Грозное лето - Михаил Соколов

— Вы родились в двух рубашках, поручик: генерал Самсонов просил за вас, генерал Жилинский устраивал вас в училище, да еще, я слышал, великий князь соблаговолил повелеть присвоить вам поручика вне очереди. Этак вы скоро и до полковника доберетесь и поравняетесь с родителем.

Александр покраснел от смущения, если не от возмущения: так вот почему наказный воздает ему, рядовому офицеру, такую честь: выказать и свою благосклонность перед приездом великого князя. Но то ведь было, откровенно говоря, прямое самодурство августейшей особы, и ничто более, к счастью закончившееся благополучно. Ему ли, генералу Покотило, гордому потомку запорожцев, которым он называет Себя, придавать значение таким пустякам?

Но Александр сдержался, чтобы не сказать так, — он мог это сделать, характера не занимать, — и произнес равнодушно:

— Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, что я менее всего беспокоюсь о чинах. Случилось простое стечение обстоятельств.

— Поручик Орлов, — строго прервал его наказный, — внимание к вам августейших особ — суть не «обстоятельства», а милостивый знак, коим вы должны дорожить более всего в жизни и службе отечеству и престолу.

— Виноват, ваше высокопревосходительство, — я всего лишь намерен был сказать, что великий князь хотел наказать меня и моих друзей за пирушку, которую мы устроили в казармах по случаю моего бракосочетания, но вдруг поздравил и повелел зачислить меня в академию и представить к внеочередному производству.

— Пирушка! В казармах! — воскликнул Покотило. — Браво, поручик. Если бы вы устроили оную у меня, — полагайте, что две недели ареста вам было бы предназначено.

— Як этому был готов, ваше высокопревосходительство.

Наказный атаман развеселился:

— Еще раз — браво, поручик Орлов. Я, пожалуй, поступил бы так же, будучи на вашем месте. По крайней мере, было бы что вспомнить, а то меня батя окрутил вокруг аналоя, друзья поздравили, выпили по бокалу шампанского, и все. Прозаично до ужаса.

Он отложил карандаши в сторону, поднялся с кресла и так плотно стал возле стола, что живот как бы лег на него вместе с полами неподпоясанного мундира, и Александр едва не усмехнулся и подумал: «Своя ноша тоже тяжела, ваше высокопревосходительство».

Между тем наказный этого не замечал и, отдавая ему бумагу, сказал:

— Прочитайте приличия ради, и поедем с вами на стрельбище, в Персиановку. Да, а супруга как относится к вашей возможной службе в Новочеркасске?

Он спрашивал так, как будто все уже было решено, и Александр подумал: сказать или не сказать о Надежде, о ее нежелании покинуть столицу? И ответил не очень уверенно:

— Супруга поймет меня.

— Не ясно. Она служит?

— В госпитале, но я полагаю…

— Полагать — это еще далеко не все. Молодые супруги — это мамины дочки и предпочитают витать в облаках. Я могу пригласить к себе ее родителя, атамана станицы Николаевской, и приказать ему воздействовать на дщерь свою, но столица есть столица, и оттуда выманить женщину не так легко, тем более молодую.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство, я уж сам как-нибудь.

— Ну, ну… Попробуйте. Только ваша супружница принадлежит к такой родительской породе, что вряд ли вы уломаете ее вернуться в родные пенаты… Итак, на чем мы остановились? Ах да: Варшава или Новочеркасск. Если вы не возражаете, я на днях встречусь с военным министром Сухомлиновым и могу все обусловить относительно вас. Через два-три дня я отбываю в Петербург в связи с приездом его высочества, великого князя. Надобно поточнее узнать его намерения и маршрут поездки по Дону.

Александр секунду помедлил: ехать в Варшаву, за тридевять земель, когда можно определиться здесь, на родимой земле, не хотелось. Просить оставить в Новочеркасске — об этом он уже сказал наказному.

И ответил:

— Я — солдат, ваше высокопревосходительство: куда прикажете, туда и пойду служить.

— Гм. Похвальный ответ, — произнес одобрительно наказный, — Я могу открыть для вас вакансию, но по существующим установлениям право выбора остается за вами. Однако, коль генерал Жилинский просит прислать к нему молодых офицеров, я не стану ему чинить в сем препятствий. Ему там трудно в окружении друзей Скалона, его предшественника, и я понимаю его: граница с Германией, всякое может случиться, а кругом — германцы же. Жилинский только подумает, а Мольтке все уже будет знать. Это между нами. Узнает Фредерикс, — чипляйтеся, кумэ, за соломинку и погружайтеся на дно, как говорили мои предки, сечевики, — подчеркнул он свою причастность к запорожцам.

Александр был удивлен: наказный атаман не скрывал своей неприязни к генералам с германской фамилией — слыхано ли? Действительно, узнай об этом барон Фредерикс, министр двора, — добра не жди.

Александр счел за лучшее сказать:

— Я ничего не слышал, ваше высокопревосходительство.

Покотило посмотрел на него из-под густых белых бровей, как бы проверяя: честно ли он сказал? И похвалил:

— Молодец, поручик, мне бы такого адъютанта, но, — развел он руками, — разве вас, молодых, соблазнишь прислуживать старикам?

— Я почту за честь, ваше высокопревосходительство, — отчеканил Александр, как присягу принял.

— Порадовал, порадовал, дружок, — расчувствовался Покотило, — Но пока сие от нас с вами не зависит. А впрочем, махнем-ка мы, пожалуй, вместе в столицу и там все распишем, как по инструкции. Кстати, Александр Васильевич Самсонов, у коего я недавно был помощником в Туркестане, едет на Кавказ, на воды, грудную жабу лечить, и в ближайшее время будет в Петербурге, как он пишет мне, так что мне представится случай отблагодарить его за отеческое участие в вашей военной карьере.

— Я буду безмерно рад, ваше высокопревосходительство, — сказал Орлов.

Наказный посмотрел на него придирчиво, а вместе с тем и одобрительно, переложил с места на место карандаши, опять посмотрел, на этот раз явно восхищенно, и вышел из-за стола. Понравился ему Александр — стройный, тонкий, с девичьим нежным лицом, на котором все время играли два легких румянца, с прямым тонким носом и темно-каштановыми усиками, и было заметно, что наказный все время что-то намеревается ему сказать особенное, сердечное, быть может, даже интимное, но не говорил, медлил.

И не сказал, а пригласил на артиллерийские стрельбища, в Персиановку:

— На пару деньков, не больше. Покажите нашим лежебокам, как следует поражать цели. Полагаю, что вы в этом мне не откажете.

В Персиановке Александр Орлов блеснул: стоя у полевого телефона, он в считанные секунды давал команду прислуге орудия, наводя его то на цель неподвижную, то передвигавшуюся, видимую и невидимую, стреляя с закрытых позиций и открытых, и поражал мишень со второго выстрела, а видимую — и с первого.

И увидел высоко поднятый над полигоном змей-мишень для пулеметной стрельбы — и попросил разрешения сбить его. На него все вытаращили глаза: из полевого орудия сбивать воздушную цель?! Какая самоуверенность! Если не наглость…

Но наказный благосклонно сказал:

— Поручик, из полевой пушки еще никогда не сбивали воздушные мишени. Но если вы уверены, что не испортите заряда, один раз я разрешаю вам послать в подарок Илье-пророку.

Александр сбил змея шрапнелью с первого выстрела. Приподнял ствол пушки на тридцать градусов, предварительно утопив лафет, рассчитал команду и расстрелял так, что от змея и следа не осталось. Пробовал ли он на предыдущих стрельбах такое? Нет, не доводилось, и это не разрешалось делать. Озорство это было? Тоже нет, просто он хотел проверить давно терзавшую его мысль: а если на войне так сложатся обстоятельства, что над позициями появится неприятельский аэроплан, например, можно ли отогнать его или даже поразить из полевого орудия?

В Персиановке он впервые убедился: можно. Но об этом ничего наказному не сказал, а, взяв под козырек, доложил:

— Ваше приказание, ваше превосходительство, исполнено прислугой орудия точно.

Покотило из-за тучности сидел, как Наполеон, на походном стульчике и все еще смотрел на небо, туда, где только что был змей, и качал головой удивленно или восхищенно. Не сразу, задумчиво он сказал:

— Не по уставу, не по правилам, поручик, но… Я выношу вам благодарность за оригинал: приспособить обыкновенное трехдюймовое полевое орудие для стрельбы по воздушным мишеням! Невероятно! — И, обращаясь к присутствовавшим артиллеристам, добавил: — Вот так, господа офицеры: поручику Орлову надлежит сделать строгое порицание за нарушение им устава полевой службы, но я выношу ему благодарность. Практика — мать теории, господа.

Офицеры поздравили Александра, но в душе каждый считал: выскочка. Еще не выпущен из академии, а уже метит бог знает куда. И почему наказный так потворствует ему, вчерашнему кадету, быть может, впервые понюхавшему порох только сейчас, на полигоне?