Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

Культура здесь была прямо противоположна эпохе Просвещения. Местное население составляли в основном пираты и рабовладельцы в компании мулаток и испаноязычных проституток, а также американские искатели приключений, надеющиеся обрести персональные феодальные княжества в Вест-Индии и Никарагуа. Под показушной шелухой христианства прятался языческий мир. Это было убежище людей, которые никогда не смогли бы жить в обществе англосаксонского происхождения под предводительством потомков пуритан. Роскошь и корысть заменяли общественную мораль, а те, кому это не нравилось, могли отправляться копать картошку в Джорджии.

Воздух здесь практически круглый год пах теплом, солью, дождями и тропическими цветами со всего мира. Зима же совсем не была похожа на зиму, и в этом, возможно, заключался главный шарм Ки-Уэст. Ведь если нет тяготящего чувства приближающейся зимы, если дни не становятся тусклее и короче, то и мысли о неизбежном приближении смерти перестают так тяготить.

А когда погода мягка и приятна, когда каждый новый день приносит все то же удовольствие любимого времени года, мы начинаем верить в то, что весна и длинные солнечные дни — это все-таки навсегда. Когда летним вечером, задирая голову вверх, мы видим свет, словно пойманный небосводом в сети легких облаков, быть может, мы заглядываем сквозь замочную скважину в наше будущее, нежели просто наблюдаем сезонный феномен? Быть может, все действительно только начинается?

Мы ныряли с аквалангами с рифа «Седьмая миля», рыбачили с троллингом на марлина, а вечерами пекли красную рыбу в фольге на мангалах прямо на пляже перед нашим мотелем на самой южной точке острова. Ночами волны чернели и покрывались пеной, разбиваясь о песок, а на рассвете, когда звезды начинали тускнеть в небе, солнце вдруг поднималось безо всякого предупреждения взрывом ярчайшего света на восточной оконечности мира, и вода за окном нашего номера становилась плоской и безмятежной, бирюзовой или голубой, временами трепеща от капель дождя или вторжения летучей рыбы, парящей над ее поверхностью, словно пытаясь начать новый виток эволюции.

Я испытывал невероятные ощущения, находясь на морском краю моей страны, в глубине колониального прошлого и его переплетений с тропическим миром Джона Джеймса Одюбона, Жана Лафита и миссионеров, преклонивших колена на песке, полные уверенности в том, что они нашли рай. Я хотел забыть насилие прошлого и лица людей, погибших от наших рук. Я хотел забыть о лицемерии и лживости официального мира, в котором я зарабатывал себе на жизнь, но больше всего мне хотелось забыть ту ложь, что я рассказывал о событиях на канале.

Это была ложь, полная опущений. Правда высшего порядка о выбросе нефти в Мексиканском заливе интересовала немногих. Злодеи, представляющие интересы корпораций, всегда вызывали отвращение. Почти все они избегают появления в средствах массовой информации, поскольку в них они выглядят коррумпированными, надменными и бесчувственными. Мы наблюдаем за тем, как они дают показания перед комитетом конгресса, и спрашиваем себя: ну как этому человечишке позволили причинить нам столько вреда? Никто из них не может действовать без санкции. Нации, как и люди, избавляются от своей зависимости только тогда, когда они готовы к этому, и ни днем раньше, и пока это не произойдет, вы можете сколько угодно ссылаться на писателей эпохи Просвещения или сводить себя с ума, пытаясь обратить в свою веру тех, кому плевать на ваш крестовый подход. Это, возможно, и не самый оптимистичный выбор в мире, но мне на ум приходят лишь эти альтернативы.

Хелен Суле вернулась к работе, и после двухмесячной борьбы с бессонницей и ночными кошмарами она обратилась за помощью к психотерапевту. Она старалась постоянно находиться в толпе, посещала шумные вечеринки и иногда задерживалась на них дольше, чем надо было бы, отправляясь домой с людьми, чьи имена она не помнила наутро. Хелен не боялась ездить на лифтах, если в кабине с ней находилось не более двух или трех человек, а вот с самолетами дело обстояло несколько сложнее. При этом ее страх не был никоим образом связан с боязнью высоты или тем, что не она контролировала ситуацию. Она должна была пройти магниторезонансное обследование в Лафайетте, но отказалась от него в последний момент, когда так и не смогла заставить себя лечь в металлический цилиндр. Ее душа была полна стыда, депрессии и чувства неудачи, и когда она смотрела в зеркало, то видела незнакомку, творение семейки Дюпре, которое появилось на свет тогда, когда они заперли женщину по имени Хелен Суле в морозильной камере.

Уже по этой причине я был рад, что Дюпре были мертвы, а Варина ожидала суда в тюрьме округа Иберия. Я особенно радовался возможности сделать хорошее дело, убедив Хелен взять несколько дней отпуска и присоединиться к нам на «Сансет Лимитед» в окружении кокосовых пальм и фикусов на песчаном пляже неподалеку от дома Эрнеста Хемингуэя.

Шрамы на моем лице напоминали мне о произошедшем, а Клету пришлось сделать две операции, одну на ране в боку, а вторую для удаления кусочков свинца, пришедших в движение рядом с его сердцем. Думаю, наша компания на пляже смотрелась весьма странно, но мне было все равно, да и одобрение — худшее из проклятий. Многому ли вы научились у людей, принимающих мир таким, каков он есть? Храбрейшие из людей, что мне доводилось знать, появлялись из ниоткуда и совершали подвиги, которые мы обычно приписываем лишь бравым десантникам. При всем этом такие люди обычно столь неприметны, что мы забываем, как они выглядят, стоит им только выйти из комнаты. По словам святого Павла, ангелы живут среди нас, и быть может, он имел в виду именно подобных людей. Если это так, то мне посчастливилось знать некоторых из них. В любом случае чертовски приятно быть членом закрытого клуба, основанного на принципах неприятия действительности и отказа быть как все. Скажу больше. Я считаю, что для нас критика стала настоящим мерилом нашей правоты.

Когда мы с Клетом служили в полицейском управлении Нового Орлеана, мы знавали чернокожего трансвестита и мужчину по вызову по имени Антуан Ледуа. Он подвергся многократным изнасилованиям в «Анголе» и вышел из тюрьмы алкоголиком и наркоманом. Ледуа умудрился избавиться от зависимости в группе «Пройди двенадцать шагов или сдохни, сука», открыл киоск по чистке обуви рядом с автобусной станцией и освободился от той хищнической субкультуры, правду о которой осмелился написать лишь Теннеси Уильямс. Все это произошло еще до того, как я начал посещать собрания Анонимных алкоголиков, и однажды я спросил Антуана, как ему удалось найти убежище от невзгод и боли, переполнивших его повседневную жизнь. Антуан ответил: «Иногда с тобой происходят вещи, в которых ты не виноват. Но когда все проходит, ты никогда не становишься таким, как прежде. Ты заплатил по долгам, и у тебя в сердце появляется твоя собственная церковь с твоей личной церковной скамьей. Это то место, где никто не сможет причинить тебе боль. Видишь? Все просто».

На третьей неделе отдыха в Ки-Уэст я получил открытку от Ти Джоли Мелтон, которая была перенаправлена мне из управления. Она жила в западном Голливуде, и угадайте, с кем они на двоих снимали квартиру? Вы не ошиблись. С Гретхен Хоровитц. Надпись на открытке гласила:

«Дорогой мистер Дэйв,

Гретхен получила работу в „Уорнер Бразерс“ и по вечерам учится в кинематографической школе. Мы так рады. „Уорнер Бразерс“ — это та студия, где изобрели Даффи Дака и Баггса Банни. Я пою в клубе и собираюсь записать демо. В нашем районе живут одни мужчины. Гретхен говорит, чтобы я не беспокоилась, что они не опасные. У вас все хорошо, мистер Дэйв? Вас так сильно поранили».

Карточка была подписана «ТДМ», потому что на ней просто не осталось больше места. На следующий день я получил вторую карточку с надписью «Продолжение» в верхней строчке вместо приветствия. Я прочел:

«Я виню себя за то, что произошло с Блу. Я прихожу на океан в Санта-Монике и думаю, что вижу ее в волнах. Я так и не поняла, почему они так с ней поступили. Я вообще ничего не поняла. Я позволила им колоть дурь мне в руку, позволила им убить моего ребенка. Я не знаю, почему все так получилось. Но я думаю, что все это моя вина.

Спустя еще сутки пришла третья открытка.

«Дорогой мистер Дэйв,

Я не сдаюсь. Я обязательно пробьюсь. Вот увидите! Скажите мистеру Клету, что мы с Гретхен повстречались здесь с Джоном Гудменом[41], и он очень похож на мистера Клета.

До свидания, до моего следующего письма,

Ранним утром в Ки-Уэст бывало особенно хорошо. Мы завтракали на террасе, наблюдая, как розовый рассвет растворяется в синем небе и барашках морских волн. Впрочем, вид с террасы захватывал дух в любое время дня, кокосовые пальмы гнулись на ветру, волны оставляли на песке морские звезды и ракушки, и чайки кружили над нашими головами, поднимаясь до облаков, из которых временами доносился приглушенный гром. Я смотрел в бирюзовую ясность воды и темно-синие хвосты течений, похожих на реки в океане, и задумывался о том, что мы не отдаем природе должное в ее целительных способностях. Эти размышления пролетали быстро, а правда в моих доводах о стойкости и живучести природы была несколько эгоистичной, потому как я не хотел портить окружающим настроение, вспоминая о гудроновом шламе, отравившем Мексиканский залив от одного берега до другого. Независимо от того, что говорило наше правительство или представители нефтяной отрасли, я знал, что нефть никуда не делась, что она, неразделимо смешавшись с химическими диспергентами, лежала едким ковром на коралловых рифах, устричных полях и глубинах, которые редко видели солнечный свет. Временами я поднимал эту тему в разговорах с Клетом, но быстро отказался от этого. Клет оставался Клетом, но после второй перестрелки на канале его моральное бремя возросло, он стал более отстраненным и замкнутым и, вероятно, смотрел в глаза призраков, которых никто другой не замечал.