Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— Они и зарезать могут!

— Вона как!

— Запросто!

Василиса Гордеевна молча продолжала прясть, веретено так и отплясывало на колене, у Вани даже голова закружилась смотреть. Наконец бабушка, не поднимая на Ваню глаз, сказала:

— Только ведь порча, али сглаз, али ещё что — это ведь, Ваня, дело такое, двоякое. Придётся тебе помогать мне.

— А что надо делать?

Оказалось, что надо или вырезать следы, которые мальчишеские ботинки оставят в земле, или собрать с каждой головы хоть по волоску, можно также заиметь по личной вещичке врага, ну а если ничего этого нет, то в таком разе принести фотографии хулиганов. Ваня приуныл — задача почти невыполнимая, если учесть, что ни с кем из парней он не знаком, не знает, где они живут, где помимо пустыря ходят, как же он сможет выдрать волосья, или срезать следы, или подтибрить какие‑нибудь личные мелочи… Ну а уж фотографии с дарственной надписью «сявке — на вечную память» они ему точно дарить не станут. Всё же Ваня решил попытать счастья — уж больно надоело ему ходить с оглядкой. И первым делом отправился на пустырь. Парней на сей раз не было, и следы их ветер унёс. Вот если бы тут была грязь, тогда да, а так…

И на следующий день, ровно по заказу, пошёл дождь. Теперь Ваня шёл в магазин, как на охоту: проходя мимо пустыря, зорко глядел по сторонам. Но пустырь был, как и положено такому месту, мёртв и бесприютен. Только какая‑то бездомная кошка сидела на обломках печи и громко мяргала[6]. Небось, когда‑то лежала на этой самой печке, растопырив лапы, и грелась — а теперь вот мокнет под дождём.

Из магазина на полквартала протянулся облезлый хвост очереди — отоваривали талоны на водку. В очереди стоял и сосед из дома напротив, алкаш Коля Лабода. Сосед иногда приходил к Василисе Гордеевне занять денег до получки, денег бабушка ему никогда не давала, но он всё равно приходил. Талоны на сахар, узнал Ваня, отоваривать будут завтра. Пока что он купил хлеба, молока, постного масла и пачку «Беломора» для Мекеши.

Ване везло — парни караулили его. Вовремя заметив компанию, Ваня свернул на пустырь, так что они оказались позади него. Он припустил что было духу, мальчишки за ним, и Ваня, петляя, завёл их в самое грязное место, он и сам, конечно, завязал в глине, но и они вязли, оставляя отчётливейшие следы. Только бы отставшие не затоптали следы передних… Ваня обернулся — и увидел, что они рассыпались, собираясь окружить его — ну, теперь‑то ото всех останутся такие следочки, что любо–дорого будет смотреть! Эдик, правда, упал — и со страшными матюгами поднялся — но Ваня надеялся, что много следов он своим паденьем не смазал.

Но тут Ваню окружили и отметелили так, что первые два раза показались ему дружескими похлопываниями. Тем более что денег у него на сей раз не было. Да ещё Ваня, когда голова Этого Самого оказалась в непосредственной близости от его лица, предпринял попытку выдрать у парня клок волос. Поплатился Ваня за эти волосья жестоко…

Хорошо, что пестерь с провизией с самого начала отлетел далеко в сторону — и Ваня, вывалянный в грязи, смог подобрать его, когда напоследок Это Самое дал ему хорошего пинка. Домой Ваня пришёл весь изгвазданный, но с клоком волос, зажатым в руке. Пестерь с продуктами поставил на пол, а волосы Василиса Гордеевна спрятала в жестяную банку из‑под индийского чая.

Бабушке пришлось затеять баню — Ваню‑то отмывать было надо. Он носил воду, дрова, топил, подкладывал в печь, а в промежутке успел несколько раз сбегать с лопаткой и ведром на пустырь. Встречные сомневались: то ли клад идёт копать парнишко, дескать, в одном из подполий снесённых домов золотые царские червонцы зарыты, то ли червей добывать для рыбалки… А Ване нужны были грязные мальчишечьи следы. Он приметил, что Эдик и ещё один парень были в кроссовках, Мичурин — в резиновых сапогах, Это Самое — в скороходовских ботинках, пятый был в сандалиях, как и Ваня, а шестой, бедолага, в тапочках.

Следы и вправду отпечатались в глине очень чётко — некоторые вплоть до циферок размера. Так что оставалось только аккуратно поддевать следок, класть в ведёрко — и домой. А там уж бабушка разберётся с ними. Путаница вышла только со следами кроссовок, в них были двое ребят, размер, видать, носили один — и Ваня опасался, как бы дважды не взять один и тот же след. Задачу свою Ваня выполнил без помех: он предполагал, что парни, изгваздавшиеся в грязи не меньше, чем он, на улицу пока не покажутся, тоже, небось, отмываться станут — так и вышло.

На другой день, заглянув в кухню, Ваня мельком увидел, что бабушка Василиса Гордеевна запекает глинистые следы, ровно шаньги, в печи на железном листе. Потом он подсмотрел, как бабушка, вытащив подсушенную и потрескавшуюся продукцию, налила в каждый след колодезной воды, и туда же положила по шерстяному поясу — когда только связать успела, никак ночью работала… Пояски были из чёрно–красных махрящихся ниток. Василиса Гордеевна начала метаться по кухне, враз ставшей ей тесной, шептаться и плеваться, но, что потом было, Ваня уже не видел: бабушка цыкнула на него — и вытолкала из кухни, чтоб не путался под ногами, а шёл бы картошку окучивать.

Прошёл ещё день — и бабушка вручила ему кучу высохших поясов (концы каждого были связаны, так что получилась петля), наказав при встрече накинуть эти шерстяные петельки на парней.

— А что с ними будет? — полюбопытствовал Ваня.

— Там увидишь, — ответствовала Василиса Гордеевна.

— Ладно, — сказал Ваня и пошёл.

Вот это была настоящая охота! У Вани так и подпрыгивало всё внутри от предвкушения. Уж он им теперь покажет! А то — проходу не дают… Разве ж это жизнь? А в школу как он будет ходить? Да вдруг и они там учатся — что скорей всего… Школу‑то эту он видел, за магазин надо свернуть да пройти немного, такая же, как прежняя, в которую он ходил в Ужге, один к одному: кирпичная, в четыре этажа и буквой П. Не отвлекаться, одёрнул себя Ваня. Надо было ещё найти парней да умудриться набросить верёвки им на шею. Их‑то шестеро, а Ваня‑то со своими вязанками один.

И опять Ване повезло — на ловца и зверь бежит. Парни вразвалочку, сунув руки в карманы, перегородив широкий тротуар, шли на него, а потом — в тычки да в толчки — оттеснили его на свой излюбленный пустырь. Верёвки Ваня на левую руку намотал и придерживал, свисают они внутрь пестеря и не видны совсем, разве только чуть–чуть, а ежели что, под рукой. Когда Ваню затолкали в глубину пустыря, подальше от людских глаз, за печной остов, Эдик, ткнув его в грудь, заголосил:

— Ах ты, лярва, тебе что — мало, что ли, и чего ты тут ходишь, хорошим людям глаза мозолишь, весь кайф ломаешь?

— Да он бабки нам несёт, старается, так ведь, сявка? — спросил Это Самое. — Бабки отдаёшь — бить не будем. Сам отдашь — или, это самое, пацаны помогут?

Ваня быстро вытащил заготовленную сотенку — и протянул. Вот сейчас надо, сейчас… Но всё не решался, только крепче сжимал своё вязаное оружие.

— Стольник? Всего‑то? Нет, сотней ты не отделаешься, — сказал Мичурин и заехал Ване по лицу.

— А вот мы его сейчас маленько пощекочем, так по–другому заговорит, побежит за денежками‑то! — говорил Это Самое, вынимая из кармана ножик.

А Эдик подскочил, чтоб скрутить ему руки, но Ваня, изловчившись, вывернулся, отбросил пестерь, а связка верёвок оказалась снаружи. Отделив крайний хомуток, он в мгновение ока накинул его Эдику на шею, ещё доля секунды — и второй хомут на Этом Самом, и тут же третий накинут на кого‑то, оказавшегося поблизости.

Что произошло в следующее мгновение, Ваня плохо потом помнил, так был потрясён. Эдик, Это Самое и третий мальчишка один за другим прямо на глазах стали меняться. Волосы клочьями полезли из щёк, покрыли всё тело, лица вытянулись в морды, руки и ноги скрючились, из задов выбросило по хвосту — и вот между Ваней и оставшимися тремя ребятами стоят три пса в вязаных ошейниках. Все оцепенели — и собаки, и люди. Ваня первым пришёл в себя — ощутив, что верёвки, как живые, рвутся из рук. Довершая начатое, пока те не опомнились, он стал набрасывать их на людей, и ему показалось даже, что верёвки сами окрутили шеи жертв. Все, кроме одного, перекинулись псами. Эдик стал таксой, Мичурин белым пуделем, а все остальные обычными дворнягами, даже Это Самое. Собаки лязгнули зубами — и, подвывая, бросились наутёк.

Оставшийся парень — он был в кроссовках, всё‑таки Ваня дважды срезал один и тот же след, и этому просто повезло — никак не мог опомниться. Он оторопело глядел на то место, где минуту назад стояли человеческие создания, потом собаки — а теперь никого нет, только нож лежит у Ваниных ног. Мальчишка поднял глаза на Ваню — завизжал и, не переставая визжать, побежал куда‑то по пустырю.

Ваня съехал спиной по бывшей печке и сел на заваленную щебёнкой землю — ничего, кроме потрясения, он не испытывал. И тут в совершенном оцепенении он увидел, как из отброшенного пестеря выползает ещё одна, седьмая петля — откуда она взялась‑то, их всего было шесть, Ваня сколько раз считал. И этот красно–черный ошейник, складываясь восьмёркой и разжимаясь в нуль, приближается к нему… Ползёт… Ваня не мог отвести от него глаз. Оказавшись в непосредственной близости от Вани, последняя петля взвилась в воздух и оказалась на Ваниной шее…