Голос бездны - Ветер Андрей

Поднявшись, она торопливо натянула брюки и шагнула к Сергею. Он повернулся сразу, едва услышал шорох натягиваемой одежды.

– Всё в порядке? – засмеялся он. – А вы так переживали из-за этой мелочной процедуры. Пойдёмте-ка внутрь.

Тамара нервно взяла его за локоть.

– Скажите, Сергей, что вы чувствовали?

– Когда? О чём вы?

– О драке с этим Матвеем. Что вы чувствовали? Что чувствует мужчина, когда наносит удары, когда избивает кого-то, когда одерживает верх? – Она остановилась, пряча глаза под опущенными ресницами, хотя в этом не было никакой необходимости, так как ежесекундно становилось темнее.

– Не знаю, – Лисицын пожал плечами. – Странный вопрос.

– Но вы же испытываете при этом какие-то чувства.

– Поверьте мне, я крайне редко пользуюсь моими кулаками, несмотря на то что прошёл богатую школу рукопашного боя, много лет занимался кунг-фу, так что движения обычно происходят машинально, это рефлекс. Впрочем, сейчас у меня всё получается гораздо менее ловко.

– А я должна признаться, – негромко проговорила Тамара, – что испытала удовлетворение, глядя на то, как вы били Матвея.

– Неужели?

– Я понимаю, что это ужасно, но ничего не могла поделать с собой. Вот тут стало как-то томно, – девушка показала рукой между своих грудей, – мне было приятно, как-то по-особому приятно, по-злому приятно. А вам? Неужели вы, Сергей, не чувствуете, как просыпается зверь, который сидит внутри вас?

– Зверь? – не понял Лисицын.

– Ну, ведь в каждом из нас таится животное, не правда ли? Все мы от случая к случаю даём ему волю… – Тамара смутилась ещё больше и уже стала сожалеть о начатом разговоре. – Нужно ведь иногда стряхнуть с себя всё искусственное, дать выход, скажем, накопившейся ярости.

– Пожалуй, вы правы. Есть такое.

– Значит, вам становится хорошо после такой вот драки? Вы испытываете облегчение?

– Не знаю, – опять пожал плечами Сергей, его стала забавлять эта девушка.

– И у вас нет чувства гордости за одержанную победу? Или, быть может, вам стыдно?

– Никаких угрызений совести. Не я же затеял ссору, не я вынудил пробудиться того, как вы выразились, зверя. Я просто защищал вас. Что же до гордости, то было, конечно, время, когда я гордился моими победами. Давно, но всё-таки было. Случалось, я ходил с друзьями после тренировки бить хулиганов на улице. Честно говоря, дело-то весьма бесстыдное, ведь мы умели здорово работать ногами и руками и специально провоцировали драки, в которых без особого труда одерживали победы. Я тогда не просто гордился собой, я в буквальном смысле слова задирал нос. Затем что-то случилось, перевернулось во мне, пришло понимание, что вовсе это не я побеждаю, а жизнь, клокочущая в моём сердце, жизнь, которой одарил меня Бог. Неоднократно я был в таких переплётах, из которых человеку ни при каких обстоятельствах не позволено выйти невредимым. Но вот я стою перед вами, живой, здоровый, полный сил. Тогда я понял, что меня охраняют свыше. Это просто Божий промысел. Значит, я зачем-то нужен, и это также означает, что вовсе не я совершаю поступки, а меня заставляют совершать их. Если же это так, то чем же мне гордиться? У меня нет никаких личных достоинств.

– Любопытно, – улыбнулась Тамара и подняла на Сергея глаза.

– Так же не может гордиться женщина длинными от рождения ногами, не имеет такого права. Это дано ей природой, это не её заслуга. Или взять вас, например, ваши удивительные голубые глаза, на которые, я уверен, западают все мужчины. Вы не вправе гордиться своими глазами, они вовсе не являются вашей заслугой.

– Любопытно, – снова сказала Тамара и нерешительно спросила: – Значит, вам нравятся мои глаза?

– Глупый вопрос. Ваши глаза… ваш взгляд поражает в самую глубину сердца.

– Я поразила вас в самую глубину? Неужели? – она улыбнулась смелее. – Я вам нравлюсь?

– Мне нравятся все женщины… То есть я не так выразился. Я люблю всех женщин. Я люблю женскую природу. Я преклоняюсь перед женщинами. Но именно перед женщинами, а не перед инженерами, актрисами, поварихами. Меня совершенно не привлекает женщина в социальном смысле. Женщина – это природа, живородящая природа. Её-то я и люблю, её и боготворю. А пиджаки, блузки, парфюмерия, причёски, автомобили – этим пользуются те, кому не хватает природы, кто забывает о природе. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Вы спасли меня сегодня, – проговорила после некоторой паузы Тамара. – Можно я поцелую вас за это?

– Почему бы нет? – Сергей улыбнулся просьбе девушки. – Только пусть это не будет благодарностью. Пусть это будет просто поцелуй. Соприкосновение женщины и мужчины. Я никогда не принимаю ничего в качестве благодарности.

– Ладно.

Она потянулась к нему и осторожно прижалась губами к его рту. Губы у неё оказались пухлые, мягкие и влажные. Сергей почувствовал, как внизу живота у него пробежала искра.

– Хороший поцелуй, – сказал Сергей, когда их рты разделились. – А теперь пошли в дом, не то там будут беспокоиться из-за того, что мы долго отсутствуем. Подумают, что Пётр подкараулил нас где-нибудь и перерезал нам глотки.

– А это может случиться?

– Запросто, в любую минуту.

– И вам не страшно? Вы вообще-то боитесь чего-нибудь?

– Боюсь? Конечно, боюсь. Каждый человек боится, не может не бояться. Если не боится, то он просто не чувствует пульс жизни. Но я боюсь немного по-своему. Я, например, совершенно не страшусь смерти, но мне страшно, когда складывается ситуация, угрожающая мне хоть самую малость. Мне страшно, когда такая ситуация подкрадывается ко мне. У меня всегда замирает сердце, когда я вижу группу людей, способных наброситься на меня. Я боюсь, что может что-то начаться, я боюсь начала.

– Неужто?

– Ещё как «ужто»! Очень боюсь. Зато стоит мне ввязаться, то есть стоит мне переступить черту этого самого начала, как страх улетучивается. Видно, человек входит в иную систему координат, в иную систему ценностей, начинает действовать по иным законам. Вы можете не поверить, но мне бывало до головокружения дурно, когда я шёл сдавать экзамены в институте. Иногда мне казалось, что я вот-вот грохнусь без сознания. А чего там бояться-то было? Ну, «трояк» схлопочу, пусть даже «неуд»… Жизнь на этом не кончается, ан нет! Боялся. И сейчас боюсь всего, чего можно бояться, и по возможности обхожу стороной островки, которые кажутся мне опасными…

– Я вам не верю, – покачала головой Тамара. – Вы не похожи на человека, который сторонится опасности.

– Ваше право, можете не верить, – он задумался, вспоминая что-то. – У меня есть один приятель, служивший в десанте, так вот он рассказывал мне, что во время подготовки к парашютным прыжкам он с трудом держал себя в руках, чтобы не потерять сознание от страха. Он дрожал до тех пор, пока его не столкнули с парашютной вышки, и сразу после этого страх улетучился. Ему захотелось прыгать снова и снова, к нему пришла потребность в ощущении прыжка, в ощущении высоты. Он с трудом дождался прыжков с самолёта. Получается, что от ужаса до удовольствия не так уж далеко. Как и от ненависти до любви…

Они подошли к двери, и Тамара шагнула внутрь. Сергей задержался на мгновение и прислушался. Ему почудился звук, резкий звук, насильственный звук. Ломающаяся от старости прогнившая ветка трещит мягче. Тут же был тихий, но всё же настораживающий хруст: кто-то наступил в темноте на ветку, надавил на неё своим весом, заставил её лопнуть.

Лисицын быстро закрыл дверь, оставшись снаружи, сделал несколько быстрых шагов и притаился за углом избушки. Ветер дунул и густо шевельнул тёмные заросли, откуда донёсся привлёкший внимание Сергея звук. Лисицыну показалось, что он разглядел светлую тень, скользнувшую в чёрной листве. В следующее мгновение тень исчезла, и Лисицын почувствовал, как руки и ноги его похолодели и отяжелели. Из леса надвигалась опасность.

Медленно выкатила луна из-за клочковатых облаков, похожих на рыхлую поверхность скисшего молока, и видеть стало легче. Глаза пообвыклись в темноте. Прошло несколько минут, и Сергей вновь различил очертания человека. Теперь он мог с уверенностью сказать, что не ошибся в первый раз. Человек был, судя по всему, вымазан глиной, которая давно высохла и сделалась светлой. И человеком этим мог быть только Пётр Чернодеревцев.