Малые поэмы (сборник) - Джон Китс

Падение Гипериона. Сон

Раскольники в мечтах возводят райДля избранных счастливцев; и дикарьГадает — на языческий манер —О Небесах. И, право слово, жаль,Что на папирус либо харатьюНикто из них не клал певучих строк.Вотще мечтают, и живут, и мрут —Поскольку лишь Поэзия вольнаМечты в слова облечь, и тем сберечьВоображение от черных чарИ тьмы. Зачем же смертные твердят:«Коль не Поэт — не пой свою мечту»?Ведь каждый, кто в душе не свинопас —Поэт, и о мечте, познав любовь,Поет, коль изучил родной язык.Моих видений и мечтаний повесть —Пред вами; а Дикарь я, иль Поэт —Узнается, когда усну в гробу.

Я видел небывалый строй древес:Чинара, пальма, дуб, и сикомор,И мирт, и бук — растенья всех широт.И рядом был ручей: нежнейший плескЯ слышал; и струился ароматНедальних роз. Потом, оборотясь,Беседку я узрел: вьюнок, и плющ,И виноград обильно заплелиСтроение сие со всех сторон,Обрамив дверь. Вблизи порога мохУсеивали райские плоды —Остатки пира… Кто здесь пировал?Праматерь Ева? Или херувим?Плоды благоуханные в траву,Едва почав, роняли едоки —Плоды чудесных, неземных ветвей.Казалось, трижды изобилья рогОпорожнился там во славу Коры,Вернувшейся на тучные поля,Где овцы мирно блеют. Я взалкал,Как не алкал, пожалуй, искони.И, утолив невероятный глад,Возжаждал — ибо там стоял сосуд,Наполненный прозрачнейшим питьем,Дразнивший пчел. И я, изрекши тостЗа всех живущих, и за мертвецовБессмертных, чьи почтенны имена,Испил. А что случилось — опишу.Ни азиатский мак, ни эликсир,Которым братьев потчует халиф,Ни яд, которым сумрачный монахПропалывает старческий конклав,Не прерывают столь внезапно жизнь.Я пал на шелуху и кожуруПлодов Эдемских, тщась преодолетьВоздействие напитка — но вотще;И обморок настал, и замер я,Что соком лоз поверженный Силен.Я крепко спал, а долго ли — Бог весть.Но вот очнулся, ожил и вскочил,Как встрепанный. Исчезли чудный лес,Беседка, снедь, загадочный фиал.Я осмотрелся. Я стоял внутриСтаринного святилища — и стольВысок был свод, что, мнилось, облакаПод ним клубились, точно в поднебесье.Древнейший храм! Я не припоминалПодобных: и готический собор,И Парфенон, и грузный зиккурат,Наследья канувших навеки царств, —И даже горы, что Природа-матьВаяла, — мельче и моложе, чемСей ветхий деньми сводчатый гигант.На мраморном полу, вкруг ног моих,Стояли чаши, и лежали ризы,Для коих пряжей, видно, был асбест —Иль их соткали там, где ржа и мольНе истребляют: как белела ткань,И как сверкало древнее шитье!Смешались грудой подле ног моихОдежды, пояса, кадильник, цепь,Священные жаровни и щипцы…

И снова я смятенный взор возвелВ неизмеримый храмовый простор.Под исполинским сводом строй колоннВ туманы шел, на север и на юг, —В ничто. Не размыкали темных вратВосточных встречь заре который век.А вдалеке на западе чернелКумир огромный, тяжкий, точно туча,И жертвенник у стоп его дремал;Несчетные ступени с двух боковТуда вели — суля предолгий трудРешившему разведать их число.Я двинулся на запад не спеша,Поскольку в храмах непристойна прыть;И подле алтаря увидел жрицу,Священный зажигавшую огонь.В разгаре мая, коль восточный ветрСменится южным, иней с лепестковСмывает быстрым радостным дождем,А теплый воздух так отменно здрав,Что встанешь и со смертного одра, —И дым алтарный, чудилось, точь-в-точьКак воздух майский был — и здрав, и свеж.И я забыл бы тотчас обо всем,Опричь блаженства — но от алтаря,Из благовонной дымной пеленыРаздался голос: «Если не взойдешьПо лестнице — погибнешь, где стоишь!Земная плоть, сестра которой — персть,Истлеет; обнажившийся костякДотла иссохнет, обратится в пыль:Зорчайший глаз не сыщет ни клочкаТвоих останков бренных там, внизу.Твои минуты ныне сочтены,И жизнь иссякнет, как в часах песок;Спасешься — коль подымешься наверх,Покуда листья смольные горят!»Я внял, я видел: слух и зренье, вразОбострены, сумели оценитьИ суть угрозы, и длину пути,И предстоящий труд… Огонь ещеГорел — но вдруг пополз мертвящий хладПо телу от ступней — и каждый членЗастыл, и, мнилось, ледяные когтиВонзились в горло — крепки, словно сталь.Я взвыл — и мой отчаяннейший войМеня же оглушил… О, если б хотьНа первую теперь взойти ступень!Свинцов был шаг мой, тяжек, мертв — и ледНезримый сердце мне стеснил, сковал;Я руки сжал — и не почуял рук.За миг до смерти ногу я преткнулО нижнюю ступень — и хлынул токПо жилам теплый. И взошел я ввысь:Так Ангелы всходили древле в РайПо лестнице. «Во имя всех святынь! —Воскликнул я, пред алтарем восстав: —Кто есмь, коль ты спасла меня от смерти?Кто есмь, коль смерть меня и здесь неймет?Ведь смертным здесь глаголать — смертный грех!»Закутанная тень рекла: «ВкусилДо срока ты погибель, и воскресДо срока. Твой спаситель — твой испуг,Придавший сил. Ты гибель повстречал —И жив». — «Богиня! — рек я: — ИстолкуйСлова святые, ибо я не мудр».«Лишь тот сюда взойдет, — сказала тень, —Кого снедает мировая скорбь,И кто всецело скорбью поглощен.А теплых устроители берлог,Бездумно коротающие дни, —Они, войдя случайно в этот храм,Сгниют внизу, где ты едва не сгнил».«Но тысячи людей найдутся ведь, —Я смело молвил, вещей жрице вняв, —Готовых жизнь за ближнего отдать,Постигших ужас боли мировой,Радеющих о благе всех племенЛюдских! Увидеть было б должно тутОпричь меня — других, и очень многих».«Меж ними нет сновидцев, — тень в ответРекла, — земля влечет их чересчур,И человек для них — венец чудес,И голос человечий — слаще арф.Таким сюда являться недосуг;А ты в сравненьи с ними слаб и мал —Но ты пришел. И ты, и весь твой клан —Обуза смертным. Ты мечтаешь лишь,Но тщетно. Сколько ты похоронилБлаженных, утешительных надежд?А где же твой приют? Любая тварьЮтится где-то. Человек любойИ радость в жизни ведает, и боль,Но — только боль, иль только радость: врозь.А ты и в счастье обречен страдать,Мечтатель… Незаслуженная кара!И, чтобы долю эту облегчить,Бедняг, — таких, как ты, — впускают сплошьИ рядом в наши дивные садыИ храмы наши; оттого-то целСтоишь пред алтарем, и невредим».«Я счастлив, коль моя никчемность — честь,И не постыдна умственная хворь,От коей стражду; речь твоя — бальзамЦелебный, и награда из наград, —Я рек. — О, тень державная, дерзнуПросить о новой милости! Скажи:Неужто всяк, слагающий стихи, —Обуза смертным? Ведь поэт — ей-ей! —Мудрец, и вестник, и духовный врач.Я не поэт, я знаю: певчий дроздНе ровня сладкогласным соловьям.Но кто же я? Ты помянула клан —Какой же?» — И вздохнула тяжелоЗагадочная тень в покровах белых,Плывущий дым кадильный всколыхнув,И разом голос вещий стал суров:«Мечтатели — не твой ли это клан?Поэт — зеркальный образ, антиподМечтателя. Поэт — целитель язв,Которые мечтатель причинил».И я невольно выкрикнул с тоской:«О Феб! О где ты ныне, Аполлон?О, напряги же свой разящий лук —Иль ниспошли ползучую чуму:Да будет всяк тобою истребленБездарный стиходел и виршеплетНикчемный, коих раздувает спесь!Я вместе с ними сгинуть был бы рад —Лишь дай узреть погибель рифмачей!..О тень мудрейшая, скажи: комуВосставлен сей алтарь? Кому кадишь?Кого изображает сей колосс,Подобный туче? И поведай: ктоСама ты? Перед кем я речь держу?»

И снова издала тягчайший вздохТаинственная тень в покровах белых,Плывущий дым кадильный всколыхнув,И снова голос вещий стал суров, —Но, мнилось, в горле жрицы плотный комСтоял: «О смертный! Этот храм — пустой,Печальный, — древле пережил войнуБогов. Неизрекомо стар и сейКумир; покрыли тысячи бороздЕму чело за тысячи эпох:Се — образ Крона. Я же — Мнемозина,И здесь алтарь заброшенный храню».Я не сумел ответить, мой языкБессильно в бессловесности коснел:Нейдет на ум величественный слог,Когда ложится нá душу печаль.Царила тишь, и меркли пламенаАлтарные — их было след питать.Я осмотрелся. Рядом, на полу,Охапками лежал пахучий нард,А также листьев смольных вороха.Тревожно я на жертвенник взглянул,На горку догорающих углей —И вновь на листья смольные, и вновьНа жертвенник — и вдруг услышал молвь:«Обряд окончен… Впрочем, все равноВознагражу тебя за доброту.Я силу памяти моей кляну,А ты — восхвалишь: сколько скорбных сцен,Досель в моем теснящихся мозгу,Твой смертный, слабый взор увидит въявь —И не затмится! И не ощутишьНи ужаса, ни боли — только грусть».Богиня говорила, словно мать,На миг отринув прежний строгий тон.И страшен стал мне вид ее одежд —Глухих покровов, белых, точно саван;Почудилось: под саваном — скелет.И сердце оборвало громкий стук.Тогда Богиня отстранила тканьПокровов. Я узрел исчахлый лик —Его изрыла скорбь, изъел недугБессмертный, коему исхода нет:Язвит, не убивая, эта хворь,И смерть недостижима, как мираж,Иль горизонт… Белей, чем первый снег,Белей, чем лилия, был этот ликИзмученный — и, если б не глазаБогини, я тотчас бежал бы прочь.Глаза струили благотворный свет,Умеренный прозрачной сенью векПолузакрытых; сущее извнеИх не влекло, и видели едва льМеня глаза Богини: так лунаСияет нам, не ведая о тех,Кто смотрит ввысь… Коль золота зерноПриметит ненароком рудокоп,Он алчно поспешает промыватьПороду, и тотчас берет лоток —Так я, слыхавши ласковый посул,Взалкал увидеть, сколько же в мозгуБогиня прячет неземных трагедий —Досель под этим сводом черепнымТворящихся, испепеляя плотьЭфирную, лия лазурный светВо взор, и гласу придавая звукТакой печали. «Призрачная Память! —Воскликнул я и пал к ее стопам: —Я заклинаю болью древних бед,Последним храмом, веком золотым,И Фебом — ибо твой питомец он,О исстрадавшееся Божество,Погибшей расы бледная Омега:Дозволь узреть — исполни свой обет! —Картины, что в мозгу твоем кипят!»И вот мы встали рядом — как соснаИ можжевеловый невзрачный куст(Я — мал, а Мнемозина — велика),Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,Где свежестью не веет поутру,Где полдней жарких нет, и звезд ночных;Где под угрюмым пологом листвыМаячил — так подумал я сперва —Кумир, огромный столь же, сколь КумирВо храме Крона. И вожатой гласНегромко возвестил: «Вот тут сиделОт неба отрешенный Крон». И вмигВосчуял я, что властью одаренЛегко, подобно богу, видеть сутьВещей — так очертанья и размерЗемное видит око. Предо мнойЧередовались образы, умуНепостижимые — но я напрягДушевное чутье, дабы постичь —И помнить вечно… Сколь безжизнен былНедвижный воздух! Чудилось, окрестЦарит несносный летний зной, когдаЧуть-чуть колеблются метелки трав,Но палый лист покоится, где пал.Ручей неслышный мимо тек, журчатьНе смея, ибо рядом падший богСкорбел — сама Наяда в камышахДержала хладный перст у сжатых уст.В сыром песке следы огромных стопТуда лишь и вели, куда прибрелИ, тяжко сев, сомлел — незряч и глух —Изгой убогий… На песке сыромПокоилась, недвижна, нежива,Десная длань, утратившая скипетр.Сомкнувши вежды, к матери-ЗемлеПоник челом, просил подмоги сын.

Казалось, он уснул навек. И вдругЧужая пясть на мощное плечоЛегла; но прежде отдан был поклонТому, кто стыл недвижен, глух, незряч.И скорбные глаголы МнемозиныЯ слушал скорбно: «Зришь ли Божество,Явившееся к падшему ЦарюСквозь дебри, дабы пробудить его?Се — Тейя, что меж нами — всех нежней».Суровой Мнемозине был знакомЕдва ли плач — но Тейя сострадатьМогла на чисто женский, слезный лад.И чуткий страх в огромных был очах:Как будто беды шли — за строем строй,Как будто лишь передовой разъездМетнул стрелу, а грозный арьергардПогибельные громы снаряжал.Одну прижавши длань к своей груди,Туда, где сердце смертных бьется — точно,Бессмертной быв, испытывала боль,Богиня выю Крона обвилаДругой рукой и, губы растворив,Титану в ухо молвила слова —Трубой органной грянул горний глас —Печальные слова, что наш языкСпособен передать — хотя наскольБедней он, чем былая молвь богов!«О Крон, очнись… Но, старый, сирый Царь —Почто? Никак, увы, не ободрю;Не возоплю: „О, вскую опочил?“Ты от Небес отторжен, а ЗемляНизложенных богов не признает,И славный, многошумный ОкеанТебя отверг; и в воздухе седойИ ветхий бог не властелин отнюдь.И твой же гром, во власти вражьих рук,Обрушился на прежний твой чертог;Дотла твоей же молнией сожжет —Наш мир сожжет! — неловкий супостат.И горести сдавили, как тиски,Наш разум, и неверью — не вздохнуть.Почий, о Крон, и далее! ВотщеТревожу твой пустынный тяжкий сон,И втуне ты бы очи разомкнул!Почий, а я восплачу, павши ниц».

Июльской ночью заворожены,Чащобы при холодном свете звездНедвижно дремлют, спят, не шевелясь —А ветер лишь единожды плеснет,И сей же час уляжется опять.И, что случайный ветер, эта речьУтихла. И Богиня, возрыдав,Чело прижала к почве, чтобы шелкОбильно рассыпавшихся волосУкрыл стопы Титану, и согрел.И долго, долго бысть сия четаНедвижна, что надгробный монументСвоей же мощи… Долго, страшно долгоЯ созерцал тоскливый этот вид:Безгласный Бог, согнувшийся к земле,Простертая Богиня, вся в слезах…Царила тишь. И день за днем потек,И мнилось, целый мир исчез — опричьГнетущей тишины, и мглы, и трехОгромных и недвижимых фигур.И месяц я томился так — занеПылавший мозг подметил: миноватьЛуна успела все четыре фазы.И, мнилось, день за днем я сох и чах,Теряя плоть. О, как же я молил:Сюда, о Смерть! Явись в угрюмый дол,И вызволи! Я жаждал перемен,И всхлипывал, себя вотще кляня —Покуда Крон, подъяв угрюмый взор,Не поглядел на чуждый, жуткий край,На сумрак и печаль окрестных мест —И на Богиню подле стоп своих.Как влажный запах листьев, трав, цветовПо дебрям льется, полня всяк прогалИ всякий лог — так полились во мглуГлаголы Крона, проникая вдлиньИ вширь, втекая в каждое дупло,И в каждый закоулок лисьих нор —Печальны, глухи; мнилось, Крон просил:Услышь хотя бы ты, заблудший Пан!«Стенайте, братья: мы отлучены,Отрешены от боголепых дел:Не правим обращением светил,Не пригреваем колос тучных нив —О, как же божью сердцу изливатьБезмерную любовь? Стенайте же!Стенайте! Ярок блеск мятежных сфер…А путь светил рассчитан испокон,И облака по-прежнему плывут,И древеса цветут, и бьет волнаО брег веселый… Смерти в мире нет —Но будет! Будет смерть! Рыдай, горюй,Стенай, о Рея! Детища твоиВосставшие на Крона, Крона в прахПовергли, обратили бога в тлен!О, застенайте! Ныне я — тростник,Колеблемый ветрами! Глас мой слаб,И сам я нынче немощен и хил!Стенайте! Кто не стонет — пособиВоспрянуть, победить! Мы победим,Растопчем дерзостных — и трубный зыкВосславит нас, и грянет мирный гимн,И вмиг зазолотятся облака;Сольется пенье с перебором струнСеребряным. И много новых благСоздам на диво дщерям и сынамНебесным!..» Он растерянно умолк,И вновь застыл, бессилен и понур —Так умолкает немощный старик,Оплакавший родных… Мои глазаИ уши, мнилось, действовали врозь,Вразлад, вразброд, враздробь и вразнобой:Гремел глагол — но сколь явился образГлаголавшего жалок! Я смотрел,А Крон сидел уныло под шатромВетвей корявых. Ни единый листНе дрогнул. Неужели слух налгал?Решил бы я, что Крон окаменел,Когда б не дрожь его разверстых губМеж завитками белой бороды.И, словно солнце в облачном руне,Был виден в этих снежных завиткахТитанов лик… И Тейя поднялась,Десницу направляя в темноту,Зовя куда-то. И поднялся Крон,Как бледный исполин, что, моряковСтраша, встает из волн в полночный час, —И лес обоих вскоре поглотил.Сказала Мнемозина: «Правят путьК сородичам — а те средь черных скалСтрадают, познавая боль, и жуть,И безнадежность…» Речь моей вожатойПродолжу ли? Окончился прологИ, может быть, читатель утомленВиденьем этим… Краткий перерывСодеем — и осмелюсь, и решусь,И Мнемозина вновь заговорит.

«О смертный, чтобы ты уразумел,Доступной речью твой наполню слух,Понятиями, коих ты не чужд —Иначе ветру внял бы ты скорей,Чей голос для тебя — пустейший шум,Хотя легенды шепчет он лесам…Во мрачных безднах льются реки слез!Поверь: таких скорбей, подобных мукНе выразишь ни речью, ни пером!Титаны — связни, или беглецы, —Стенают неизбывно: „Крон, спаси!“Не прилетит, увы, ответный глас.Из наших великанов лишь одинЕще не пал, и властвует еще —Гиперион. И шаровидный огньЕму престолом служит — Богу Солнца.Но чует Бог: беда недалека.Страшится смертный множества примет,А знамения горние — грозней:Не песий вой, и не вороний грай,Не родственник, ступивший на порог,Когда раздался погребальный звон —А знамения навевают страхГипериону. Весь его дворец,От золотых пирамидальных вежДо бронзовых укромных галерей,Кровавым жаром тлеет — всяк покой,И всяк чертог соделался багров.Оконные завесы, тучи тож —Гремят. И в эти дни кадильный дым,До Бога доходящий с алтарей,Что на священных ставятся холмах,Смердит каленой медью и свинцомРастопленным… Когда на сонный Запад,Нисходит Бог усталый, отсияв, —Не отдыхать ложится великан,Не засыпает, внемля пенью флейт,Но мерит, мерит он, за шагом шаг,Длину и ширину своих палат.А в дальних закоулках и углахТеснятся оробелые рабыКрылатые — так толпы горожан,Бежавши в степь, сиротствуют, покаЗемлетрясенье зыблет их дома.Сейчас, когда влачится Крон сюдаЗа Тейей сквозь неведомую дебрь,Гиперион закатную зарюЗажег, и скрылся, низойдя на Запад —На запад поспешим…» — И сгинул мрак,И хлынул чистый свет. И МнемозинаСидела предо мной. Зеркальный куб,Сверкавший, как невиданный алмаз,Ей был престолом. Я глядел округ,И видел череду гигантских зал,И семицветных арок череду,И череду сияющих столпов…И яростный вошел Гиперион,И риза развевалась, точно ветрЕе трепал — она, раскалена,Ревела, что земной кузнечный горн —И дрогнул всяк. А Бог шагал вперед…· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Примечания