Красная машина, черный пистолет (сборник) - Сергей Лукьяненко

– Двадцать лет, мальчик. Двадцать лет, как одно мгновение. Гарольд Митчэлл уснул на Малом Сырте, а через двадцать лет в клинике под Гамбургом проснулся Герман Клаус.

– Но ты же мог объявиться, сказать, кто ты!

– Зачем? Ну, была бы сенсация, репортеры вцепились бы, как гончие в кабана. А потом? Я долго думал об этом, сынок. В космос меня бы уже никто не пустил, а на Земле мне и так все опротивело. И я решил сделать такой вот голубой приют для себя и для вас, космических бродяг. Ведь я знаю, как тошно бывает на Земле после молчаливого космоса – вокруг шум, толкотня, все куда-то бегут, кусаются, лягаются, грызут друг другу глотки. А у тебя за спиной – могилы, могилы, могилы… И была еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека на свете. И больше никто никогда не узнает. Налей еще, Клаус.

– Не много ли?

– Налей.

Все медленно-медленно отодвинулось вдаль: и белая шапочка Клауса, и радуга бутылок на стойке, и темное дерево стен, и даже красные огоньки на небесной карте – все стало маленьким и нереальным, словно смотришь в перевернутый бинокль. Гулко зазвенел причальный трап под магнитными присосками подошв, и чей-то ломкий баритон крикнул в самое ухо: «Трави, Заморыш!» Ослепительно, вполнеба вставала Земля над воронками лунных кратеров, а он никак не мог застегнуть ремни сиденья, потому что они извивались и противно пищали: «Вашей жизни угрожает опасность!»

Тэдди уронил голову на стойку.

Корабль Свэна падал по спирали прямо в холодный багровый огонь, уже полупрозрачные розовые протуберанцы лизали черный корпус, и корабль становился все меньше и меньше, а Тэдди все кричал в погасший экран видеофона: «Свэн! Свэн! Катапультируй! Свэн! Сделай что-нибудь, Свэн!»

Он откинулся на спинку сиденья и лежал, опустошенный и беспомощный, бросив рычаг управления, и ему было наплевать на то, что с ним будет, потому что Свэн погиб и он ничем не смог ему помочь. И в это время его тральщик тряхнуло раз и другой, а потом затрясло по-настоящему, а он все не мог открыть глаза…

Над ним стоял Клаус и тряс его за плечо:

– Что ты бормочешь? Что со Свэном? Где он?

Зубы лязгнули о что-то стеклянное, рот обожгло ледяным холодом, потом жаром, заложило нос и уши, и Тэдди глотнул, чтобы не захлебнуться.

– Легче?

Тэдди неуверенно кивнул. Сознание возвращалось, а вместе с ним ощущение невероятной усталости и головная боль.

– Так что случилось со Свэном?

Сознание вернулось сразу, толчком. Тэдди качнулся на стуле, закусил губу и, нетвердо ступая, пошел к диораме. Он ткнул пальцем в звездное пространство. Палец попал в невидимую плоскость экрана.

– Вот… Здесь… Зажги здесь огонек, Клаус. По Свэну…

Он скрипнул зубами и обернулся:

– Свэн погиб, Клаус. Мы были вместе. Свэн погиб, а я остался.

Клаус плакал беззвучно, мелко-мелко вздрагивая и шмыгая носом. Весь он как-то обмяк и стал старым-старым, как Санта-Клаус из рождественских сказок. Он стащил с головы белую шапочку и стоял, комкая ее в руках, и седые волосы его торчали во все стороны.

– И Свэн… И Свэн тоже…

Клаус снова зашел за стойку бара и на этот раз возился там подозрительно долго. Когда он наконец выпрямился, глаза его были уже сухими.

– Теперь я тебе говорю: выпьем! Выпьем, мальчик, за Свэна и за всех остальных. Вечной дороги им!

Мускулы Тэдди непроизвольно напряглись, и левая рука согнулась в локте, словно придерживая гермошлем. Минуту пилот и Клаус стояли по команде «смирно» друг против друга, разделенные узкой полоской стойки. На Земле говорят: «Вечная память», «Вечный покой». В космосе над телом погибшего товарища астронавты говорят: «Вечной дороги», потому что вечно блуждать нетленному телу во мраке и холоде межзвездной ночи. Вечной дороги…

– Почему? – хриплым шепотом спросил Клаус пространство.

Он уже стоял у диорамы, и обе длинные руки его со сжатыми кулаками взметнулись вверх.

– Почему нет бога? Почему они должны погибать, мои мальчики? Потому что они смелее, сильнее, чище других?

Где же она, та самая справедливость, о которой три тысячи лет вопят люди? Где все те высокие слова, которыми исписаны миллионы книг? Почему еще не сгорела от стыда или от ядерного огня эта лживая планета?

– Хватит, Клаус.

Тэдди тронул бармена за плечо и вздрогнул: у Клауса не было зрачков. Два бельма, два белых пятна сверкали на лице, а вокруг головы причудливым нимбом светились огни диорамы – снежные хлопья созвездий, кровавые искры похоронных маяков.

«Если бы был бог, он, наверное, выглядел бы вот так», – совсем некстати подумалось пилоту.

– Чего хватит? Ты знаешь, Заморыш, как называют мое заведение?

Свистящий шепот снова перешел на крик.

– Ничего ты не знаешь! «Кафе погибших» – вот как значится оно в туристских проспектах! Ты думаешь, этот зал пуст? Как бы не так! Он полон, полон – яблоку упасть негде! Ты чувствуешь, как здесь накурено? Астронавтам нельзя курить? Чушь! У дядюшки Клауса все можно! Где же еще отвести душу моим мальчикам, как не у дядюшки Клауса? Ни один шпик не сунет сюда носа, потому что все знают друг друга как облупленные. Что? Еще виски? O’кей!

Клаус схватил пилота за лацканы форменной куртки, на которой топорщились нашивки звездных орденов, и зашептал в самое ухо:

– Ты не узнаешь моих гостей? Чудак! Вон видишь, там, за крайним столиком, сидит Маккензи, а с ним Пол, маленький Джино и Картер. Они всегда вместе – и в космосе, и на Земле. Маккензи любит русскую водку и гаванские сигары, а Джино после рюмки коньяку может съесть четыре порции макарон. Ты говоришь, они взорвались, стартуя с Фобоса? Не верь сплетням, мальчик, они живы. А вот того, высокого, за вторым столиком слева, ты, конечно, помнишь! Ну да, это Стивен Блейк, кто же еще! После Арктура у него шалит печень, и он нажимает на минеральную… А эти двое, ближе к нам, русские, они ничего не пьют, но это чертовски славные парни.

Клаус откинулся назад и захохотал, и пустота зала ответила ему хохотом.

– А там? Узнаешь? Так это же ты со Свэном! А рядом кто? Конечно, Гарри Митчэлл, фанфарон и любимец интеллигентных мисс, а также миссис, «техасская горилла в марсианских песках»… Еще виски, Клаус!

Клаус схватил поднос и выгреб из-под стойки целую кучу рюмок, и они почему-то все до одной стали на поднос правильно, сплошным сверкающим строем, а Клаус хватал разноцветные бутылки с полок и лил, лил, лил, пока не зарябило в глазах от множества напитков, и тогда Клаус пошел, покачиваясь, как белая льдина на штормовой волне, в мягкий полумрак зала, к столикам, и Тэдди, не раздумывая, пошел за ним.