Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве «Морской ворон» не оговорил отдельно, что только вам одним разрешено продавать пра-артефакты и сувениры? Почему же тогда вам не нравится, что только мы одни будем обеспечивать охрану? Мы уже целый месяц этим успешно занимаемся.
– Именно это я и хотел сказать! – во весь голос согласился Том Херб, снова вскакивая на ноги. – Прежде всего традиции, это самое главное: сохранить традиции.
До Айка постепенно начинало доходить, что большая часть этих споров сводилась к тому, что каждый хотел быть уверен: когда начнут резать жирный новый пирог, они гарантированно получат тот же кусок, который, согласно традиции, получали всегда, а может, и побольше. У него стали возникать нехорошие предчувствия относительно речи, на которую его подбил Альтенхоффен. Он явился весь в мыле бороться с распродажей, а теперь вдруг задумался, не может ли быть так, что борьба проиграна, пирог продан и осталось только решить, как его резать.
Еще до того, как он успел сформулировать эту мысль, Норман Вон постучал, требуя тишины, и жестом пригласил Айка подняться на трибуну:
– Сядь, Чарли. Утихни, Мардж. Давайте послушаем, что нам скажет отец-основатель. Десять минут, Айзек.
Айк поднимался на трибуну, задумчиво опустив голову. Он долго не начинал говорить, и это выглядело так, будто он мучительно соображает, с чего начать. Жужжание разговоров в зале стихло, сменившись любопытством. Эти долгие мучения были давно придуманным трюком – способом выстроить спектакль и одновременно дать людям успокоиться. Ибо он прекрасно знал, с чего начнет – со старого проверенного временем вступления. Еще в школе он выучил наизусть несколько абзацев из книги по американской истории. За декламацию этого текста он получил первый приз на конкурсе чтецов среди юношества: двести баксов и бляшку с золотой лопатой, которую сразу продал. На что он потратил деньги, он уже забыл. Но никогда не забывал эти абзацы. Он использовал большие и малые куски из них для вступлений к своим речам почти на всех митингах. Это зажигало безотказно. Когда в зале стало достаточно тихо, он поднял голову:
– Вы… испуганная толпа, что застыла на перекрестье дорог!
Голос звенел колоколом, что для Айка стало почти такой же неожиданностью, как и для слушателей. Хорошо, что он не прикончил бутылку, – он был у самого края, а то и за ним.
– Вы противитесь независимости и не ведаете, что творите: вы открываете дверь вечной тирании. Я говорю вам: рассуждать о дружбе с теми, кому наш разум запрещает доверять и кого наши страдания, проникая через тысячи пор, приказывают нам ненавидеть, – безумие и глупость. И есть ли причина надеяться, что ненависть иссякнет и на ее месте возникнет любовь?
Он окинул взглядом изумленный зал. Он указал рукой на стену, у которой, вытаращив глаза, сидел Кларк Б. Кларк с командой стряпчих:
– Вы говорите нам о гармонии и примирении, но способны ли вы вернуть времена, что давно в прошлом? Возможно ли вернуть проститутке ее прежнюю невинность?
Он повернулся к толпе «Морского ворона»:
– Есть раны, которых природа не прощает, иначе она перестала бы быть природой. Как не может мужчина простить того, кто надругался над его возлюбленной, так и земле никогда не простить своих насильников.
Затем к Битым Псам, неловко заерзавшим от того, к чему клонит их знаменитый отец-основатель:
– Всемогущий наделил нас этими неугасимыми чувствами ради добрых и мудрых целей. Они стражники наших сердец. Они отличают нас от простого животного стада. Общественный договор будет попран и справедливость исчезнет с лица земли, стоит нам стать безучастными к проявлениям этих чувств. Грабитель и насильник избегут наказания, если раны, нанесенные нашей сущности, устанут взывать к отмщению.
Он глубоко вдохнул, прежде чем обрушить величественный финал на самые задние ряды, где его слушали с ошеломленными и восхищенными лицами Вилли, Каллиганы и мальки. Алиса тоже бросила изучать этот чертов потолок.
– О вы, кто любит человечество, чтит землю и щадит ее слабых обитателей. Вы, кто осмелился противостоять не только тирании, но и тирану, восстаньте! Каждый клочок нашего мира переполнен агрессией. По всей земле попирается свобода, ей выкручивают руки; нагло улыбаясь, ее мучительно насилуют жадные тираны. Так восстаньте же против этих тиранов, приютите преследуемого и приготовьте убежище для человечества – убежище для всего человечества, а не развлекательный дерьмопарк для гребаной фу-ты-ну-ты-элиты, который собрались здесь строить те самые мерзавцы, что разбогатели на нашем изнасиловании!
На этом месте Айк привык останавливаться, чтобы утихли аплодисменты и приветственные крики и он смог бы перейти к более современной части своей диатрибы. Однако на этот раз не прозвучало ни единого хлопка и не раздалось ни одного одобрительного возгласа. Непредвиденное молчание било его в лицо, как холодный ветер.
– Слова Томаса Пейна[89], – объяснил он, – одного из наших истинных отцов-основателей.
Это больше походило на извинения, чем на объяснение. Неужто никто не помнит, кто такой Том Пейн? Айк собирался сказать что-то еще о Великой американской революции, когда его прервал голос из толпы:
– Что вы с Кармоди делали на лодке, Саллас?.. И где бы нам тоже такого взять?
Зал взорвался гулом облегченного смеха. Айк почувствовал, что краснеет, но ответил улыбкой, пытаясь одновременно разглядеть, кто спрашивал.
– Ага, Айк… – Это был другой голос с другой стороны зала. – Я вот лично не понимаю, к чему ты ведешь.
Говорил Боб Моубри, сварщик. Он стоял у одной из ободранных сосновых колонн, подпирающих потолок в зале, зацепив большими пальцами кожаный нагрудник старомодного кузнечного фартука. Рубашку под фартук он надевать не стал, а плечи и руки у него были такими же смуглыми, как и старая кожа, – наверное, с тех пор, как Айк в последний раз его видел, он вколол себе дозу меланина, и приличную.
– Я веду к тому, Боб, что мы все здесь совершаем большую ошибку.
– Аминь! – подтвердил
