Елена Троянская - Маргарет Джордж

— Тише, тише, — успокаивал он ребенка, и я узнала голос Гектора.

— Его пугает гребень с конским хвостом. Ему страшно, — послышался голос Андромахи. — Страшно, когда отец — воин. Гектор, не покидай нас!

Андромаха сжала руку мужа.

Всегда четкий профиль Гектора дрогнул.

— Женщина, о чем ты говоришь? — В его голосе, обычно глубоком и размеренном, звучало печальное недоумение.

— Ты все, что есть у меня. Нет ни отца, ни милой матери, ни братьев. Всех умертвил звероподобный Ахилл. Теперь для меня ты и отец, и мать дорогая, ты мой единственный брат и любимый супруг. А потеряв тебя, мне лучше в землю сойти. Сжалься над нами сегодня, останься на башне, чтобы не оставить сына сиротой, а меня — вдовой.

Если, как трус, я уклонюсь от битвы, падут духом все троянцы, и мы проиграем, — ответил Гектор и отступил от нее, как бы отгораживаясь.

— Но разве может спасение целого города зависеть от одного человека? Посмотри — вон там сотни и тысячи готовых сражаться. А ты — наследник Трои, сын Приама, отец моего сына, побереги себя!

— Если наследник Трои и сын Приама трусит, то почему должны сражаться остальные? — Гектор говорил медленно, из глубины души. — Ах, Андромаха! — Гектор притянул жену к себе. — Сам знаю в душе, предчувствую сердцем: священная Троя погибнет. Погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

Андромаха застонала и спрятала лицо на груди у Гектора.

— Но больше всего страшат меня не страдания прочих троянцев, сколько твои, Андромаха. Ахеец тебя уведет в неволю, сына погубит. Пусть же я раньше умру и не увижу дня гибели Трои, не услышу предсмертных криков троянцев.

— Зачем же тогда ты идешь? Если нет надежды…

— Потому что я наделен двойным зрением: Троя обречена — но Троя во мне нуждается. Мой сын должен вырасти мужем, многим лучше отца, — но мой сын младенцем умрет. Милая, у меня нет предков среди богов. Я простой смертный. Боги не станут меня защищать. Я могу рассчитывать только на свои силы. Но не печалься обо мне. Против судьбы никто не пошлет меня в царство Аида, а от судьбы никто из людей не спасется.

Он ласково отстранил Андромаху и взял на руки маленького сына, Астианакса. Мальчик на этот раз заулыбался, стал гладить ладошкой отца по лицу.

— Мне пора.

Гектор вернул сына Андромахе.

Он надел шлем и вышел, не оглядываясь, чтобы не растерять решимость.

Андромаха стояла, плача и прижимая к груди Астианакса, который захныкал, глядя на мать.

Я не хотела, чтобы они узнали, что я была свидетелем их разговора. Такие минуты люди должны переживать наедине. Поэтому, задержав дыхание, я прокралась к выходу. Андромаха ничего не видела: ее залитые слезами глаза были закрыты, она прижимала к себе сына. Я спускалась по лестнице, по-прежнему не дыша. Мои легкие готовы были разорваться: лишь ступив на землю, я сделала глубокий вдох.

— Елена!

Я слишком поздно заметила шлем с гребнем: сильная рука схватила меня и потащила под лестницу.

— Ты подслушивала? — Гектор был в ярости.

— Я первая пришла на башню, — сказала я, осознав, что оправдываюсь, будто провинившийся ребенок. — Я хотела побыть одна. Мне приходится быть одной: мое присутствие раздражает людей. Но должна же я знать, что происходит! Мне это так же важно, как остальным. Нет, важнее!

Его рука разжалась, и он отпустил меня.

— Хорошо, что на твоем месте не оказался кто-нибудь другой. — Гектор говорил очень тихо. — Все слишком просто смотрят на вещи. Ты одна способна глядеть с разных сторон.

— К сожалению, я вижу не больше того, что вижу.

— С самого начала мы с тобой знали многое, чего не замечали другие. Вот почему я могу довериться тебе. Позаботься об Андромахе и моем сыне, когда пробьет час. — Не дав мне возразить, он продолжил: — Я сказал — и ты это слышала — более всего меня печалит участь Андромахи, которая постигнет ее, когда… если Троя падет. Но ты уцелеешь и сможешь ее защитить.

— На меня первую обрушится ярость греков, когда они захватят город, — сказала я и тут же поправилась: — Если захватят.

— Нет, тебя они не тронут. Во-первых, ты тоже гречанка. Во-вторых, ты станешь для них наградой за победу.

— Нет, лучше смерть!

— Но ты не умрешь, — спокойно повторил он. — Ты сильная. Ты живучая. И если Андромаха будет держаться поближе к тебе, она тоже спасется. А может, и мой сын.

— Прошу тебя, Гектор! — Я коснулась пальцами его губ. — Не произноси ужасных слов. Слова обладают способностью сбываться.

— Ты должна обещать мне. — Он убрал мою руку ото рта. — Тогда я буду сражаться со спокойной душой.

— Обещаю. Но будущее не обязательно будет таким ужасным.

— Вот и хорошо. Возьми Андромаху с собой, куда бы ты ни отправилась. А мне пора идти.

Он закрепил ремень шлема у подбородка, быстро догнал свое войско и покинул город.

В тот день Гектор вернулся живым и был встречен бурным ликованием. Он прошел к себе во дворец, где, я знала, его обняла Андромаха. Она и не ведала, что муж поручил ее моим заботам.

Задача, которую он возложил на меня, была не из легких: чтобы опекать Андромаху, надо самой уцелеть во что бы то ни стало! «Ты живучая», — сказал он. По-моему, это прозвучало как оскорбление. Живучими бывают крысы, которые бегут с тонущего корабля. Они думают только о себе, живут только для себя, лишены совести и чести. Не является ли живучесть противоположностью благородства? Как там Геланор сказал о Гекторе — «он слишком благороден, а благородством войны не выигрывают»?

Может, мы с Геланором — одного поля ягоды? Он — со своими снарядами, начиненными скорпионами, я — со своим инстинктом самосохранения. И все же на мой счет Гектор ошибается. Будь инстинкт самосохранения моей главной движущей силой, я бы никогда не покинула Спарту.

Конечно, Гектор ошибается. Наверняка ошибается.

Последовали несколько дней неофициального перемирия. До меня дошел слух, что Антенор вернулся к своей излюбленной идее: нужно вернуть Елену грекам. Я решила переговорить с ним, прежде чем он обратится с этой идеей к народу.

Никто не отказал бы прославленной Елене во встрече по важному делу. Я знала, что Антенор примет меня, даже если не питает ко мне личной симпатии. Когда слуга объявил советнику о моем приходе, тот передал, что выйдет немедленно. Он появился, влача за собой длинный шлейф, с притворной улыбкой.

— Дорогая царевна, приветствую тебя, — склонил он голову.

— И я тебя, почтенный советник.

— Пройдем, чтобы никто не помешал нашему разговору.

Антенор сделал слуге выразительный жест рукой, который означал, что нас беспокоить воспрещается. Я последовала за хозяином в глубь его темного жилища.

Комната, в которую он привел меня, была невелика, но обставлена с большим вкусом: каждый предмет в ней предназначался для того, чтобы радовать глаз. Напольная ваза в форме осьминога, несколько чаш чистейшего золота на полках вдоль стен. Стулья с резными ножками, инкрустированными слоновой костью, были обиты яркими сидонскими тканями. Две бронзовые курительницы наполняли воздух благоуханием.

Антенор кивнул в их сторону.

— В одной — кипарис, в другой — иссол, — пояснил хозяин. — Каждый из этих ароматов я нахожу слишком крепким, но их сочетание подобно гармоничному браку!

Он помахал ладонью над струей ароматного дыма, сделал глубокий вдох и только после этого повернулся ко мне.

— Чему обязан честью твоего посещения, прекрасная царевна?

— Ты отлично знаешь, — ответила я, садясь на стул, на редкость неудобный, несмотря на прекрасную обивку. — Ты снова выступил с предложением, чтобы я вернулась к грекам, хотя мое возвращение не повлияет на ход войны, и ты наверняка это понимаешь.

Я подумала, сказать ли ему о попытке вернуться, которую я предприняла самостоятельно, и решила, что не стоит.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что единственный человек, который озабочен моим возвращением, — это мой бывший муж, Менелай. Что касается остальных, то им нужны богатства Трои, а не я.

Он пристально смотрел на меня. Дошел ли до него смысл моих слов?

— Агамемнон начал говорить о походе на Трою задолго до моего бегства. Он давно строил эти планы. Мое возвращение для него ничего не значит, — уточнила я.

— Ты боишься возвращаться?

Антенор откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Это было слишком!

— Нет! Я даже решила вернуться. Но умные люди убедили меня в бессмысленности этого поступка. И я послушалась. Греки приплыли сюда не ради Елены. Я не столь глупа, чтобы так думать.

Он смотрел на меня, словно прикидывая, можно мне верить или нет. Я тоже смотрела ему прямо в глаза. Вдруг в моей голове всплыли давние намеки моей матери отцу о том, как в его отсутствие она принимала троянского посланца и что эта обязанность не была ей в тягость.