Чертовар - Евгений Витковский

В воздухе что-то прогрохотало, уходя стороной, — словно по случаю наступления зимы, коронации, свадьбы императора, избрания мистера Маргарина президентом США и кто его знает каких еще событий, грянула в вечернем небе приближающаяся гроза. Через несколько секунд тот же звук повторился, но с другой стороны — и громче. «Солодка-новогородец», кажется, заходил на посадку. Батя Никита Стерх в кустах бубнил что-то однообразное в прибор, похожий на четвертушку мобильника «Нокия». К кустам, в которых засел батя, не приближался никто, даже кабинетный рояль Марк Бехштейн: пивом от кустов разило так, что щипало в глазах, а Марк, вероятно, боялся за полировку. Затем на месте свежей вырубки возник столб света: два луча, один с земли, другой от брюха «Солодки», сомкнулись; транспортник завис и медленно стал приближаться к земле. На высоте примерно в сажень самолет завис, помедлил, откинул плоскость пандуса. Сейчас в темноту его чрева в два, а то и в три ряда спокойно могли бы идти танки.

Между тем на пути потенциальных танков появилась мешковатая фигура с очень длинным предметом на плече, — возможно, это была базука, возможно — телескопическая удочка. Фигура резко взмахнула этим предметом, загораживая путь.

— Старшой!.. — долетел в холодной воздухе скрипучий, прокуренный голос. По некоторому размышлению Богдан решил, что в нынешней экспедиции старшой — это он, вылез из вездехода и подошел в пандусу.

— Я.

Фигура качнула удочкой.

— Предоплата за провоз, старшой. Рейс чартерный, сам понимаешь.

Чертовар и растерялся, и разозлился одновременно. Про то, что рейс чартерный, уговор вообще-то был, и заплатить нынче мог бы, после того, как лимфатическое смазочное масло для этих самых «Хме» он же армии и поставил, деньги на счету у него, конечно, были — но откуда ж взять те многие пуды золотых империалов, которые в таких случаях полагается выкладывать на бочку? У Фортуната в сейфе, конечно, заначка есть, но ее, само собой, не хватит. Богдан еще только подступился мыслью к тому — а где ж в его доме, собственно говоря, водятся деньги, как проблема стала рассасываться на глазах.

— Рады приветствовать на земле перелетную лавку славной маркитантки Вячеславы Михайловны!

Прокуренностью второй голос, голос тещи Богдана, вполне мог соперничать с первым. Матрона Дегтябристовна, давно понявшая, что зять ее делать деньги умеет, а торговать, к сожалению, нет, конфисковала нить переговоров. Тем более, что с Вячеславой Михайловной они в одна тысяча девятьсот сорок девятом и более поздних годах на одной зоне припухали, вспомнить бы номер ее сейчас, да только вот неохота и век бы ее вообще-то не вспоминать. Зато почему-то вспомнилась кликуха Вячеславы — «Молотобойца», из-за которой та и получила фантастические имя-отчество-фамилию, когда при освобождении в пятьдесят шестом все ее документы до последнего оказались со страху сожжены лагерным кумом вместе со всеми прочими документами. По пьяни кум, правда, и сам сгорел, но так и пошла по Руси маркитантка Молотова, ходила, ездила, — и теперь, выходит, уже и летать стала.

На конце базуки-удилища загорелся фонарик и метнулся к длинному носу Матроны. Все-таки это была просто удочка, хотя — зная характер лагерной подруги — Матрона не сомневалась, что если надо, то удочка эта стрелять тоже сможет.

— Мотря!.. Да тебя-то как сюда занесло?..

— А как тебя, так и меня. Ну как, лететь будем или языки чесать?

Фигура на пандусе откинула то, что ей заменяло капюшон, и яростно почесала в затылке.

— Да фургон-то у меня не собственный… Аренда, понимаешь, то, сё… Акцизы, эндеэсы… Опять же топливо дорогое, масло особенное тут нужно — не подступишься…

— Ладно, хрюнё-манё… Заложниками возьмешь?

Начался торг. Богдану все это было уже не интересно, однако когда он расслышал, что в качестве основной уплаты за рейс его теща предлагает вязку-снизку новозеландских колодников, коммунистов с допосадочным стажем, да еще считает, что должна получить сдачу — если другого товара нет, то и астраханские соленые арбузы пойдут, только почему четырнадцать, если колодников восемь — гони все шестнадцать, и с чего это она должна уступать кровные два арбуза, когда им под хороший «ерофеич» цены нет, — Богдан полез в вездеход, отчаянно молотя воздух ногами. Только что они с Журавлевым знать не знали, куда девать этих колодников — а уже, гляди ты, теща из них валюту сделала да еще сдачу… какими такими солеными арбузами…

В итоге Богдан все-таки сообразил, что и он может внести в этот базар хоть небольшой вклад, и отправился за полтора громобоя в рощицу, где уютно дожидались погрузки «фаэтоны» Кавеля Журавлева. К его удивлению Навигатор нимало не удивился.

— Всякий товар можно продать и купить, нужно только найти покупателя. Мне их продали и доплатили за доставку. А без них, скажи, чем бы мы сейчас расплачивались? Хосе, — обратился Журавлев к верному слуге, — проследи, чтоб она среди арбузов гнилых не подсунула. Шестнадцать арбузов, ну даже четырнадцать — это, поди, бочка целая. Будет чем на Новый год питухов опохмелить.

Чертовар в который раз подумал, что жена у него не жена, а золото, а уж теща так и вовсе не теща, а бриллиант «Звезда Африки». Старые лагерницы, кажется, сторговались на чем-то, и по команде Богдана и орда, и примкнувшая к ней чертоварская гвардия стали втягиваться в брюхо «Солодки».

Орда Журавлева составляла тысячу человек с небольшим, армия Богдана — в пять раз меньше народа. Когда стараниями Давыдки передние колеса вездехода вкатились на пандус, Богдан высунулся из окна, посмотрел вперед и вверх, в темноту. Увидеть там он заведомо ничего не мог, но где-то там, в пилотской кабине, находилась сейчас юная девочка Юлиана. Ей-то новозеландские коммунисты были ни к чему. Она заранее оговорила, что принимает участие в боевой операции исключительно в целях мести за отца. Федорова Юлиана Кавелевна шла сейчас в бой не как-нибудь, а именно «За Родину, за Кавеля». Она была дочерью Кавеля, хотя для нее эти слова означали никоим образом не то, что для прочей Руси.

Подошвами Богдан уловил вибрацию: «Солодка» шел на взлет. Вездеход Богдана, ничем не закрепленный, стоял посредине поднятого пандуса как посреди металлического поля; журавлевская орда почла за лучшее подняться на ярус выше; воинство Ржавца, напротив, жалось к вездеходу. В отблесках многократно отраженных прожекторов Богдан рассматривал фигуры согнувшегося под полной боевой выкладкой негра Леопольда, обнимающего что-то большое — ну не иначе, как четвертную бутыль с «луковым счастьем» — Козьмодемьяна, застывшего с керогазом и обширной сковородкой наперевес Фортуната, заправившего за спину самурайские мечи акробата Зиновия Генаховича, окаменевший ряд дружно припавших на одно колено полицейских из Неопалимовской трущобы, кого-то еще, кого-то еще… Очередную фигуру Богдан опознать не смог, и очень она ему не понравилась. В три четверти к чертовару, опустив длинные руки почти до земли, стоял тут человек, которого знал Богдан лишь по описанию. Зато знал слишком хорошо: человек этот находился во всеимперском розыске, фотографию его Богдан видел и на Петровке, когда ездил Кашу выручать с Неопалимовского, и в городской полицейской управе Арясина, что на углу Жидославлевой и Богомольной, и еще где-то.