Рельсы… Рельсы - Александр Васильевич Беляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Покажите место.
— Как пожелаете. Тут недалеко, на опушке.
Они не прошли и сотни метров, когда Игнат сам начал рассказывать подробности. Волков в душе порадовался, что лезть с расспросами стало без надобности.
— Я обход делал по окраине. Привычка. В голодные годы повадились к нам городские приходить, скотину таскали, в дома лезли. Вот я и хожу с ружьём. Давно никого не встречал, а тут… слышу, стонет кто-то. Погода тихая была, ни ветерочка, ни снежиночки. Воздух, аки хрусталь… каждый шорох звоном наливается, громче обычного звучит. Так вот, стало быть, стон. Прислушиваюсь, с лесу стон идёт. И какой стон… мёртвый, жалостливый, женский. Потом раз, затих… и бульканье, как самовар. И опять стон. Ну я на страх свой пошёл туда. Иду, окликаю, мол: «Кто там? Кого слышу, выходи!». А у самого внутри всё стынет, пальцы к ружью сквозь рукавицу примёрзли. Жутко мне, хоть погода и чистая, но темень кругом. Прошёл ельничек вот этот вот. Видите, какие сосенки да ели, хоть и по пояс, но растут густо. Лощина вся такая. Её чащобой не просто так зовут, а потому что деревья утыканы часто, света не пропускают, звук запутывают. Подхожу к самой окраине и слышу, совсем рядом стонут, руку протяни и нащупаешь. И дыхание… тяжёлое, хлюпающее, хриплое. А не видать ни зги, лишь кустарник перед лицом маячит. Вот этот вот… я лампу посильней разжег, за куст рукой вцепился, а отогнуть его мочи нету, страшно. Ну я выдохнул, молитву прошептал и развёл ветви. А за ними в пяти саженях дуб чёрный, как смоль, раскидистый, и среди корней его медленно рука поднимается. Рука белая, как снег, а пальцы алые, слипшиеся от крови. И рука эта, трупецкая рука, ко мне тянется, и стон ужасный, такой громкий, что ветер поднялся визжащий. И тут за плечо меня кто-то как схватит! Клянусь, так я никогда не орал, чуть за спину не пальнул.
— Кто же это был?
— Василиса. Хотя я этого сначала и не понял. Не узнал я её! Глаза распахнутые, как блюдца. Безумные, зрачки не могут остановиться. По щекам слёзы текут красные… кровь смывают с щёк. Волосы спутанные, веток полны, коса оборвана до корня. Личико в одежду тыкает, руками цепляется, а руки холоднющие, почти синие. И шепчет навзрыд: «Бежать, бежать, бежать, бежать надо. Звери, звери, звери, звери, звери…». Ну тут уж на мой крик другие мужики прибежали. А вот и то место, сами глянуть можете. — Игнат раздвинул куст и пропустил Волкова вперёд.
На обширной прогалине действительно рос единственный дуб. Ствол его был столь широк, что не хватило бы и трёх человек, чтобы объять его. На раскидистых ветвях было черно от необычайно огромной стаи ворон. Лоснящаяся чернота крыльев кишела, переливалась меду ветвями, образуя живую крону. Тысячи бездонных угольных глаз впились в Волкова, следя за каждым его шагом. Стоило ему лишь на пядь приблизиться к дереву, как подлесок наполнился птичьим криком и хлопаньем крыльев. Над небом прогалины завертелась воронка из чёрных перьев. Переступая через сеть мощных корней, выступающих из-под сугробов, Валерий вдруг услышал под своим сапогом необычное хлюпанье. Из снежных пор под прессом подошвы пузырями выходила кровавая пена. Присев, Волков начал разгребать верхний слой снежного покрова, постепенно оголяя алый лёд.
— Здесь они и лежали. Обе, — Игнат устало выдохнул и сел на один из коней, — бедные сиротки.
— Где тела?
— Как где? В матери-земле. На кладбище.
— Как? Кто позволил хоронить до приезда следователя?
— Староста приказал. Да и люди требовали. Как же покойников держать, душу на небо не пускать?
— Ясно… ладно, с этим разберёмся. Как выглядели тела?
— Ну, тела… не стану врать — не верю я, что звери-то на них напали.
— А кто, люди?
— Нет, товарищ комиссар, и не люди-то были. Вокруг тел и впрямь следы звериные были. Но зверя ни одного… ни одной породы. Медвежьи, волчьи, птичьи и… оленьи. И следы-то странные. Больше обыкновенных и оттиск, словно животные те не на четвереньках ходят, а как мы, на двух.
— Бред.
— Всем, чем можно клянусь. Я охотник в пятом поколении. Не существует волков, способных за раз почти полностью перекусить шею, нет филинов под два метра, шагающих по сугробам и отрывающих огромные ломти мяса, не существует медведей, вырывающих волосы с корнем, и уж точно нет оленей, способных тяжестью своей раздробить копытом кость или отломить рогами сук, — старик показал на выпирающий из ствола отломок и лежащую под ним приличную ветвь.
Волков встал и подошёл к обломку. Кто-то действительно приложил немало усилий, чтобы выломать ветку с мясом, и сила эта была такой, что на коре ветки осталось несколько зазубрин, как от пилы. Приглядевшись, комиссар заметил ещё несколько полуотломанных ветвей. Они не были полностью отделены от ствола и лишь немного свисали книзу. Подтянувшись к ближайшей такой ветви, Волков увидел на коре характерные очертания птичьих пальцев. Сила их была столь велика, что кора и часть древесины под ней вогнулась вглубь, а острые, как бритвы, когти оставили три передних надреза и один задний. На ветру колыхался небольшой кусок белого пуха, застрявший в трещине коры.
— Твою-то… действительно, следы гигантской птицы с белым опереньем. Игнат, ты точно не ошибаешься, таких у вас не водится?
— Хотел бы я ошибаться. Вы на ту сторону дуба гляньте.
Обойдя дерево стороной, Волков застыл в изумлении. Вся задняя часть дуба была исполосована когтями разных животных. Царапины складывались в неизвестные символы и непонятные образы, часть из них была обведена запёкшейся кровью.
— Те ужасы, что я перечислил, лишь малая доля того, что было с телами. Они были раздеты догола. Но одежду не снимали, её сдирали силой, перекусывали и рвали на клочки. Их выпотрошили подобно тому, как делали наши предки с пойманными зверьми. Раны были страшными, но, клянусь богом, в них прослеживалась какая-то дикая мысль. Их наносили не металлом, не чем-то сотворённым человеком, но чем-то, что не уступало в остроте охотничьему ножу. Кровь текла отовсюду… я пытался её остановить, но её было так много… Слово кто-то хотел очистить их от всего, излить всю кровь, чтобы оставить только белые кожу, мясо и кости. И их не сбросили в кучу, нет… им попытались предать… опрятный вид. Раны были прикрыты зелёным пушистым мхом, руки сложены на груди и чреслах, глаза аккуратно закрыты и венки… на них были венки из диких лоз шиповника. Настя, её руку я видел. Не знаю, как, но она шептала