При исполнении служебных обязанностей - Юлиан Семенов

"Издеваются, черти, а что я сделал такого?"

В Чокурдахе им сказали, что ремонт лыжи, которая стояла на их старом самолете, закончен и что нужно как можно скорее возвращаться в Тикси, желательно без ночевки в Чокурдахе. Подвоз грузов для высокоширотной экспедиции Арктического института закончился, и начинались полеты с научными работниками на борту.

- А вам, - сказали Богачеву, - пришла радиограмма из Москвы, но мы ее в Тикси переслали.

- От кого? Ему ответили:

- От Струмилиной...

6

- Груза в Тикси много? - спросил Струмилин.

- Да. Мы вам лес загрузим и картошку. И лук.

- Сколько всего?

- Под завязку.

- Ладно.

Струмилин вышел из диспетчерской. Мела поземка. Снег был колючий, как щетина.

Низкие рваные облака казались черными, а небо, проглядывавшее сквозь эти низкие рваные облака, было серебряного цвета.

"Будет снег, - решил Струмилин. - Когда небо кажется перламутровым, а облака черными, тогда обязательно начинается снег".

Экипаж сидел в столовой. Володя Пьянков сбегал к своим друзьям чукчам и принес нельму.

- Сейчас я сделаю строганинку, - сказал он. - Паша, ел когда-нибудь строганинку?

- Нет, не ел. Только, может быть, мы поедим сегодня строганины в Тикси?

- Он торопится получить радиограмму, - сказал Аветисян.

- У тебя же нет детей, - сказал Брок, - так что нечего волноваться.

- Успеем и в Тикси. Только сначала я угощу всех строганиной.

Володя стал резать бело-розовое мясо рыбы. Он нарезал много тонких бело-розовых кусков замороженной нельмы, попросил принести с кухни южного, терпкого соуса и побольше черного перца. Потом он быстро подхватил кусок рыбы, сложил его трубочкой, обмакнул в соус, потом в перец и, зажмурившись, положил себе в рот.

- Тает, - сказал он нежным голосом, - снегурочка, а не рыба.

Аветисян жмурился и молча качал головой, а Брок издавал негромкие стоны, выказывая этим наслаждение, какое он испытывал, вкушая мороженую нельму.

- Гарантирую сто лет жизни тому, кто зимой ест такую строганину, сказал Аветисян, - она полезна, как рыбий жир, и вкусна, как паюсная икра.

- Слишком рыбьи сравнения, - сказал Брок, - не впечатляет.

- Может быть, тронемся? - снова предложил Павел. - Очень вкусная строганина.

- Не торопись, - заметил Брок. - Командир сейчас придет и все нам скажет. Не можем ведь мы лететь без командира.

Вошел Струмилин и, обмахнув веником унты, сказал:

- Ого, строганина, оказывается, появилась!

- Павел Иванович, скоро полетим? - спросил Павел.

- Подзаправимся - и полетим. А что такое?

- Да нет, ничего, - ответил Богачев обрадованно, - просто интересуюсь.

- Он получил радиограмму, - пояснил Пьянков. Богачев почувствовал, что начинает краснеть.

- От прекрасной незнакомки, - добавил Брок.

Струмилин, продолжая есть строганину, поинтересовался:

- От кого?

Богачев покраснел еще больше и, посмотрев в глаза Струмилину, ответил:

- От вашей дочери. От Жени.

Когда поднялись за облака и пошли в своем эшелоне, Струмилин сказал:

- Володя, очень хочется кофе, поставьте, пожалуйста, воды на плитку, а я потом заварю.

Пьянков поднялся со своего места, на котором он сидел при взлетах и при посадке, размотал тонкий шарф, повесил его на крючок, снял шапку и пошел из кабины в "предбанник". Там в маленьком помещении, отделявшем кабину от грузового помещения, стояли самодельная кушетка, маленький стол, два раскладных стульчика и один ящик, который заменял собой отсутствующее кресло. Володя включил плитку и поставил на нее чайник с теплой водой, взятой в Чокурдахе. Потом он вернулся в кабину и сказал:

- Павел Иванович, вода закипает...

Струмилин сидел у плитки и ждал того момента, когда кофе поднимется. Этот момент ни в коем случае нельзя пропустить, во-первых, потому, что сразу запахнет гарью, а во-вторых, сойдет главное - навар, который дает кофе аромат и крепость.

Как только кофе стал подниматься, Струмилин выключил электричество и досыпал еще две столовые ложки грубомолотых зерен, смешанных с сахарным песком. 'Это, по мнению Струмилина, делало наш слабый кофе хоть в какой-то мере похожим на настоящий бразильский. Возвращаясь в прошлом году из Африки, он на день задержался в Париже и купил там четыре килограмма бразильских кофейных зерен. Он не стал их молоть, а просто побил молотком и добавлял в нашу заварку две столовые ложки настоящего бразильского кофе.

Попробовав, Струмилин закрыл глаза и, словно дегустатор, несколько секунд шевелил губами и растирал языком на зубах ароматную крепкую заварку.

"Хорошо, - решил он, - очень хорошо получилось. Ребятам будет не так скучно лететь".

Струмилин налил в две кружки, себе и Павлу, кофейник прикрыл "бабой", купленной предусмотрительным Броком, и пошел в кабину.

- Володя, Нёма и Геворк, - сказал он, пробираясь на свое место, - вас кофе ждет.

Вам я принес, Паша.

- Спасибо.

Павел сделал один глоток и сразу же вспомнил лето прошлого года, свой отдых, поход по Черноморскому побережью, Сухуми и старика, с которым он познакомился в маленькой кофейне. Старик отчаянно ругал теперешнюю молодежь.

Старика звали Ашот, и он умел ругать молодежь так, что с ним нельзя было не соглашаться. Когда говорят красиво, медленно и убежденно, да к тому же еще старики, как-то неудобно с ними не соглашаться. Старик говорил, что молодые не в полную силу дерутся за хорошее, он говорил, что они равнодушны и удовлетворяются у д о в л е т в о р и т е л ь н ы м. А надо всегда хотеть только о т л и ч н о г о. Особенно молодым.

Павел допил кофе и улыбнулся. А потом вздохнул.

- Что вы? - спросил Струмилин.

- Я вспомнил одного старика. Его звали Ашот. Он говорил очень красивые и очень неверные слова. Я только совсем недавно понял, как не прав старик Ашот. Он не прав только в одном: он настоящий старик, а старики всегда с пренебрежением относятся к молодым. Они думают, что молодые хуже и глупее их. А это неверно. Их поколение делало революцию, но ваше - завоевало полюс и победило Гитлера. А наше поколение взяло Антарктиду, целину и космос.

Струмилин внимательно посмотрел на Павла и спросил:

- Вы очень любите отца, Павел?

- Разве можно не очень любить отца?

- Но ведь вы мне рассказывали про вашу маму. Вы говорили, что...

- Она предала отца, и она предала меня.

Струмилин закурил, а потом спросил в упор:

- Паша, а вы не обижены на советскую власть? За отца? И за детский дом? И - за Богачева?

- Мой отец - советская власть. А тот, кто подписал ордер на его арест и расстрелял потом... Я ненавижу их... Они были скрытыми врагами. А потому они еще страшнее. Они делали все, чтобы мы перестали верить отцам. А нет ничего страшнее, когда перестают верить отцам. Тогда - конец. Спорить с отцами нужно, но верить в них еще нужнее. Так что я не обижен на советскую власть, Павел Иванович, потому что она - это мой отец, вы, Брок, Володя, Геворк...

- Между прочим, - сказал Наум Брок, передавая Струмилину очередную радиограмму о погоде, - старик Ашот, о котором ты говорил, не так уж не прав, как тебе кажется, Паша. После пятьдесят третьего года восемь лет прошло. Нас учат:

"Смелее бейте плохое! Ярче возносите хорошее!" Так вот хорошее мы возносить умеем, а что касается плохого, так здесь вариант "моя хата с краю" по-прежнему здорово силен.

- Это точно, - согласился Пьянков, - на рукопашную нет храбрее нас, а как на собрании начальство крыть за справедливое, так здесь мы па-де-труа вычерчивать начинаем: все одно, мол, не поможет.

- Да... - сказал Струмилин. - Надо сильней и смелей критиковать все плохое.

Тогда жизнь станет у нас просто куда как лучше. А сейчас иной страхуется:

"Покритикую, а начальство, глядишь, квартиры и не даст, вот я в бараке и останусь"...

- А мне кажется, не только в этом дело, - сказал Павел, - мне кажется, все проще. Есть люди честные и смелые, а есть трусливые и нечестные. Честный - он везде честный.

Аветисян заметил:

- Может быть. Но лично я бараки с удовольствием сжег бы, все до единого...

7

- Дай побольше газа, Вова, - попросил Богачев, - еще чуть больше.

- Боишься, что уйдут радисты и ты не сможешь получить радиограмму?

- Тебе в цирке работать. Реприза: "Провидец Пьянков с дрессированными удавами".

- Не дам газа.

- Володенька!..

- Пусть тебе провидец дает газ...

- Вовочка!..

- Пусть тебе удавы дают газ, - бормотал Пьянков, осторожно прибавляя обороты двигателям.

Богачев смотрел, как стрелка спидометра ползла вправо. И чем дальше она ползла вправо, тем радостнее ему становилось. Он обернулся к Пьянкову и сказал:

- Ты гений, старина!

- Ладно, ладно, не в церкви.

- Не сердись.

- Не то слово. Я задыхаюсь от негодования.

Брок засмеялся и сказал Аветисяну:

- Геворк, знаете, мне страшно за Мирова и Новицкого. Наши ребята вырастут в серьезных конкурентов.

Вошел Струмилин еще с двумя чашками кофе и спросил: