О Борисе. И — не только… - Анатолий Шевченко

Так давайте приблизимся и заглянем в таинство зазеркалья!

Ну, что? Рискнем?

Бари Алехандрову везло с рождения. Именно он, а не его сестра, стал любимчиком семьи. Всё дозволялось. Возможно, оттого, что Хромой Черт увидел в рождении сына некий знак или сокрытый от всех смысл. Ведь в мясорубке войны Алехандров-старший жизни не лишился, хотя оставил стопу на операционном столе фронтового госпиталя. С ночными болями и последующими операциями научился бороться по традиционной привычке всех фронтовиков: «наркомовские сто граммов». Норму правда, увеличил до скандально-бытовой.

Год за годом схема жизни одна: работа, дом, плотный ужин с возлиянием. Летними вечерами, в праздники и в выходные дни расслабление во дворе с теми, кто хлебнул лиха. Крепкие на обороты споры, героические воспоминания и… И, конечно, «добавления». А утром все сначала…

Так вот, появление на свет горластой крохи и способствовало формированию сверхзадачи: из сына должен вырасти… Ну некто! Ну тот, кто «выше всех и дальше всех»! Этому впоследствии и было все посвящено. Глава семейства в отношении детей придерживался строгости. По-своему справедлив. И самое главное — неотступен. Бари на некоторых выпуклых частях своего тела временами очень отчетливо ощущал эту самую неотступность. Те же двойки приводили Алехандрова-старшего в ярость. Но, если честно, школа для Бари являлась не элементом обязательности в открытии и познании мира. Учеба, уроки, пионерские сборы — как крепостная повинность. Другое дело — двор. Любимый и желанный! Летом — футбол до изнеможения, зимой — хоккей до глубокой ночи с драчками и подначиваниями.

Причем ярым сторонником спортивных увлечений выступал как раз-таки Алехандров-старший. Он неустанно таскал (ещё карапузом!) Бари на футбольные матчи. А уж когда хоккей чумой обрушился на все мужское население Города, то Бари сначала невольно, а затем и с громадным желанием поддавался хитрым подмигиваниям своего отца.

— Ну так что? Завтра наши принимают карагандинцев. Морозец, правда, под тридцать. Пойдем? Игра будет ох какой…

Да какие там уроки?! Какой там мороз?! Хоккей вытеснил всё и всех! Он стал для Бари в его ребячьей жизни главным и единственным смыслом. Плевать было на успеваемость! Да и не стремился выйти в отличники тот, кто возжелал посвятить себя спорту без остатка. Тем более, что впереди всегда этаким ледоколом выступал Алехандров-старший — Хромой Черт. Так в минуты отчаяния и ругани звала его терпеливая, многострадальная супруга.

— Завтра отца приведешь, — тяжело вздыхала классная руководительница, рассматривая расцветший красными «неудами» дневник Бари. — А может, у матери время найдется?

Насупленный малый только шмыгал носом: «Как же… мать он приведет! Кому нужны эти причитания? Вот отец… Ну он задаст…».

И точно! Алехандров-старший, всегда любивший поорать, отыгрывался на Барькиной «класснухе» с блеском.

— Вы мне гарантируете, что из него Архимед выйдет?! — Так какого черта ему зубрить ваши теоремы и корпеть над задачами? А я из него сделаю лучшего хоккеиста Города! Он и в Столице играть ещё будет! Не надоедайте мне, фронтовику, вашим нытьем по поводу Барькиных «двоек». Я знаю, что ему нужно…

Далее — действия по устоявшейся схеме с «ременной передачей» отцовских наставлений нерадивому сыну. Ясно, доходчиво, быстро и просто!

Алехандров-старший фактически стал первым тренером. По большому счету, конечно, все его установки сводились к очень простой формуле: «играть всегда, везде и без устали». Опять же неуступчивым ледоколом он «прошелся» по комсомольским и ЖКО-шным инстанциям, и во дворе дома установили настоящую хоккейную «коробку» с деревянными бортами и воротами. То-то сколько гордости во взоре и в окриках… И вместе с тем Хромой Черт, не взирая на морозы и протез, лед заливал сам. Покрикивая на юных помощников, протаскивал из подвала шланг и горячей водой слой за слоем наращивал лед. Гомон, суета, визг… И ребячье нетерпение: «Ну, скорей, ну давайте играть! Шайба где?».

Понятно, что в первой команде и обязательно в роли нападающего выступал Бари. Так попробуй возрази что-нибудь!

— Вообще-то у Барькиного отца костыль очень часто применялся как инструмент устрашения, — с улыбкой вспоминал те дворовые баталии один из истинных друзей Алехандрова. — Откуда при небольшом росте и щуплости у Бари утвердилась всегда присутствовавшая в играх наглость? Ведь ему было начхать, кто перед ним! Даже если соперник на голову выше и значительно крупнее, он без боязни шел ему в корпус, в столкновения. А уж зацепить локтем, подставить подножку — да без оглядки! Только в ответ «сдачи» не получал. Рядом с кучей-малой обязательно грозно вырастал Хромой Черт со своим костылем. И все! Дать «сдачи» Бари значит не только заработать по «горбу». Алехандров-старший беспощадно изгонял храбрецов из желанной «коробки». Оставить игру!? Поэтому, вставая со льда, «незаконно поверженные» втихую цедили сквозь зубы нелицеприятные обещания предстоящих возмездий:

— Подожди, гаденыш. Уйдет твой папаня, тогда и «поговорим»…

Дмитрий Викторович Абоков (в те времена, лет сорок назад, он звался просто Димкой) невольно хмыкает:

— Вполне возможно, что именно с дворовой хоккейной площадки к Бари на всю его жизнь приклеилась та неприятная кличка. Но факт остается фактом. Существовало и другое правило: Хромой Черт использовал не только «кнут», но и «пряник». Да-да, если кто-то из мальчишек отдавал Барьке хороший пас, выручал в схватке, словом, способствовал Барькиному же успеху, то после игры «союзник» удостаивался награды — конфет. Я эти леденцы, карамельки и батончики и сейчас помню: «золотой ключик», «монпасье», подушечки»…

Правда, некоторые нынешние — уже седые, сгорбленные члены той детской команды, друзья и соперники настырного паренька Бари Алехандрова припоминают, что у него было и другое дворовое прозвище: Пуп.

Мол, это оттого, что всю игру он строил от себя и через себя.

Может быть, может… Ну а как по другому, если у тебя превосходство в скорости, в умении «работать» клюшкой, и более виртуозных и сильных бросках?..

Стихийные команды юных хоккеистов в Городе существовали везде. Важно то, что повальное увлечение детей поддерживал незабвенный комсомол. И из подворотен, и ничегонеделания мальчишек и девчонок те самые комсомольские комитеты заботливо направляли в дворовые клубы. Именно при них появились всевозможные «Спутники», «Орбиты», «Ракеты», расцвет которых стимулировали гремевшие тогда на весь громадный Советский Союз игры юных хоккеистов на призы ЦК ВЛКСМ «Золотая шайба».

Бари Алехандров прямо-таки блистал на этих турнирах. Команда, в которой он выступал, взлетела на высокую орбиту. Официальным наставником «Спутника» числился один из лучших хоккеистов команды Города Павел Юрьевич Стархов. Это он, подметив настырность Алехандрова, сделал всё возможное, чтобы подающего надежду мальчишку зачислили в официальную спортивную школу.

— И ведь угадал я в этом малыше будущего толкового хоккеиста. Хотя, если откровенно, то я его и отчислял из ДЮСШ …

—?!

А вот так! Отец его ни одной нашей тренировки не пропускал. Причем терпения ни на грош и вечно недоволен. Да ладно бы молчал во время занятий. Так нет же, сядет на трибуне, примет «дозу», и начинается ор. Вот-вот, от слова «орать». Бари краснел, зло отмахивался, ну стеснялся таких отцовских проявлений. После тренировок тащил пьяного батю в знаменитую для всех хоккеистов автомашину с ручным управлением и сам усаживался за руль. Благо, ехать через дорогу. Такой горе-помощник мне все занятия расстраивал. Впору самому уходить. Терпел я долго. Потом, ближе к весне, все-таки Бари Алехандрова отчислил. Причину объяснил. Понятное дело, как возбух Алехандров-старший.

Да я сам Барьку буду тренировать лучше вашего. Он вам всем задаст. Ишь, грамотеи нашлись… Пожалеете о таком решении.

Но и я был неумолим. Пролетели три месяца, а летом, перед лагерными сборами, Алехандров-старший нашел меня. В глаза не смотрел, бубнил под нос о том, что да, он виновен и больше подобного не допустит. Но чувствовал я, что виновным-то он себя не признает. А вот сына видит пострадавшим от моего «произвола».

— Нет, назад дороги нет. Хотя…

Тут я ему предложил несколько каверзную вещь. Усадил за стол, дал бумагу, ручку, подвинул чернильницу:

— Так, пишем заявление с просьбой принять Бари назад в школу и личное обещание самому никогда не приходить на наши тренировки. Идет?..

Видел бы ты его лицо. Желваки заходили, глаза прищурил, ручку сжал — думал, сломает…

— Ладно, твоя взяла… На чье имя писать?

— На моё, на Стархова…

Сколько лет после того прошло? Двадцать? Тридцать! Сорок!

Свой громадный архив я «кончил» несколько лет назад, — вспоминает патриарх хоккея Павел Стархов. — А письмо Алехандрова-старшего — листок в косую линейку с выцветшими чернилами — как весточку из моей тренерской молодости хранил отдельно. Георгиевич в том заявлении горько каялся, и клялся мне больше никогда и ни во что не вмешиваться… Причем клятвы подчеркнуты двумя линиями. Чтоб, мол, я внимание обратил и поверил ему… Если честно, я ведь страдал не меньше их самих. Уж больно Бари как хоккеист хорош был даже в те свои четырнадцать лет…