Современная венгерская пьеса - Йожеф Дарваш

Б е к ш и ч (серьезно). Да. Заражение крови. А что тебе до него?

У ч и т е л ь. Ничего… только, знаешь, он был моим самым любимым учеником… Вот и не выходит из головы трагическая судьба мальчика… Очень мне его жаль.

Б е к ш и ч. Мальчишку невозможно было спасти. Сепсис. Даже госпитализировать было уже поздно. (С подозрением.) Ты что-то хотел о нем спросить?

У ч и т е л ь (в замешательстве). Ничего особенного… Только… видишь ли… Я ничего не смыслю в медицине… Ну и хотел бы услышать популярное разъяснение, что это такое — сепсис… Какое-нибудь совсем немудреное разъяснение, доступное пониманию простого неграмотного человека.

Б е к ш и ч. Видишь ли, эта штука очень коварная. Особенно она опасна для тех крестьянских детей, которые растут в глуши и с ранней весны до поздней осени ходят босиком. Случается, они поранят ногу или занозят ее и, не обращая внимания, продолжают ходить. Если рана кровоточит — ничего, пусть себе кровоточит, авось сама заживет… Если болит, тоже не велика беда — поболит-поболит, да перестанет. Дети с раннего возраста ко всему притерпелись, они не жалуются и не хнычут из-за подобных пустяков. Ты же сам знаешь, как это обычно бывает. Поболит-поболит, а там, глядишь, ранку и затянуло. Так чаще всего бывает, все проходит без каких-либо осложнений и последствий. Но будь на сей раз столь трагического исхода с этим беднягой, я вообще считал бы крестьян невосприимчивыми к инфекции. Да и сами-то они не больно верят, будто от подобных пустяков может случиться беда. В этом, конечно, есть доля истины, ибо, если учесть количество разнообразных болячек у них на коже, то каждый второй ребенок неминуемо должен был бы погибнуть от столбняка. Именно поэтому-то они и не обращают внимания на симптомы болезни даже тогда, когда дело принимает серьезный оборот! В данном случае так и произошло. Парнишка уколол ногу на стерне, она заныла — что ж за беда! И прежде ведь болело. Он пожаловался слишком поздно, когда вся нога у него распухла. А инфекция — это, понимаешь ли, штука серьезная, за какие-нибудь несколько часов проникает в организм, и тогда, если сердце не выдерживает, токсический яд убивает человека.

Короткая пауза.

У ч и т е л ь. Словом, дядя Густи, по-твоему, никто не виноват в этом несчастье?

Б е к ш и ч. Виноват? А кто виноват, что этакому мальцу все лето приходится бегать босиком по стерне да пасти скотину за какие-нибудь два кило пшеницы… (Другим тоном.) Ну чего ты допытываешься, к чему клонишь? Ты словно допрос ведешь, да еще с таким пристрастием.

У ч и т е л ь (торопливо). Нет-нет, да нет же! Я только говорю, что очень уж любил этого парнишку… Все еще не могу примириться с тем, что его больше нет… Он был умным, хорошим мальчиком… Я возлагал на него большие надежды…

Б е к ш и ч. К сожалению, не остается ничего иного, как смириться с волей божьей… (Помолчав, меняя тему разговора.) Расскажи-ка лучше о своей детской группе. Что с ней? Я ведь никаких новостей не знаю, с утра до вечера бегаю по своим делам, даже времени нет с кем-либо словом перемолвиться. Все недосуг. Ну, как у тебя идут дела? Когда проведем первый осмотр?

У ч и т е л ь (изумленно). Осмотр? Какой осмотр?

Б е к ш и ч (с наигранным гневом). Какой, спрашиваешь? Ну ясное дело — медицинский! Взвешивание детей, измерение роста, затем зубы надо проверить. Не мешало бы и просвечивание легких сделать. Ты делаешь вид, будто никогда не слышал о диспансеризации…

У ч и т е л ь. Так-то оно так, но ведь…

Б е к ш и ч (перебивая). Что «но»? Или ты не хочешь?

У ч и т е л ь (изумленно). Как же не хочу, дядя Густи! Мне только никогда не верилось, что…

Б е к ш и ч (прерывает его, с наигранной суровостью). Ну, милый братец, ты и теперь-то не особенно верь! Дядя Густи впредь никогда не будет чувствительным. Раз в жизни позволил себе это и вот, нате вам, остался в накладе. Но смею заверить — отныне он простачком больше не будет! Да только что может поделать черствый сухарь вроде меня, ежели встретится с одержимыми идеалистами, этакими вот молокососами? (Указывает пальцем на учителя.) А? Что ему остается делать? Или допустить, чтоб на дядюшку Густи возвели поклеп, дескать, это бесчувственный, невежественный знахарь, жадный до денег хапуга?..

У ч и т е л ь (смеется). Про тебя, дядюшка Густи, такого не скажешь!..

Б е к ш и ч (все еще разыгрывает из себя высокомерного человека, циника). Думаешь, я не из таких? Дядя Густи вовсе не душа-человек, он не из сентиментальных. Пойми же!

У ч и т е л ь (с напускной серьезностью). Понимаю!

Б е к ш и ч. Ну то-то же! Медосмотр этот я тоже проведу по расчету, из чисто шкурных интересов. Глядь, и обнаружу уйму плохих зубов. Кто ж их вылечит? Доктор Бекшич… Не дядя Густи, а доктор медицины Густав Бекшич, врач с дипломом!

У ч и т е л ь (смеясь). В мошну которого бедняцкие деньги потекут такой рекой, что через какой-нибудь месяц ему под силу будет купить родовое имение графов Алмаши{6}… Ты золото, дядюшка Густи. Пардон! Доктор медицины Густав Бекшич!

Б е к ш и ч. Ладно, ладно, смейся! (После паузы.) Кажется, напрасно я к тебе пришел. Старому мотыльку вовсе негоже проявлять в полете этакую прыть, у яркого огонька недолго и крылышки спалить. Твоя комната напоминает мне мою — лет пятнадцать тому назад. Я снимал в ту пору маленькую каморку на задворках Пешта, в Зугло{7}, и строил вроде тебя грандиозные планы. И они согревали меня… Готовился стать хирургом, многие говорили, будто я подаю большие надежды, но я еще мечтал стать и апостолом. Мечтал врачевать не только телесные раны… И вот приехал сюда… Думал, найду здесь хорошую благодатную почву… Но я обманулся, я обнаружил здесь лишь трясину, засасывающую человека… (С волнением.) Когда-то и я верил, надеялся, мечтал, но что поделаешь, если всюду вокруг оказались лишь зияющие пропасти!

У ч и т е л ь. Над ними надо сооружать мосты, дядюшка Густи…

Б е к ш и ч (словно не слышал). Я потерял веру, устал. Жизненные невзгоды подавили меня… И вот теперь я встречаю молодого человека, который произносит те же речи ж мечтает о том же, что некогда хотел осуществить и я. Соорудить над пропастями мосты, чтоб между одним и другим мадьяром не зияла бездна?!. Но что может сделать усталый, разуверившийся человек вроде меня? Попытать судьбу еще раз?.. (Вдруг спохватившись.) Эх, куда там! Все это пустое словоблудие, жалкие потуги сентиментальности. А дядя Густи отнюдь не сентиментален!

У ч и т е л ь (с улыбкой). Да, не сентиментален.

Б е к ш и ч (с наигранной деловитостью). Ну, когда же теперь приходить, чтоб заиметь новых пациентов?

У ч и т е л ь (смущенно). Придется еще кое-что уладить…

Б е к ш и ч. Словом, скажешь,