Окно выходит в белые деревья... - Евгений Евтушенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Всегда найдется женская рука…»
Всегда найдется женская рука,чтобы она, прохладна и легка,жалея и немножечко любя,как брата, успокоила тебя.
Всегда найдется женское плечо,чтобы в него дышал ты горячо,припав к нему беспутной головой,ему доверив сон мятежный свой.
Всегда найдутся женские глаза,чтобы они, всю боль твою глуша,а если и не всю, то часть ее,увидели страдание твое.
Но есть такая женская рука,которая особенно сладка,когда она измученного лбакасается, как вечность и судьба.
Но есть такое женское плечо,которое неведомо за чтоне на ночь, а навек тебе дано,и это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза,которые глядят всегда грустя,и это до последних твоих днейглаза любви и совести твоей.
А ты живешь себе же вопреки,и мало тебе только той руки,того плеча и тех печальных глаз…Ты предавал их в жизни столько раз!
И вот оно — возмездье — настает.«Предатель!» — дождь тебя наотмашь бьет.«Предатель!» — ветки хлещут по лицу.«Предатель!» — эхо слышится в лесу.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.Ты сам себе все это не простишь.И только та прозрачная рукапростит, хотя обида и тяжка,
и только то усталое плечопростит сейчас, да и простит еще,и только те печальные глазапростят все то, чего прощать нельзя.
1961 КубаБАБИЙ ЯР
Над Бабьим Яром памятников нет.Крутой обрыв, как грубое надгробье.Мне страшно. Мне сегодня столько лет,как самому еврейскому народу.Мне кажется сейчас — я иудей.Вот я бреду по древнему Египту.А вот я, на кресте распятый, гибну,и до сих пор на мне — следы гвоздей.Мне кажется, что Дрейфус — это я.Мещанство — мой доносчик и судья.Я за решеткой. Я попал в кольцо.Затравленный, оплеванный, оболганный.И дамочки с брюссельскими оборками,визжа, зонтами тычут мне в лицо.Мне кажется — я мальчик в Белостоке.Кровь льется, растекаясь по полам.Бесчинствуют вожди трактирной стойкии пахнут водкой с луком пополам.Я, сапогом отброшенный, бессилен.Напрасно я погромщиков молю.Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!» —насилует лабазник мать мою.О, русский мой народ! — Я знаю — тыпо сущности интернационален.Но часто те, чьи руки нечисты,твоим чистейшим именем бряцали.Я знаю доброту твоей земли.Как подло, что, и жилочкой не дрогнув,антисемиты пышно нареклисебя «Союзом русского народа»!Мне кажется — я — это Анна Франк,прозрачная, как веточка в апреле.И я люблю. И мне не надо фраз.Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.Как мало можно видеть, обонять!Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.Но можно очень много — это нежнодруг друга в темной комнате обнять.Сюда идут? Не бойся — это гулысамой весны — она сюда идет.Иди ко мне. Дай мне скорее губы.Ломают дверь? Нет-это ледоход…Над Бабьим Яром шелест диких трав.Деревья смотрят грозно, по-судейски.Все молча здесь кричит, и, шапку сняв,я чувствую, как медленно седею.И сам я, как сплошной беззвучный крик,над тысячами тысяч погребенных.Я — каждый здесь расстрелянный старик.Я — каждый здесь расстрелянный ребенок.Ничто во мне про это не забудет!«Интернационал» пусть прогремит,когда навеки похоронен будетпоследний на земле антисемит.Еврейской крови нет в крови моей.Но ненавистен злобой заскорузлойя всем антисемитам, как еврей,и потому — я настоящий русский!
Август 1961 КиевИРОНИЯ
Двадцатый век нас часто одурачивал.Нас, как налогом, ложью облагали.Идеи с быстротою одуванчиковот дуновенья жизни облетали.
И стала нам надежной обороною,как едкая насмешливость — мальчишкам,не слишком затаенная ирония,но, впрочем, обнаженная не слишком.
Она была стеной или плотиною,защиту от потока лжи даруя,и руки усмехались, аплодируя,и ноги усмехались, маршируя.
Могли писать о нас, экранизироватьнаписанную чушь — мы позволяли,но право надо всем иронизироватьмы за собой тихонько оставляли.
Мы возвышались тем, что мы презрительны.Все это так, но если углубиться,ирония, из нашего спасителяты превратилась в нашего убийцу.
Мы любим лицемерно, настороженно.Мы дружим половинчато, несмело,и кажется нам наше настоящеелишь прошлым, притворившимся умело.
Мы мечемся по жизни. Мы в истории,как Фаусты, заранее подсудны.Ирония с усмешкой Мефистофеля,как тень, за нами следует повсюду.
Напрасно мы расстаться с нею пробуем.Пути назад или вперед закрыты.Ирония, тебе мы душу продали,не получив за это Маргариты.
Мы заживо тобою похоронены.Бессильны мы от горького познанья,и наша же усталая ирониясама иронизирует над нами.
28 ноября 1961«Нет, мне ни в чем не надо половины!..»
Нет, мне ни в чем не надо половины!Мне — дай все небо! Землю всю положь!Моря и реки, горные лавинымои — не соглашаюсь на дележ!
Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью.Все полностью! Мне это по плечу!Я не хочу ни половины счастья,ни половины горя не хочу!
Хочу лишь половину той подушки,где, бережно прижатое к щеке,беспомощной звездой, звездой падучей,кольцо мерцает на твоей руке…
6 апреля 1963«Очарованья ранние прекрасны…»
Очарованья ранние прекрасны.Очарованья ранами опасны…Но что с того — ведь мы над суетойк Познанью наивысшему причастны,спасенные счастливой слепотой.
И мы, не опасаясь оступиться,со зрячей точки зрения глупы,проносим очарованные лицасреди разочарованной толпы.
От быта, от житейского расчета,от бледных скептиков и розовых пронырнас тянет вдаль мерцающее что-то,преображая отсветами мир.
Но неизбежность разочарованийдает прозренье. Все по сторонамприобретает разом очертанья,до этого неведомые нам.
Мир предстает не брезжа, не туманясь,особенным ничем не осиян,но чудится, что эта безобманность —обман, а то, что было, — не обман.
Ведь не способность быть премудрым змием,не опыта сомнительная честь,а свойство очаровываться миромнам открывает мир, какой он есть.
Вдруг некто с очарованным лицом мелькнет,спеша на дальнее мерцанье,и вовсе нам не кажется слепцом —самим себе мы кажемся слепцами…
10-11 апреля 1963 КоктебельКАРТИНКА ДЕТСТВА
