Несчастливые люди - Алексей Петрович Бородкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Куда? — опешил Николай Дмитриевич.
— В леспромхоз, понятное дело! Не в дом же престарелых! Там его брат работает, обещал ёлочку устроить дарма!
— В доме престарелых?
— В леспромхозе!
— А ты чего?
— Ну ты, критиникус обыкновенус! Я тебе уже объяснил, что я здесь на птичьих правах! Тяжелое наследие царского режима! Помогаю по хозяйству по мере возможностей! Больных утром покормил, категорию "примус спокойникус" вывел на прогулку — всё! С меня взятки гладки, а ты жди фельдшера, лишенец!
— Не обзывайся! — пригрозил Николай Дмитриевич.
— А ты не ори! У Лобзиковой может каталептический приступ случиться! Кто её потом будет откачивать? Пушкин будет? Или ты? — запойный показал на девушку в полосатом ватнике. Вместо цветка к лацкану ватника была приколота яркая ленточка… искусно завязанная бантом.
Кабы Николаю Дмитриевичу сказали, что всё вокруг это розыгрыш, новогодняя шутка, он бы охотно поверил и рассмеялся. Но взгляд опустился на ноги врача-алкоголика… на ногах были больничные видавшие виды тапочки… и шерстяные гольфы зияли дырами.
Как водится, действительность оказалась проще и жёстче выдумки.
— Пойми, — сбавил тон Николай Дмитриевич, ибо надежда договориться ещё сохранялась. — Я не могу ждать до вечера. Я не могу ждать до января. Я не могу ждать вообще. Мне надо увидеть, здесь ли Аркаша или его нет… в том смысле, это он здесь или не он?
— Сбивчивые даёте показания, дядя! — ухмыльнулся доктор. — Что если тебя посадить на галоперидол? Курс проколют, будешь, как новенький!
Договориться миром не получалось.
Доктор был моложе, и, очевидно, подвижнее. Кроме того, "он тут отдохнул, мерзавец, — хмурился Николай Дмитриевич, — на казённых харчах… под капельницами-витаминами!"
Николай Дмитриевич злился. Сейчас злость работала в плюс. Вдохновляла.
Чуть отступив, он вскинул левую руку… далеко отставляя её от себя, но как бы имитируя жест обращения к часам. Доктор клюнул, повернул голову в сторону приманки…
Кока саданул с правой. Со всей силы, надеясь попасть в челюсть. Удар получился неточным и смазанным. И только собачья шапка ускакала по снегу.
— Ах ты, сволочь! — взвизгнул док, хватаясь за лицо. — Ну я тебя сейчас уделаю!
Из рукава мгновенно появилась дубинка — длинная, каучуковая, ухватистая.
"Подарочек! — обомлел Николай Дмитриевич, предвкушая во рту вкус железа. — Вот чем они тут чокнутых охаживают! Надо было сообразить!"
Кока махнул левой, правой и снова левой. Ни разу не ударил соперника — тот отскочил назад, создавая дистанцию, пританцовывал.
Между тем, суть вопроса залегала не в драке — нет. И даже не желание поставить на место зарвавшегося лже-врача руководило Кокою. Цели не изменились: нужно было установить, попал ли в психушку Аркадий Лакомов? или здесь заточён другой какой-то несчастливец?
Исходя из поставленных задач, Николай Дмитриевич решил не отвлекаться на мордобой сверх необходимого, а прорываться к больничному корпусу.
Док приплясывал, размахивал дубинкой. Надо признать, оружие добавляло тактической мощи — дважды он достал Коку по плечам, один раз досконально съездил по скуле. На счастье, тулуп сковывал движения, а тапочки ограничивали подвижность.
Тогда Кока решился провести форхэнд: не обращая внимания на град весьма болезненных ударов, он бросился вперёд, прикрываясь руками, и, "въехав" всей массой тела, сбил доктора с ног. Док рухнул на спину, охнул, выплеснул порцию проклятий. Заёрзал ногами, пытаясь отползти и перекрутиться на живот. Он напоминал перевёрнутую черепаху.
Не теряя мгновений и не дожидаясь, покуда доктор поднимется, Кока бросился по дорожке к больничному корпусу.
"Там палаты… — размышлял на бегу. — Скорее всего, они заперты… но окошки должны быть… я смогу опознать Аркашку… это без сомнений, но прежде нужно обезопасить себя!"
Прежде следовало нейтрализовать доктора. Он преследовал.
…Кока ворвался в корпус, умышленно грохнув дверью — "Чуть задержит!"
Метнулся вдоль коридора, отыскивая пожарный выход, чёрную лестницу, кастелянскую незапертую комнату или нечто подобное — место для засады.
Из подходящего обнаружил только округлый зал с обилием зарешёченных окон — здесь стоял телевизор, висел плакат "Мойте руки тщательно! Как перед едой, так и после принятия пищи!", в деревянных кадках из-под рыбы гнездились нездоровые худые пальмы.
Кока заскочил за угол и прижался спиной к стене. Замер, ожидая, что док не заметит его манёвра и пробежит мимо… и это было бы хорошо.
Или пойдёт по коридору медленно… опрометчиво подставив под удар ухо — и такой вариант тоже хорош.
Или побежит по коридору в противоположную сторону — "Тоже приемлемо, мне бы только подобрать себе в руку палку… например, черенок от швабры… чтобы уравновесить шансы".
Существовала угроза, что лже-доктор позвонит в милицию, но в такое верилось слабо… слабо верилось, что милиция откликнется на призыв из умалишенного дома… в канун Нового года.
…Мимо пролетела зелёная сытая муха. Стало тихо… неестественно тихо, как будто все звуки выключили. Кока почувствовал, как из-под шапки ползёт капля пота — от беготни его бросило в жар… а ещё это значило, что он провёл в засаде уже несколько минут… и что-то пошло не так.
Пошло не так.
Кока выглянул в коридор и в тоже мгновение ослеп — удар дубинки пришелся ему точнёхонько над переносицей.
Николай Дмитриевич не учёл, что в тапочках можно было подобраться совершенно беззвучно.
"Ах, ты господи боже мой! Ангелы небесные! — Кока завертел руками не понимая, защищается ли он от ударов дубинки, ли разгоняет стаю огненных ласточек, что шныряла молниеносно во всех сторонах и по всем направлениям. — Теперь держись, сукин сын! Теперь ты меня разозлил! Урою!"
***
Первое устойчивое воспоминание… Николаю Дмитриевичу было лет пять или шесть… может четыре (уточнять не хотелось, хотя по метрикам была такая возможность). В ту пору его устойчиво звали Кокой, он был первым ребёнком в семье; и вместе с родителями поехал в соседнюю деревню на свадьбу.
От свадьбы остались лишь самые общие впечатления: толкотня, суета и раскрасневшееся лицо незнакомой приторной женщины — она сюсюкала, хотела казаться милой и совала Коке в рот нечто съедобное. Кока вертел головой и сопротивлялся — от женщины неприятно пахло потом. Не то чтобы этот запах удивлял или казался новым — в деревне он встречается ежедневно и повсеместно. Более того, подросши и сформировавшись в мужчину, Кока понял, что нет аромата волнительнее, чем запах молодой разгорячённой девушки. Но тогда, в детстве… тогда Коке казалось, что, если он позволит леденцу вонзиться в рот, случится нечто непоправимое.
"Какой отвратительный ребёнок!" — проговорила, утомившись своей любезностью, женщина.