От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - Борис Кагарлицкий

Так произошла «дипломатическая революция» (известная также как «переворачивание альянсов»), резко изменившая расклад сил и поставившая под вопрос результаты многолетних усилий Лондона по выстраиванию европейского «равновесия». Англия и Пруссия оказались вынуждены воевать фактически в одиночку, причем почти не могли оказывать прямой военной помощи друг другу. Единственным утешением Лондона было то, что пообещав австрийцам воевать против Пруссии, российское правительство выговорило условием включения в австро-французский союз свое неучастие в войне против Англии. Торгово-экономические связи двух стран и отношения двух правящих классов были слишком тесными, чтобы они могли позволить себе полный и открытый разрыв, даже находясь в двух воюющих между собой коалициях.

Это была, по выражению кембриджских историков, «по сути двойная война, две стороны которой не были особенно связаны между собой, велись эти две войны (как прекрасно понимали сами участники событий) параллельно, с различными целями»[782]. Англия, находившаяся в союзе с Пруссией, не только не сражалась против России и Швеции, входивших в противоположную коалицию, но и сохраняла коммерческие, а отчасти даже политические связи с ними.

Начало войны грозило обернуться для Англии катастрофой. Менорка была захвачена французами, которые теперь готовили вторжение на Британские острова, а прусские армии, привыкшие бить австрийцев, столкнулись с новым, куда более опасным противником в лице русских.

Для Британии, пишет Лоуренс Джеймс, это был «период медленной и методичной мобилизации для будущих побед»[783]. Медлительная, но основательная административная машина Ганноверской Англии пришла в движение, обеспечивая армию и флот всем необходимым. Строились корабли, комплектовались армейские полки, налаживалось снабжение и финансирование флота. Для борьбы на американском театре военных действий готовились специальные подразделения рейнджеров, обученных тактике партизанской войны. Красные мундиры стрелков заменялись на практичную темно-зеленую форму, позволяющую укрываться в лесу. Одновременно формировались отряды морского десанта, предназначенные для атаки Луисбурга и Квебека.

Французский флот, намеревавшийся вырваться из Бреста, 20 ноября 1759 года столкнулся с эскадрой адмирала Хока (Hawke) и попытался укрыться в заливе Киберон (Quiberon). Англичане, не имея лоцманов, рискнули атаковать французов во время шторма в незнакомых водах и были вознаграждены сенсационным успехом. Французы потеряли флагман и пять линейных кораблей, а главное, до конца войны не решались вступать в серьезные морские бои с англичанами. Победа Хока была, по оценке историков, для Королевского флота «крупнейшим успехом вплоть до Трафальгара» (its most decisive victory until Trafalgar)[784]. Опасность французского вторжения на Британские острова была вполне реальна в 1756–1757 годах. Разгром французского флота изменил ситуацию. «Gentleman’s Magazine» удовлетворенно сообщал в 1761 году, что французы, которые еще несколько лет назад претендовали на морское господство, «с тех пор остались без кораблей, без моряков и без торговли» (have «been since without ships, without seamen, and without trade»)[785].

В том же году англо-ганноверская армия под предводительством Фердинанда Брауншвейгского (Ferdinand of Brunswick) одержала победу над французами под Минденом (Minden). Теперь англичане и их немецкие союзники были хозяевами положения на Рейне.

Экспедиция против Канады, предпринятая генералом Джеймсом Вольфом (James Wolfe), завершилась блестящим успехом. Один за другим в руки британцев переходили все торгово-экономические и военные центры Новой Франции. Сначала пал Луисбург. Открыв себе путь вглубь Канады, солдаты Вольфа высадились в Квебеке, застав французов врасплох своим дерзким десантом. Взятие Квебека английские имперские идеологи считали «одним из поворотных пунктов мировой истории» (one of the turning points in the world’s history)[786].

Генерал Вольф пал при взятии Квебека. Уже после его гибели настала очередь Монреаля. Новая Франция перестала существовать. После того как был занят Монреаль, лондонский «Gentleman’s Magazine» торжествующе сообщал, что война в Северной Америке закончена и отныне здесь воцарится спокойствие. Присоединение Канады к Англии необходимо ради сохранения мира между народами и благополучия всей Европы. «Поскольку отныне устранены причины для войны между двумя странами, порождавшиеся конфликтами на том берегу Океана, и теперь два народа могут избегать войн и не вовлекать в свои ссоры другие государства»[787].

Присоединение Канады к британским владениям необходимо также и «во благо индейцев, которым наши конфликты принесли множество бед»[788]. После того, как все североамериканские земли будут объединены под властью Лондона, «индейцев никто уже не будет вовлекать в борьбу друг с другом за чуждые им интересы»[789].

Все эти победы были одержаны британскими войсками при минимальной помощи колониальной милиции. Отряды колонистов, по мнению британских военных, проявили себя с самой худшей стороны, а потому для серьезных операций были непригодны. После штурма Луисбурга генерал Вольф жаловался, что при первом же звуке канонады «они падают лицом в грязь и дезертируют целыми батальонами»[790]. Справедливости ради следует отметить, что Джордж Вашингтон, со своей стороны, после неудачного похода генерала Эдварда Брэддока (Edward Braddock) на Форт-Дюкен (Fort Duquesne) весьма пренебрежительно высказывался о действиях английских регулярных войск, противопоставляя им отвагу американцев[791].

Пока англичане захватывали Канаду, пруссаки с трудом отбивались от натиска русских и австрийских армий. Не помогла Фридриху и оккупация Саксонии, которую он занял без объявления войны, и теперь использовал в своих целях ее материальные и людские ресурсы. Саксонские солдаты из армии прусского короля дезертировали полками и батальонами. Численное превосходство и упорство русских войск обернулось для Фридриха в августе 1759 года катастрофой в битве при Кунерсдорфе (Kunersdorf). Атаковав превосходящие силы русских и австрийцев, пруссаки почти добились победы, но не смогли сломить сопротивление обороняющихся и в конце концов сами были обращены в бегство. Хотя победители потеряли больше людей, чем побежденные, для Фридриха это поражение грозило стать окончательным, ибо его армия была рассеяна, а времени и сил на создание новой у него не было.

Войска победителей могли спокойно идти на Берлин, но вместо этого генералы двух союзных империй тратили время на споры между собой. Единства между русскими и австрийцами не было, и русский командующий генерал Салтыков в конце концов увел свои полки прочь, обвиняя австрийцев в нарушении союзнических обязательств. Со своей стороны австрийцы обвиняли его в том же. Фридрих назвал свое нежданное спасение «чудом Бранденбургского дома».

Берлин все же был взят русскими в следующем году, но это уже не имело решающего стратегического значения. Пруссия восстановила свою боевую мощь, а ресурсы Петербурга и Вены были почти исчерпаны. На протяжении следующих двух лет русским генералам уже не удается одержать над пруссаками решающих побед в полевых сражениях. Как признает российский историк, благодаря великолепной организации и тактическому искусству прусского короля, «в 1756–1762 годах весьма небольшая армия Фридриха, обладавшая крайне ограниченными ресурсами, воевала и побеждала воинства противников, многократно превосходившие ее по численности»[792].

После смерти царицы Елизаветы в 1761 году российский трон перешел к Петру III, поспешившему заключить мир с Пруссией — «второе чудо Бранденбургского дома». Российские историки, сетующие на внезапные и необоснованные уступки Петра III, лишившие Петербург плодов победы над Пруссией, забывают, что для Семилетней войны Восточная Европа, где разворачивались русско-прусские сражения, была лишь второстепенным театром военных действий. Исход борьбы решался в другом месте, и решался отнюдь не в пользу Франции и ее союзников. В такой ситуации стремление российского императора заключить сепаратный мир и примкнуть к торжествующей стороне было отнюдь не предательством национальных интересов и не плодом иррационального увлечения прусскими порядками, а проявлением элементарного здравомыслия.

Глобальное противостояние Англии и Франции определило ход и развитие событий на всех театрах военных действий, включая русско-прусский конфликт, из которого Петербург вынужден был, несмотря на военные победы, выйти ничего не добившись. Сепаратный мир между Берлином и Петербургом был вызван отнюдь не только смертью Елизаветы и симпатиями Петра III к Фридриху Великому, но и фактическим банкротством Российской империи. Денег в казне не было. Показательно, что после очередного переворота, когда власть в Петербурге перешла от Петра к его жене Екатерине, начатая им международная политика радикально не изменилась. В то время как Пруссия регулярно получала британские субсидии, Франция оказывать аналогичную помощь России была не в состоянии, а Австрия сама находилась на грани банкротства. Победоносную русскую армию нечем было кормить и не на что было содержать. Так что английские деньги пришлись Петербургу более чем кстати.