Семья Машбер - Дер Нистер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Реб Гиршл! Я не могу найти могилу своего отца. Скажите мне, прошу вас, где он лежит? — Гиршл охотно отвечал бедняку, но давал понять, что его ответ должен быть как следует оценен и вознагражден.
Среди присутствующих был также Ицикл Чичибаба — староста погребального братства — уродливый, крошечного роста человек со сморщенным как кукиш личиком, редкими волосами, узенькими, как кукольные, глазками и пискливым, как у новорожденного котенка, голосочком.
Ицикл очень набожен и во время молитвы доводит себя до исступления. Говорит он мало, своего мнения не высказывает, но, когда другие спорят, стоит рядом и принимает чью-нибудь сторону. Он носит картуз с широким дном, всегда одет почти празднично, как того требует его почетная должность.
В комнате были также носильщики погребального братства в длинных, до пят, халатах и несмазанных сапогах с короткими голенищами. От постоянного созерцания трупов, от постоянной близости к мертвым они сделались молчаливыми, замкнутыми и сидели неподвижно, словно истуканы. Кроме них, тут находились еще два могильщика. На кладбище часто можно видеть, как их головы торчат из могил. Всю жизнь они рыли могилы и состарились на кладбище, но еще были крепки — оба широкоплечие, грубоватые; один из них носил жилетку-безрукавку, на плечи другого был накинут стеганый ватник.
Гиршл держал в руках кладбищенскую книгу, остальные старались вести себя как Гиршл, копируя его жесты. Сначала все повернули головы и посмотрели на Мойше. После этого для приличия потолковали немного о том о сем. Затем Гиршл сказал:
— Идемте!
И все направились к двери и вышли на кладбище. Гиршл Ливер и Мойше шли впереди, а остальные — чуть отстав от них.
Гиршл с книгой в руках был похож сейчас на купца, который привел покупателя на свой склад, чтобы показать товар. Ведь он знал каждый уголок на кладбище, каждую могилу, ему хорошо известно, кто где похоронен, какое место более почетно и где подобает лежать после смерти человеку знатному и благородному.
И вот он водит Мойше с одного места на другое, объясняет: здесь занято, там продано, рядом с выдающимися людьми осталось очень мало хороших мест; он бережет эти места, он не может их продать кому бы то ни было. На эти места много претендентов, и только за большие деньги. Пусть Мойше сам решает, ведь в таком деле уговаривать не приходится. Пусть сам выбирает, что ему больше нравится и больше подходит по чести.
— Конечно, конечно, только по чести, — повторил своим пискливым голоском выросший рядом Ицикл Чичибаба в картузе, почти закрывающем его крошечное личико.
— Да, да, — отозвались носильщики и остальные.
Спустя немного времени можно было видеть, как все остановились в одном месте. Гиршл что-то записал в свою книгу, приказал могильщикам отметить и огородить это место и поставить знак, что оно занято. Могильщики возились довольно долго и соорудили из тонких дощечек временную ограду.
Пока могильщики мастерили ограду, Мойше следил за ними в глубокой задумчивости. Все остальные молчали, понимая значительность этой минуты, и старались не мешать Мойше, чтобы оставить его наедине со своими мыслями.
И вдруг в торжественной тишине залитого солнцем утра с высокого дерева раздалось громкое карканье вороны. Мойше вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Вместо птицы он увидел далеко на железнодорожной линии в клубах белого дыма паровоз, который тащил тяжелый длинный товарный состав — одинаковые красные вагоны, одинаковые черные колеса, — и издали казалось, будто поезд не двигается вперед, а стоит на одном месте. И Мойше подумал, что эта картина как-то очень точно передает то состояние, в котором он сейчас находится, его мысли о движении и неизбежной конечной остановке… Но в эту же секунду паровоз издал длинный пронзительный гудок. Этот гудок как бы вернул Мойше на землю, он увидел, что ограда уже готова, могильщики заканчивают свою работу.
Тогда все собравшиеся здесь в том же порядке направились обратно к домику Гиршла. Все были в приподнятом настроении — Мойше взволнован необычайной покупкой, Гиршл доволен выгодной сделкой, Ицикл радовался хорошему настроению Гиршла, а носильщики и могильщики — ожидающей их сейчас доброй рюмке, чтобы «обмыть место».
И действительно, когда все вновь собрались в домике, Гиршл подошел к старомодному низенькому буфету со стеклянными створками, достал с полки бутылку водки, рюмки, закуску — все это он всегда держал про запас для нечастых подобных случаев. Гиршл налил по рюмке всем, кроме Мойше — тот сегодня постился. Могильщики, опрокинув рюмку, громко крякнули, встряхнулись, как собаки, вылезшие из воды. Служители пили молча, наспех закусывали, глядя куда-то в сторону. Ицикл икнул, и личико его сразу побледнело; Гиршл, видимо, привык к этим процедурам, во всяком случае, по его лицу не было заметно, что он выпил. Гиршл провозгласил тост за здоровье Мойше, и все остальные поддержали его и тоже пожелали Мойше долгих лет жизни.
После этого потолковали о городских и кладбищенских делах, о последних событиях, поделились друг с другом новостями. Затем Мойше поднялся со своего места. Он обратился к присутствующим, ко всем тем, кто принял участие в только что совершенной сделке, и пригласил всех без исключения к себе вечером в гости.
— Приходите, пожалуйста, приходите все, — повторял он, прощаясь.
2
Уже давно Мойше не имел никаких известий от своего брата Лузи — ни письма, ни привета.
Правда, так случалось и раньше, иной раз Лузи не появлялся очень долго — и Мойше привык к этому. Он знал, что Лузи живет в глуши, в своем маленьком местечке у границы; может быть, сейчас он снова путешествует от одного ребе к другому, останавливается то тут, то там.
Мойше всегда думал о своем брате с гордостью, он представлял себе, как Лузи беседует с ребе — то с одним, то с другим. Больше всего Мойше хотелось, чтоб Лузи посетил его «собственного» ребе, к которому сам Мойше ездил довольно часто. В мечтах своих он отчетливо видел эту встречу.
…Маленькое местечко, как и все местечки, — бедное, пыльное, низкие, словно вросшие в землю домишки, покосившиеся, полуразрушенные.
По улицам не пробраться — грязь, но вокруг совсем другая картина: местечко расположено в расщелине между холмами, покрытыми сосновым лесом.
Поэтому издали кажется, что местечко постоянно дремлет и дорога, которая ведет сюда, тоже будто дремлет, на ней редко кого увидишь — лишь изредка повстречаешь телегу и сидящего на ней сонного крестьянина. Иногда на дороге появится балагула на своей допотопной колымаге, битком набитой запыленными пассажирами; с грохотом этот экипаж проносится мимо. Иной раз попадется на пути помещичий фаэтон, но он кажется здесь чужим, случайным, словно заблудился, случайно оказался тут.
Мойше хорошо представляет себе, как выглядит местечко в будние дни, когда ярмарки давно не было и долго еще не будет. В такие дни здесь совсем пусто, будто все жители вымерли, и около лавчонок никого нет.
Лавочники побогаче обычно выставляют свой товар у входа, перед дверью, в кошелках; остальные вывешивают продукты на дверях и окошках — сушеную рыбешку, нанизанную на бечевку, связки бубликов, пучки сморщенного турецкого перца.
На улицах — ни души. Мужчины торчат в лавках, мальчишки с утра в хедере, а дома девушки возятся по хозяйству, помогают мамашам стряпать и убирать.
Дом ребе в центре городка на небольшой площади ничем не отличается от всех остальных домов, только выше на этаж; кроме того, во дворе — молельня. Двор большой, широкий, с плотно утрамбованной ногами прихожан и посетителей землей. По субботам и праздникам здесь оживленно, шумно, собирается много народу. Из дому выносят столы и скамейки и ставят их в молельне. Постоянный повар, специалист по вареной рыбе, стоит над разложенным в яме костром и следит за тем, как в большом котле варится рыба. Служители и уличные мальчишки с увлечением наблюдают за этим зрелищем.
Но сейчас этот двор пуст, ведь сегодня не праздник и не новомесячие, а будничный день.
Не видно ни старост, ни служек, они теперь большей частью у себя дома на постоялых дворах и в заезжих домах, где хозяйничают их жены; трактиры эти и называются по имени жен: «Постоялый двор Соры-Ханы» или «Гитл-Леи». Для мужей сейчас нет работы в молельне у ребе, потому они и находят работу у себя дома. Подъехав к заезжему дому, увидишь кого-нибудь из служителей синагоги, который хлопочет по хозяйству и торопливо снует по двору; выглядит он, впрочем, точно так же, как за столом у ребе, — сюртук распахнут, лицо озабочено. Вот он подбежал к расположенному в глубине двора навесу для телят и лошадей — здесь дырявая крыша и полно летучих мышей; он заглянул туда и направился дальше, на кухню, которая помещается во второй половине дома. Он ищет жену, но ее здесь нет. Если он видит непорядок, то кричит на весь двор: