Горькие ягодки (СИ) - Вайз Мариэлла

– Дочка, доченька, – мамин голос вырывает меня из кошмара, – нельзя спать на закате, – продолжает мама, – да так жалко было тебя будить…

– Мама! – я вскакиваю. – Почему ты меня не разбудила?! Мне же баланс считать!

– Успеешь свой баланс посчитать. Нельзя так не высыпаться. Хочешь, чтобы молоко пропало?

Я кидаю взгляд на мою лапочку. Алёнка тоже проснулась и начинает по-особому кривить ротик, как она обычно делает, прежде чем разразиться возмущённым голодным плачем. Я изучила все Алёнкины гримаски и всегда знаю, чего хочет моя дочка.

У Алёнки даже хныканье по разным поводам разное. Это страшно смешно. У меня необыкновенно умненькая дочка. Какое огромное счастье, что она у меня есть! Я вспоминаю, как всю беременность я боялась, что Алёнка родится с отклонениями. Но нет, мы всё-таки вытянули счастливый билет и моя дочка родилась здоровенькой. Мне больше от жизни абсолютно ничего не нужно.

Алёнка жадно сосёт мою грудь, довольно причмокивая. Я целую её в бархатный лобик. У моей дочки огромные голубые как летнее небо глазки, окаймлённые пушистыми ресничками. Я думаю, она вырастет красавицей, в отличие от своей невзрачной мамы. Дочка полностью изменила мою жизнь. Разделила её на до и после. На никакое до и на прекраснейшее после.

А Андрей… А что Андрей? Я не думаю о нём. Всё моё время отдано дочке и работе. Мы с мамой долго решали, кому из нас работать, а кому сидеть с Алёнкой. И чисто из практических соображений выбор пал на меня. Потому что зарплата бухгалтера больше зарплаты школьного учителя.

Плюс, как сказала мама, она-то уже состоялась, а мне нужно развиваться, искать своё место в жизни, а не сидеть целыми днями с ребёнком. Я думаю, мама втайне надеется, что, работая, выходя, так сказать, в люди, я смогу устроить свою личную жизнь. Мне это даже смешно. Какая личная жизнь… Если для меня все лица противоположного пола просто люди, не больше.

А Андрей… Я не думаю о нём днём, но… Андрей мне снится. Часто. Иногда эти сны нейтральные. Иногда… Иногда мне стыдно вспоминать, что я творила во сне. С ним в одной постели. Но чаще всего мне снятся кошмары. Вот как сегодня. Хотя я знаю, что у Андрея всё хорошо. От Дашки. Мы с ней созваниваемся иногда. Дашка единственная из всего нашего курса знает, что я родила. И знает, от кого.

Для всех остальных я взяла академку. Так что Андрею не от кого узнать, что у меня есть доченька. Потому что наши девчонки с курса просто не знают, а Дашка будет молчать. По моей просьбе…

глава 16

Марианна

Я влетаю в наш офис, включаю компьютер и с головой погружаюсь в расчёты. Посчитать дома не получилось, Алёнка опять раскапризничалась, и я не смогла сосредоточиться, как ни старалась. Но проклятый баланс никак не хочет сходиться и здесь; и я считаю снова и снова.

Права на ошибку у меня точно нет. Нашему директору только дай повод меня уволить, я это прекрасно понимаю. Уволит за некомпетентность, гад, и всё, прощайте, денежки, так нужные нашей маленькой семье.

Сначала-то этот чёртов Дормидонтыч ко мне отнёсся очень хорошо, даже разрешил работать на удалёнке, когда у меня подошёл срок родов; да и потом, когда родилась Алёнка, выписал мне неплохую премию, хотя сразу после родов я работала очень мало.

Всё изменилось две недели назад. Я, как всегда, задержалась с бухгалтерской документацией. В офисе уже никого не было. Я заканчивала свою работу, когда в нашу комнату зашёл директор. Я сразу заметила, что он навеселе, ещё удивилась, зачем это он в таком виде заявился на работу.

После нескольких заданных не совсем впопад вопросов по работе Пётр Дормидонтыч вдруг вплотную приблизился ко мне, обдав резким запахом перегара. До меня не сразу дошла суть его намерений, я, смешно сказать, подумала, что он по пьяни просто не координирует свои движения. Поэтому я всего лишь отодвинулась от нетрезвого начальника, вместо того чтобы бежать побыстрее и подальше.

– И что это мы ломаемся, Прохоренко? – вопросил директор и внезапно облапал меня, плотно прижав к своему объёмистому животу.

Сказать, что я удивилась, это ничего не сказать. В тот миг, когда я застыла от неверия, что этот бред наяву происходит со мной, Пётр Дормидонтыч времени зря не терял. Его потная липкая ладонь больно сжала мою грудь. Другая рука начальника резво полезла мне под юбку. «Ну давай же, Прохоренко, давай… Истосковалась, небось, по мужику-то…» шептал он мне прямо в ухо толстыми маслянистыми губами.

– Ох, ты ж тварь! Ну попомнишь ты у меня, попомнишь! Проститутка! Шалава московская! – орали эти же губы секунду спустя, после того как Пётр Дормидонтыч от души получил моим коленом по самому дорогому, что есть у мужчины. Ну, по тому самому. Аж колену больно было.

Излишне говорить, что после этого случая директор стал относиться ко мне резко негативно. Более того, я абсолютно уверена, что он только и ждёт подходящего случая, чтобы меня уволить. Очень уж злобные взгляды с его стороны я иногда ловлю на себе. Даже наши женщины заметили. «Чем это ты ему не угодила-то, Марианн?» – спросила раз Марь Григорьевна.

Я замешкалась тогда с ответом, но женщины и сами догадались: «Приставал, небось, козлина озабоченный. Думает, если мать-одиночка, так сразу и дала…» Обидно, конечно, слышать про мать-одиночку, но я и сама понимаю, что будь у меня муж, этот козёл ко мне не полез бы…

Таак. Да что же это такое? Не знаю, что со мной сегодня, вроде всё правильно делаю, но баланс сходиться не собирается. А мне нужно домой. Как там моя доченька? Как там моя маленькая? Ох, уж эти наши зубки…

Я нервничаю, тороплюсь. Давно стемнело, но я не хочу тратить время даже на то, чтобы пройти пару шагов и включить свет. Вот чёрт. Я обещала Марь Григорьевне, что посчитаю и распечатаю баланс сегодня. К утру он должен лежать на столе у козла Петра Дормидонтыча.

Но мои мысли далеки от цифр, мельтешащих перед глазами. Я смотрю на экран компьютера, но вижу мою доченьку. Наверное, она опять плачет. Наконец я принимаю решение всё-таки посчитать всё дома, когда Алёнка уснёт, а на работу прийти пораньше и спокойно всё распечатать.

Я выключаю компьютер, мои глаза привыкли к темноте, да и с улицы света вполне достаточно, так что я спокойно собираюсь, не давая себе труда включить свет. Я уже берусь за ручку двери, как вдруг слышу шаги и приглушённые мужские голоса в коридоре.

Я вздрагиваю от неожиданности, не решаясь выйти. Судя по голосам, это Пётр Дормидонтыч с кем-то. Я дожидаюсь, пока затихнут их шаги, и потихоньку открываю дверь, намереваясь покинуть офис.

Дверь в кабинет директора приоткрыта, оттуда доносится сплошь нецензурная речь. Я не собираюсь подслушивать чужие разговоры, но мне придётся пройти мимо. Стараясь не привлечь внимания разговаривающих мужчин, я на цыпочках крадусь по коридору.

Я почти миновала дверь, светящаяся полосочка света осталась позади, я уже предвкушаю, как сейчас помчусь домой к своей доченьке, как вдруг пара слов, донёсшихся до моего слуха, заставляет меня замереть на месте…

– Да под днище, пара сек и всё, Дормидонтыч, какого на трассе-то заморачиваться? – невольно улавливаю в потоке нецензурной брани нормальные слова. Слова-то нормальные, но чудовищный смысл этих нормальных слов мгновенно парализует меня.

Мой папа… Мой папа работал телохранителем у известного в нашем городе бизнесмена. Папа погиб вместе с ним и водителем. При взрыве их машины. На днище была приклеена взрывчатка. Виновного так и не нашли.

«Приклеить взрывчатку это пара секунд, – объясняли полицейские маме, – это мог сделать любой проходящий мимо…» Любой. Уронил что-то около машины, нагнулся, чтобы поднять… И всё. Чья-то жизнь висит на волоске… Когда я подросла, я много читала про такие случаи, смотрела фильмы… И да. Виновных находят далеко не всегда…

Мне было тогда всего два года, и я почти не помню папу. Единственное сохранившееся воспоминание, я сижу у него на шее и папа катает меня по солнечному парку. А мама идёт рядом и смеётся. И золотые искорки горят в её глазах…