Трудно стать Богом - Вячеслав Рыбаков

– Фил – самый добрый и отзывчивый человек, какого я знал… – Малянов вздрогнул. – То есть знаю.

– Возможно. Хотя я сказал бы это не про него, а про… вас. Но не будем сейчас об этом. Посмотрите. Он одинок. И когда эти всемогущие, или это всемогущее, или скажите, как хотите… его бьют – то бьют только его. Вайнгартен. Жена, дети. Но когда его бьют – бьют только его. Захар. Те, кого он, так сказать, любил, – Глухов скривился иронически, а потом подлил себе из банки, – используются исключительно как внешний раздражающий фактор. Наравне с прочими. Что женщины, что прыщи… Фактически бьют только его. Теперь я. Не совсем одинок. Но когда меня били – били только меня. Пока я не познакомился с вами, мне и в голову не приходило, что тем, кто рядом со мной, что-то грозит. Именно после трагедии с вашим сыном я стал сам не свой… принялся все кругом выжигать со страху… а ведь, насколько я помню, и вашу супругу пытались как-то…

По лицу Малянова прошла тень, Глухов всполошенно взмахнул руками – и едва не опрокинул ополовиненную банку; теперь он мусолил в пальцах уже не стопку, а всю банку сразу.

– Простите, если я вам напомнил!..

– Ничего, Владлен, ничего.

– Я хотел сказать лишь, что вы – единственный, кого били косвенно. Опосредованно. Кого мучили не лично, а муками близких. И только тем и сломали.

Малянов покрутил головой и вдруг жалко улыбнулся.

– Давайте-ка, Владлен, прервемся на минутку и всосем со скворчанием, – попросил он. Глухов внимательно посмотрел на него хмельными, безумными глазами и произнес:

– Конечно.

Они всосали. Но, едва продышавшись и прокашлявшись, Глухов сказал негромко, но так напряженно, что казалось, горло у него готово взорваться:

– Не кажется ли вам, уважаемый Дмитрий… Чтобы так точно отличить, кого нужно ломать болезненной сыпью, шаровыми молниями и ужасными пришельцами, от того, кого нужно ломать угрозой здоровью ребенка, это ваше Мироздание… эти ни черта не смыслящие дохлые атомы и кванты… слишком уж хорошо понимают, что такое любовь?

Попадание было математически точным. Малянова заколотило.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – почти прошептал Глухов.

Малянов хотел сказать многое. Давно хотел.

– В отличие от вас, я не один, – сказал он.

Он мог, очень постаравшись, допиться до того, чтобы начать ненавидеть Бобку и Ирку за то, что все время за них боится. Как-то раз, с год назад, он в таком состоянии заявился домой в три ночи… это была картина маслом, лучше не вспоминать. Сказать по правде, он почти ничего и не помнил.

Но допиться до того, чтобы не бояться за них, – было невозможно.

– Хорошо, – после паузы сказал Глухов и потряс банку, проверяя, сколько в ней осталось. Банка булькнула с успокоительной грузностью. – Тогда я еще поговорю сам.

– Конечно, – сказал Малянов. – Мне очень интересно.

– Не сомневаюсь.

Глухов помедлил, а потом отставил вдруг банку и тяжело, совсем по-стариковски поднялся. Пошаркал к книжному шкафу.

– Открытие того факта, что Мироздание неожиданно оказалось этически подкованным, заставило меня посмотреть на всю ситуацию несколько с иной точки зрения, – с дурной, пьяной академичностью начал он. – Может быть, дело вообще не в тех научных разработках, которые мы сочли тогда… с легкой руки вашего друга… корнем всех бед? – он говорил и одновременно, наклонив маленькую лысую голову к плечу, просматривал корешки книг. – Во всяком случае, не только и не столько в них.

– А в чем же? Ведь давление явно было снято, когда мы… вы, я, Захар… Валька… бросили…

Глухов на миг обернулся, хитро прищуренным глазом стрельнул на Малянова и опять уставился на фолианты. Что он искал?

– А снято ли? – спросил он.

Малянов молчал.

– Нет, наши работы, безусловно, послужили каким-то толчком. Инициирующим, стимулирующим… как хотите назовите. Но, если подумать всерьез и спокойно, – любая, любая научная работа чревата тотальным изменением мира через миллиард лет. Любая, понимаете? А не пустили только нас. Ну, безусловно, еще кого-то, кого мы не знаем… Но ведь знаем мы довольно многих. И среди этих многих Одержанию, так сказать, подверглись только мы. Значит, дело не столько в том, чем человек занимается, сколько в том, какой он. Логично?

– Логично, – против воли улыбнулся Малянов.

Глухов нашел наконец то, что искал. С трудом, в несколько приемов – она не шла сразу – выдернул тоненькую коричневую книжицу из вбитых в полку томов.

– А это сразу меняет все акценты, не правда ли?

– По-видимому, да, – признал Малянов после паузы, хотя в первый момент хотел смолчать.

– Но неужели мы такие подонки? Неужели именно мы так дурно воспитаны временем, страной… чтобы это разбирающееся в любви, а значит, и во многих прочих чисто человеческих ценностях Мироздание сочло необходимым именно нас придержать?

– Ему виднее.

– Знаете, милейший Дмитрий, это не ответ. Пути Божьи неисповедимы, вот что вы мне сейчас сказали. Но вы же ученый!

– Да какой я теперь ученый, – вырвалось у Малянова.

Глухов снова уселся в кресло напротив.

– Что важно для ученого в первую очередь? Обилие материала. Приняв за критерий Мироздания научную составляющую нашей деятельности, мы оказались в тупике. Потому что могли оперировать только фактами, относящимися к нам пятерым. Но, приняв за критерий этическую составляющую, мы сразу расширяем круг пригодного к использованию материала. Потому что спокон веку человечество бьется и не может разрешить загадку мира, возможно, одну из основных его загадок… от ответа на которую, возможно, в полном смысле слова зависит судьба человечества. Не от разгадки тайны рака, и не от разгадки тайны гравитации, и не от разгадки тайны письменности инков, и не от чего-то там… – Глухов вдруг сбился на нормальную человеческую речь и запнулся, сосредоточиваясь. – Загадка формулируется так: почему каких-то людей, в общем, совсем даже не плохих, зачастую наоборот, это ваше Мироздание берет под пресс, не давая им жить? Почему?

– Ну и почему? – затаив дыхание, спросил Малянов. Он был уверен, что Глухов ответит. Его мысль шла параллельно мыслям Малянова – только он не боялся.

Глухов некоторое время глухо, страшно дышал, глядя на Малянова исподлобья.

– Не знаю! – выкрикнул он потом. – Не знаю!! – и снова вздохнул шумно, как кит. – А вы, похоже, знаете…

Малянов молчал.

– Критерий, Малянов! – рявкнул Глухов и потянулся к банке. – Критерий!!

Они всосали.

– Самый пример, который на слуху – Иов, конечно, – перехваченно сказал Глухов. – Но вот совсем иная культура. Никаких вам библейских истерик, никакого кичливого, будто выигравший «Волгу» золотарь, хамски упивающегося своим всемогуществом Бога… – Он раскрыл коричневую книжицу, лежащую у него на коленях. – Китай, три века до Рождества Христова. Был там такой поэт, Цюй Юань, в конце концов от всего этого скотства он утопился…