К вопросу о подсознании (статья) - Карл Юнг

Затем он с опустошающей откровенностью рассказал свою боль, и тогда я понял, почему процесс лечения проходил в такой необычной форме. Дело в том, что пережитый пациентом шок был такой силы, что он не мог в одиночку противостоять ему. Он нуждался в чьей-то поддержке, а терапевтическая задача заключалась здесь не столько в применении клинической теории, сколько в постепенном восстановлении доверия.

Случаи, подобные описанному, научили меня приспосабливать методику к особенностям конкретного пациента, а не углубляться в общетеоретические размышления, которые могут оказаться неприменимыми на практике. Накопленное за шестьдесят лет практики знание человеческой природы научило меня рассматривать каждый случай болезни как новый, к которому я должен подобрать особый ключ. Иногда я, не колеблясь, погружался в тщательный анализ событий и фантазий детства; другой раз начинал с верхушки, даже если это означало головокружительный подъем к вершинам отвлеченной метафизической мысли. Главное — понять язык индивидуальности больного и вместе с его подсознанием на ощупь пробираться к свету. И здесь от случая к случаю могут требоваться совершенно разные приемы.

Это особенно верно для толкования символов. Двум разным людям могут присниться почти идентичные сны. (Клиническая практика быстро обнаруживает, что подобные совпадения не так необычны, как может показаться неспециалисту). Тем не менее, если один из них молод, а другой — в годах, то проблемы, беспокоящие их, будут отличаться, а значит, и давать их снам одно и то же толкование было бы нелепо.

Подходящим примером может служить сон о том, как группа молодежи скачет на лошадях по бескрайнему полю. Тот, кому снится — впереди, он прыгает через ров с водой и берет это препятствие. Остальные падают в ров. Молодой человек, рассказавший мне этот сон, был осторожным интровертом. Однако такой же сон я слышал и от пожилого человека, отважного по натуре, всегда очень активного и предприимчивого. Когда ему приснился этот сон, он был инвалидом, приносящим немало хлопот докторам и сиделкам. Несоблюдение предписаний врачей шло ему во вред.

Мне было ясно, что молодому человеку сон говорил, что он должен делать, а пожилому — указывал на то, что он еще продолжал делать. Молодого и колеблющегося этот сон воодушевлял, старый же не нуждался ни в каком воодушевлении, так как все еще переполнявший его дух приключений стал в действительности для него обузой. На этом примере хорошо видно, что толкование снов и символов во многом зависит от состояния разума сновидца и особенностей его жизни.

Архетип в символике сновидений

Я уже высказывал предположение о том, что сны выполняют задачу компенсации. Это допущение означает, что сновидение — это обычное психическое явление, в процессе которого неосознанные реакции или спонтанные импульсы передаются сознанию. Многие сны можно расшифровать с помощью сновидца, Его объяснения по поводу подтекста сна и вызываемых его символикой ассоциаций зачастую позволяют охватить все аспекты сновидения.

Этот метод применим при обычных ситуациях, когда вы слышите сон-другой от родственника, приятеля или пациента в разговоре с ними. Однако когда речь идет о серии навязчивых снов или о снах с ярко выраженной эмоциональной окраской, личных ассоциаций сновидца обычно не хватает для удовлетворительного толкования. В таких случаях мы должны принять во внимание явление (впервые описанное и откомментированное Фрейдом), заключающееся в частом попадании в сновидения элементов, не принадлежащих личности сновидца и никак не соотносимых с его опытом. Эти элементы, уже упоминавшиеся выше, были названы Фрейдом "останками древности" и представляют собой образные мысли, объяснение присутствия которых нельзя обнаружить в жизни сновидца. Похоже, что они являются первозданными, врожденными и унаследованными от первобытных людей формами разума.

Раз человеческое тело представляет из себя целую галерею органов, у каждого из которых своя долгая история эволюции, логично было бы ожидать такого же устройства и от разума. Последний не может не иметь предыстории, коли она была у тела, в котором разум обитает. Говоря о "предыстории", я вовсе не имею в виду, что разум развивается, соотносясь с прошлым посредством языка и других традиций культуры. Я имею в виду биологическое, неосознанное развитие ума в доисторическую эпоху наших древних пращуров, психика которых еще не далеко ушла от животных.

Эта неизмеримо древняя психическая материя образует основу нашего разума подобно тому, как структура нашего организма повторяет общие анатомические черты млекопитающих. Натренированный взор анатома или биолога сразу же отыщет многочисленные следы этих общих черт в теле человека. Точно так же опытный исследователь разума обнаружит много аналогий в том, что снится современным людям, с творениями первобытного разума — его коллективными представлениями, образами и мифологическими сюжетами.

Биолог прибегает к сравнительной анатомии, и психотерапевту тоже требуется своего рода "сравнительная анатомия психики". Ему в действительности надо иметь не только достаточный опыт в области снов и других проявлений деятельности подсознания, но и глубокие познания в мифологии в самом широком смысле этого слова. Не владея таким инструментарием, невозможно отслеживать указанные аналогии, а это очень важно. Как, например, распознать их в неврозе принуждения и в классическом случае одержимости демонами, не имея достоверных знаний о том и другом?

Мой подход к "останкам древности", которые я называю "архетипами" или "первообразами", постоянно подвергался критике со стороны людей, не имеющих достаточных знаний в психологии сновидений и в мифологии. Термин "архетип" часто понимают неправильно — как означающий некоторые вполне определенные мифологические образы или сюжеты. Таковые, однако, суть лишь осознанные представления, и было бы нелепо полагать, что они с их изменчивостью могут передаваться по наследству.

Архетип проявляется в тенденции формирования этих представлений вокруг одной центральной идеи: представления могут значительно отличаться деталями, но идея, лежащая в основе, остается неизменной. Существует, например, много представлений о братской вражде, но сама идея не меняется. Мои критики сочли — и это не верно — что я имею дело с "унаследованными представлениями", и отвергли из-за этого идею архетипа как нечто суеверное. Они не приняли во внимание, что если бы архетипы порождались нашим сознанием (или обретались им), то мы бы наверняка понимали их, а не приходили бы в замешательство или изумление при их явлении нашему сознанию. В сущности, они представляют собой заложенные инстинктом устремления, такие же, как у птиц к гнездованию, а у муравьев к устройству упорядоченных поселений.

Здесь я должен прояснить вопрос о связи, существующей между инстинктами и архетипами. То, что мы называем инстинктами, есть собственно физиологические потребности, воспринимаемые органами чувств. Одновременно они проявляют себя в фантазиях, зачастую обнаруживая свое присутствие лишь в символически-образной форме. Такие проявления я и называю архетипами. Как они впервые возникли, никто не знает, а появиться они могут — и появляются — в любое время и в любом месте, даже там, где исключена возможность прямой или перекрестной (через миграцию) передачи подобной информации по наследству.

Я помню много случаев, когда ко мне обращались люди, сбитые с толку своими снами или снами своих детей. Они терялись в догадках, но не могли понять смысл явленных во сне образов, которые не увязывались ни с событиями их жизни, ни жизни их детей. И это несмотря на высокую образованность некоторых из них. В числе их. были даже психотерапевты.

Я хорошо помню одного профессора, имевшего видение и подумавшего, что он сходит с ума. Он пришел ко мне в состоянии полнейшей паники. В ответ я просто взял с полки книгу, написанную около четырехсот лет назад, и показал пациенту гравюру по дереву, изображавшую в точности то, что ему явилось. "Нет причин думать, что вы нездоровы, — сказал я ему. — О вашем видении было известно еще четыреста лет назад". После этого он, совершенно обессилев, опустился в кресло, но на голову больше не жаловался.

Однажды ко мне обратился мужчина, психиатр по профессии, по очень серьезному поводу. На одну из консультаций он принес написанную от руки книжечку, подаренную ему десятилетней дочерью по случаю Рождества. В ней были описаны ее сны двухлетней давности. Снов причудливее я не встречал и хорошо мог понять, почему отец девочки более чем озадачен их содержанием. Хотя и детские, они производили жуткое впечатление. Отцу было совершенно непонятно, откуда могли взяться такие фантазии. Наиболее примечательными были следующие сюжеты: