожь. В ту ночь он узнает, что ничто на свете не пугает больше, чем неизвестность.
Глава 7. Госпиталь Вильмен (Париж), 1923 год
Свет – белый, запах – резкий. Тони знает или же каким-то неведомым