Рубеж - Антон Абрамкин

Братик не хочет со мной говорить. Ему тоже плохо. Он говорит, что стал иудой. В этом слове есть смысла, но очень черная. Я хотел заплакать, но вдруг понял, что плакать нельзя. Когда я плачу, другим становится хуже. И я не плачу. Ярина Загаржецка, сотникова дочка ...И снова падала Черная Птица, и снова воздух подавался, не держал, а светящаяся зеленой мертвизной земля была уже совсем рядом, и спасения не было, не было надежды... Ярина лежала, уткнувшись лицом в грязную солому. Кувшин оказался пуст, не осталась и горсти воды, чтобы протереть окровавленное лицо. Забыли? Нет, похоже, Его Светлость ничего не забывает! Пустой кувшин тоже должен стать "предупреждением" строптивой "госпоже Загаржецкой". Из дальнего угла, в котором грудой грязных тряпок скорчилась та, что лишилась рассудка, время от времени доносилось испуганное тявканье. Но обращать на это внимание уже не было сил. Ярина не спала. Точнее, ей казалось, что она не спит, а просто лежит на вонючей соломе, не в силах двинуться, шевельнуться, чтобы вновь не разбудить боль. Подземелье никуда не исчезло, оно было тут, но Черная Птица тоже была здесь, и светившийся недоброй зеленью снег, и черное зимнее небо. Все это было реально, осязаемо... И страшно, страшно! Почему-то земля была далеко внизу, а Черная Птица все падала; воздух густел, и от неверной колдовской зелени уже тянулась еле заметная дымка, забивавшая горло сладковатым трупным духом. Черная Птица падала, сил уже не было, исчезли, истощились в страшной борьбе. Волглое подземелье уходило ввысь, к жестокому небу, и Птица... и Ярина не могла пошевелить крылом. Странно, она не боялась смерти. Смерть осталась позади, среди руин Мацапуриного замка, среди трупов и пятен крови на полу - ее, Ярины, крови. Уже не раз приходила невероятная догадка, объяснявшая все. Невероятная, дикая, жуткая... Ад! Она действительно погибла там, среди крови и мерзких заклинаний. Сгинула без попа и исповеди, не сумев помешать сатанинскому шабашу. Сгинула - и попала сюда. Господь ведает, как карать рабу Свою! Надежда, страх, унижения, снова надежда, снова унижения и боль, боль, боль... Дня за два до страшного похода в Калайдснцы, где сгубила она своих хлопцев, сдуру доверившихся хвастливой девчонке (вот он, еще один ее грех! еще страшнее, еще неподъемней!), сидели они с Хведиром-Теодором да о пустяках болтали. Бурсак, душа добрая, видел, что не по себе Ярине от ноши, на бабьи плечи взваленной, и, чтобы от забот хоть на час отвлечь, принялся пересказывать ей вирши забавные, неким пиитом из Полтавы сочиненные. Будто гуляет славный черкас Эней по миру широкому со своими хлопцами-ланцами, и заносит его в самое пекло. А в пекле том - каждому по грехам. Кому котел, кому - сковорода, кому - очерет косить да под котлы сваливать. И не страшно - смешно. Хорошо читал Хведир, не сбивался. Славная память у хлопца! Ц голос - хоть сейчас в дьяконы. Посмеялась Ярина, повеселилась - д после и задумалась. Весь если над пеклом смеяться можно, то что это за муки, за наказание? Смех - да и только! И тогда Теодор серьезным стал, насупился, а после и сказал. Крепко сказал, словно и не своим - отцовым голосом: "То не пекло, Яринка! Ад - он в нас самих. И нам от него не уйти. Потому как душа вечна, значит, и ад в нас вечен!.." И вот он - Ад! Все, чего боялась она, чего страшилась, от чего бежала, - здесь. Все? Не все, конечно! Черная Птица еще падает, еще цепляется за непослушный воздух, еще отворачивает глаза от трупной зелени, от трупного духа... Ровная зеленоватая поверхность сморщилась, пошла трещинами, туман сгустился, твердея. Вот она - погибель, всеконечная, безвозвратная. Все, что было, - еще не мука, не горе. Горе - впереди, совсем рядом. Коснутся бессильные крылья неверной заснеженной тверди, ударит в глаза мерцающий болотный огонь... Ниже, ниже - в холод, в ледяной ад, где снежинками смерзаются души. Черная Птица кричит из последних сил, поднимает глаза к равнодушному черному небу, к хохочущему Месяцу-Володимиру, в последней отчаянной надежде бьет крылом, и вдруг словно чья-то рука... И чья-то рука, живая, теплая, полная силы, подхватывает ее, сжимая крыло... руку, ее руку, сжимает, удерживает на самом краю. - Я спасу... Не бойся! Я спасу! Клочья тумана сгущаются, лезут в горло, колдовской снег кипит, вспухает буйными волнами. Но ужас ушел, сгинул в бездонном черном небе. Она не одна, уже не одна! Она, Ярина Загаржецка, - Черная Птица... И все пропало. Ни неба, ни мертвого лунного лика, ни зелени снегов. Подземелье, охапка соломы, серый предрассветный сумрак. Ярина горько усмехнулась. Сон! Всего лишь сон! И то хорошо, что так кончилось! Но почему она стоит? Да, стоит! Словно не резало сухожилие острая сталь панской шабли! Да не просто стоит! Исчезли цепи, на ней не окровавленная изодранная плахта, а яркий плащ с шитым серебром поясом. И ее рука?.. Он - тот, кто по-прежнему сжимал ее пальцы, улыбался, и девушка на миг потеряла мысль, ослепла от этой улыбки. Так улыбается Бог. - Я... Я сплю? - Ты спишь, Ирина. На нем - такой же плащ, только темно-лиловый, пояс сверкает знакомым серебром, при поясе - шабля... Нет, не шабля - заморская шпага, и не на боку, а у пряжки. В светлых волосах - серебряный обруч. - Я сплю? Значит, тебя нет? Ты просто снишься? Он по-прежнему улыбался - весело, беззаботно. Красивое лицо! Красивое - но странное. Непривычное, с резкими скулами, чуть раскосыми глазами. Не русин, не москаль - но и не татарин... - Меня еще нет, Ирина. Но я буду. Скоро. Девушка вздохнула. Да, всего лишь сон! Наверно, корчась от боли на вонючей соломе, она подумала о том, кто бы пришел, взял за руку, защитил. Подумала... - Но если тебя нет, как ты смог прийти? Широкая крепкая ладонь ерошит волосы под серебряным обручем. В золотистых глазах - веселые чортики. - Ты же сама говоришь: это сон. А во сне нет времени. Сон - вне рубежей, вне Сосудов. Я не снюсь - я просто заглянул в твой сон. Извини, если не вовремя! - Вовремя!.. Ярина огляделась. Странный сон! Все те же стены, грязный влажный пол, скорчившаяся фигура в дальнем углу. Лишь она - другая. Сильная, здоровая, и даже ее лицо... Но думать о таком не было времени. Сон сейчас кончится... - Спасибо! Как тебя зовут? Он задумался, совсем по-детски надул губы: - Никак! Пока - никак, Ирина! Столько родичей - и хоть бы кто имя дал! Но скоро меня будут звать Денница. - Как? - растерялась она. - Денница. Несущий Свет. Непривычное имя отозвалось странным эхом. Несущий Свет... Кажется, она что-то слыхала. То ли батька рассказывал, то ли Хведир обмолвился. - Не удивляйся! Одно и то же имя звучит по-разному, но остается Именем. Ты - Ирина, а значит - Несущая Мир. Мы с тобой почти тезки. Несущая Мир... Неужели правда? Ярина хотела переспросить, но тот, чья рука была тверда, вновь улыбнулся и покачал головой. - Не сейчас. Скоро. Жаль, что пока я могу помочь тебе только во сне. Но тот, кто еще будет мною, - он постарается. Он - славный парень! До встречи, Несущая Мир! Лиловый плащ дрогнул, словно от порыва невидимого ветра, сердце сжалось нежданной болью... ...Отозвавшейся во всем теле - избитом, окровавленном. Ярина застонала, с трудом открыла глаза. Да, уже утро. Грязная солома, ржавое железо на окровавленных запястьях, пустой кувшин, перевернутая миска... Девушка попыталась привстать, но сил не было. Из угла донеслось знакомое тявканье. Ее соседка, стоя на четвереньках, жадно вылизывала миску. Ярина вновь закрыла глаза. Ничего не случилось, просто ей приснился сон, странный сон о странном парне со странным именем. О Том, Кто Спасает. И вдруг она поняла - ясно и четко, словно кто-то неведомый записал это черной уставной вязью по желтой гамбургской бумаге. Случилось. Случилось! Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Моя рубашечка стала совсем тесная. И штаники тоже. Красивый человек который всюду ходит за мной, сказал, что я быстро расту. Я сказал, что это не я расту, а рубашечка уменьшается. Он очень смеялся. Тогда я сказал что на это можно смотреть по-разному. Если сравнивать со мной, то рубашечка и штаники в самом деле уменьшились. Он перестал смеяться. Ирине Логпновне Загаржецкой очень плохо. Я сказал злой тетке. Злая тетка просила помочь Ирине Логиновне Загаржецкой. Я сказал, что могу помочь, если вырасту. Но я не умею так быстро расти. Надо найти пленочку за которой она сидит. Мальчик по имени Княжич Тор спросил, как меня зовут. Я не знаю. Сегодня со мной говорили бабочки. Я сказал об этом дядьке Князю, но он не поверил. Тогда я сказал братику. Но братик сегодня смешной. Он всегда бывает смешной, когда ставит на стол большой кувшин. Я сказал ему, что там нет ни одной смыслы. Ярина Загаржецка, сотникова дочка Теперь она уже не стояла - висела на руках у дюжих сердюков. Свет по-прежнему резал глаза, и лица всех троих - писаря, гриба-поганки и равнодушного ко всему пана Иллу расплывались, затягивались золотистой дымкой. Во рту было сухо и горько. Ей даже не дали выпить воды. - Вы имели некоторый термин... время для обдумывания своих ответов. Внушение, которое вы получили... которому вы подверглись... является вполне достаточным... убедительным. Прошу начать излагать... сообщать. Голос "гишпанца" звучал по-прежнему брезгливо, с легким презрением. И не поймешь, к чему - то ли к ней, то ли все-таки к тому, что здесь происходит. - Мы вас слушаем... внимаем. Молчать? Ярина вздохнула. Молчать - страшно. Это не сон, в этих стенах не блеснет Денница, не протянет теплую крепкую ладонь. - Повторяю... говорю опять. Мы вас слушаем! Невидимый толмач по-прежнему справлялся с немалым Трудом. Не оттого ли, что сам пан Иллу еле выцеживал слова? Следовало молчать. Когда-то отец рассказывал, что в полоне опаснее всего заговорить, показать слабость. Молчишь - умрешь быстро. Заговоришь смерть будет медленной, долгой. - Я хочу знать... - Ярина с трудом справилась с нахлынувшей болью, подняла налитую свинцом голову. - Я хочу знать, пан прокурор, чего еще желает ведать кнеж Сагорский. И от того ответ мой сугубо зависеть будет! Таких слов здесь не ждали. Писарь тревожно заворочался, покосился на пана Иллу, гриб-поганка подскочил, сунул длинный нос в прокуророво ухо. Еще бы! В том и штука, в том и лихость допросная: вопросы задавать нежданные, чтобы сразу - в поддых, не разогнуться. Однако "гишпанец" лишь плечом дернул, от старикашки отстраняясь. На писаря, что тоже шептать полез, и глядеть не стал. - Ваше желание, госпожа Загаржецка, является законным. Его Светлость князь Сагор ведать... знать желает следующее. Первое: в чем состоял обряд, о котором мы с вами имели беседу в предыдущий раз. Второе: Его Светлость желает получить подробную информацию... подробные сведения о стране, называемой Войско Запорожское, а также о соседях упомянутой страны с рассказом о структуре управления, финансовой... денежной системе, дорогах, крепостях и вооруженных силах. Почему-то Ярина не удивилась. А если и удивилась, то самую малость. Что обряд сатанинский кнежу не для ученых штудий требуется, то сразу она поняла. А коль через Рубеж треклятый переходить, то с миром ли? Вроде бы и нечего черкасам кнежских сердюков страшиться - ни гармат у тех, ни рушниц, - да на войне всякое бывает. Дороги, крепости, войска! Ну уж нет! И еще поняла - неспроста пан Иллу про все это поведал. Словно бы подсказывал, совет давал. А если так... - То пан прокурор должен понимать, - девушка вздохнула, собирая остаток сил. - Расспросы такие пленным предлагать мочно. Между державой же кнежа Сагорского и Войском Запорожским войны отнюдь нет, а посему отвечать на них воли моей не будет. Тако же требую я, дабы пан державный прокурор Иллу озаботился обвинение мне предъявить, по какому я банована. Ежели же такового отнюдь нет, то требую освобождения и должной сатисфакции, как и водится в державах просвещенных, к варварству не склонных! Сказала - и чуть не задохнулась. Не черкасское дело словеса вить, но тут даже краснобай Хведир остался бы ею доволен. Жаль только, не услышит! Ярина ждала ответа, но пан Иллу не спешил. Наконец медленно встал, дернул щекой: - Вон! Все вон! В голосе уже не было скуки. "Гишпанец" гневался. И, дивное дело! кажется, вовсе не на ее упрямство. Сердюки послушались сразу - затопали сапожищами к двери. Писарь недоуменно моргнул, потоптался на месте, но затем последовал за ними. Старикашка же явно не спешил уходить. - Я сказал - вон! Оставьте меня с нею! Крик сорвал гриба-поганку с места. Пан Иллу поморщился, рука заскользила по столу, по богатой скатерти, нащупала глиняный кубок, за ним - кувшин. Забулькала вода. Ярина ждала. Стоять не было мочи, опустилась на скамью - боком, лишь бы не упасть. Понимала - не освободят и в суд законный не отправят. Тогда что? "Гишпанец" обернулся, поглядел на закрывшуюся дверь, потер щеку. - Госпожа Загаржецка! Я должен... обязан изложить вам некоторые неизвестные вам факты... обстоятельства. Пан Иллу вновь поморщился, словно не говорил, а уксус хлебал. - Сведения, которые желает получить от вас Его Светлость, требуются не для оккупации... захвата вашей страны. Речь о другом. Незаконный... несанкционированный переход господина Мацапуры через Рубеж каким-то образом нарушил его функционирование... существование. Более того, вероятна угроза нашему миру... Сосуду... реальности. То ли невидимый толмач окончательно сбился, то ли у самого пана прокурора со словами вышла заминка. Ярина даже головой помотала, понять пытаясь. Что же это за Рубеж такой? Хоть бы объяснили! - Его Светлость, как глава государства, обязан предусмотреть возможность эвакуации... вывоза населения из нашей реальности... Сосуда. К сожалению, обычные пути через Рубеж в настоящее время блокированы... непроходимы. Поэтому обряд, проведенный господином Мацапурой, очень важен. - Не понимаю! - Ярина даже привстала, опираясь рукой на теплое дерево скамьи. - Так пусть пан Мацапура сам и расскажет! И эта ведьма проклятая Сало! Крикнула - и сама себя за язык укусила. Ее ли дело - такое советовать? Или сами не догадаются? Пан Иллу вновь хлебнул воды, покачал головой: - Госпожа Загаржецка не до конца представляет себе ситуацию... обстановку. По серьезным причинам господина Мацапуру мы расспросить пока не можем. Сведения же госпожи Сале нуждаются в проверке, поскольку ее верность Его Светлости, как нам недавно удалось узнать, сугубо сомнительна... под вопросом. Кроме того, ни она, ни господин Кириченко не знают о вашей стране достаточно фактов... сведений. Ярина не знала, что и думать. Неужто правда? Выходит, антихрист Мацапура целый мир губит? А не врет ли пан Иллу? Она поглядела на "гишпанца" и поняла - не врет. Не врет - но и всей правды не говорит. Видно, приказано ему рассказать, он и рассказывает. А правда то или нет, похоже, ему и самому неведомо. - Поэтому относительно вас Его Светлость приказал применить всякие... любые меры, которые в обычных условиях не используются. Более того, относительно вас запрещены любые воздействия экстрасенсорного... колдовского... нематериального свойства, дабы случайно не подсказать вам неправильные ответы. И еще... Прокурор вынул платок, тщательно вытер губы, быстро оглянулся. - И еще... В случае вашего отказа сотрудничать... помогать нам, Его Светлость возьмет следствие под свой личный контроль... персональное наблюдение. Слова были непонятны, но от них веяло смертью. Пан Иллу явно намекал, подсказывал. Но что? Начать говорить? А как же - крепости, дороги, войска? Рука "гишпанца" нырнула куда-то за обшлаг черного каптана. Миг - и на ладони появилось что-то маленькое, яркое. Ни дать ни взять леденчик, что на ярмарке россыпью за грошик. - Действует мгновенно, госпожа Загаржецка. Вы не будете страдать. Это все, что я могу для вас сделать. Она поняла. И не только потому, что чаклун-толмач на этот раз не сбился ни в одном слове. * * * И вновь - знакомая тьма подземелья, боль в избитом теле, глиняный кувшин под рукой. Полный до краев - кто-то озаботился. Яркий леденчик зажат в кулаке. Ярина так и не выпустила его из рук. Спрятать негде, и положить некуда. В первые минуты, как с допроса привели, страшно было - в собственной ладони свою же смерть держишь. Но после быстро привыкла. Так оно и есть, смерть - рядом, совсем близко. Теперь уже - ближе некуда. Три раза подносила леденчик ко рту, трижды пыталась разжать ладонь, выбросить - избавиться от страшного соблазна. Не вышло. Ничего не вышло. Виданное ли дело - самой себе наглую смерть учинить? Такое и на Страшном Суде не простится! И если не в пекле она еще, так после такого уж точно иного пути не будет. Значит - ждать? Чего? Ярина несколько раз вспоминала недавний разговор. Все не вязалось у пана прокурора. Если и вправду Божьему миру от Мацапуриного колдовства беда грозит, то отчего ее, словно преступницу, в подземелье держат? Или по-людски поговорить нельзя было? А то - грозят, плетью увечат, а после вроде как о спасении просят? Нет, нет, не так все это! Недоброе кнеж Сагорский затеял! Недоброе! Сперва напугать думали, после - в душу достучаться... Ведь если бы миру их беда грозила, стал бы ей "гишпанец" отраву смертную предлагать? Или он самоубийца? Нет, не для спасения посполитых все это нужно кнежу! Дороги, крепости, войска... Молчать! Молчать было страшно. Хоть и мало успела понять Ярина в делах той земли, куда попасть довелось, да кое-что все же увидела. Порядок тут всюду, чистота, посполитые законы чтут, по дорогам без охраны ездить можно, если не ночью, конечно. И ежели державный прокурор - око государево - САМ яд ей предлагает!.. Значит, она - вне закона. Так же как и в замке проклятого нелюдя Мацапуры. Только здесь не сыскать подмоги, не дождаться валковских Черкасов. Сотник Логин не встанет за свою бесталанную дочку. Девушка поняла, что плачет. Сцепила зубы, провела грязным рукавом по лицу, но слезы лились, солью сползали к губам - бессильные, жалкие. Эх, батька, батька! Непутевая вышла дочь у коренного черкаса. Всего-то ее и хватило - на стременах привстать да обозвать трусами валковских мугырей. Верхом на коне, с дедовой "корабелкой" в руке каждый себя храбрецом видит!.. Вспомнилось, хоть и не хотела вспоминать. В детстве, когда Яринины сверстницы с куклами тряпичными играли, любила сотникова дочка с деревянной шаблей бегать да на коня взбираться. А еще любила батьку про войну расспрашивать - про баталии да про славных предков, что еще в седые давние годы прославились. Хмурился сотник Логин, нехотя цедил слова, 0 боях да походах повествуя, словно и не воевал с мальчишеского пуха под носом. И про дедов-прадедов говорить не особо любил. Справные черкасы были - вот и весь сказ. Лишь после рассказывать стал - про деда Якима под Лембергом-городом голову сложившего, про прадеда Северина, что самого Меншикова, Драконова фельдмаршала, в полон взял, да про иных, геройствами славных. Но более всего запомнились Ярине отчего-то не сотники, не старшины генеральные, а те, уже почти позабытые, что простыми черкасами были, - Захар Нагнибаба, что с гетьманом Зиновием Старых Панов под Пилявцами пластал, да батька его - лихой запорожец, Ондрий Зацно воевали они - и умирали не хуже. Когда схватили враги Ондрия Нагнибабу с товарищами да начали на пали набивать, сплюнул черкас да и молвил: "От и славно! А то боялся, что откажете вы мне, паны мойные, у нашей родовой столповой смерти!" А когда паля уже и в нутро вонзилась захохотал химерный черкас: "Ой, смешно! Нумо, хлопцы, посмеемся над вражьими ляхами!" И от того столпового смеха разбегались, крестясь, бесстрашные гусары со стальными крыльями за спиной. Были черкасы! Были. Ярина вдруг представила, что какой-нибудь Старый Пан - толстый, кунтуш золотом да жемчугами шит, в пышных усищах каменья сияют - протягивает Ондрию Нагнибабе тот леденчик с отравой. "Действует мгновенно... Вы не будете страдать". Ох и ответил бы ему удалой черкас! Ох и ответил! Всех бы родичей панских помянул, ни одного не пропустив! Ладонь разжалась. Яркий леденчик соскользнул на пол... ...Они летели под холодными ледяными звездами, и его рука сжимала Яринины пальцы. Страх исчез, сгинул без следа. И даже мертвый оскал месяца уже не казался зловещим. Чужая вражья земля была далеко, далеко... - Почему ты говоришь, что тебя еще нет. Денница? Ты еще не родился? Он улыбается, качает головой. Легкий ветер ерошит волосы под серебряным обручем. - Уже успел. Но я еще... скачу на ивовом прутике. Как ты когда-то. Ярина улыбается в ответ, хотя понимает - в его словах приговор. Он не успеет. - Скажи, когда я умру, я... попаду в Рай? Его лицо хмурится - впервые за все их короткое знакомство. - Нет. - Значит... В Ад? Рука дрогнула, ледяной воздух вновь превратился в трясину, и если бы не его пальцы... - Ада нет, Ирина. Рая тоже. Есть мир. То, что вы ошибочно зовете "мирами", - это Сосуды. Части целого. Они очень разные. А Мир - один. Внезапно он смеется - весело, беззаботно. - Вспомнил! В том Сосуде, откуда ты родом, живет один забавный народ. Очень неглупый. Их мудрецы первые поняли, что нет ни Ада, ни не Рая. Они даже написали об этом весьма толковую книгу. "Зогар" слыхала? Но все-таки кто-то не удержался и приписал, что самые умные из них после смерти отправятся в какой-то сад Эден и там будут беседовать с Высшим Существом. Будто Ему больше нечего делать - разговаривать с этими нудными старикашками! Она смеется в ответ, ничего не понимая. Действительно - смешно! Жаль, нет времени расспросить подробнее - ни о чем. Разве что... - Откуда ты все-таки пришел, Денница? Из будущего? На этот раз Несущий Свет не спешил с ответом. Тонкие брови сошлись к переносице. Сердился? Не хотел отвечать? Ярина даже успела пожалеть, что решилась спросить о таком. - Будущего еще нет, Ирина. Века через два - по твоему счету - люди начнут выдумывать интересные байки о путешествии во времени - и станут неплохо на этом зарабатывать. Но это сказки. Нашего грядущего еще нет. Но есть Сосуд, где нет времени, - как во сне. Сейчас я в этом мире и могу заглянуть в твой сон. Скоро... Да, очень скоро я смогу приходить и наяву. - Скоро?! В сердце вновь вспыхнула надежда. Значит, еще не поздно! Он понимает, уголки тонких губ еле заметно дергаются. - Скоро... Но не так, как тебе нужно. Я не успею. И снова подалась ледяная трясина, и снова его теплая рука удержала, не дала провалиться в бездонную топь. Ярина подняла взгляд к равнодушным звездам. Все? Но как же! Ведь Денница обещал! Обещал! - Я смогу помочь, если... Если тот, кто мною станет, вспомнит одну очень важную вещь. Он быстро учится, но времени мало. Девушка кивнула, и тут же в глаза ударил серебряный свет месяца. Володимир недобро скалился, словно чуя смерть. - Помочь нужно не только тебе. Многим. Очень многим! Почему-то вспомнились слова прокурора Иллу. Значит, правда? Выходит, этому миру и в самом деле грозит страшное!.. - Денница! Сегодня мне сказали... Пан державный прокурор Иллу... И снова его лицо хмурится, недобро блестят глаза. - Знаю! Не верь им, Несущая Мир! Князь Сагор меньше всего думает о своих посполитых. Он страшнее Мацапуры - и сильнее. Если б я мог... Он замолчал, а Ярине не захотелось переспрашивать. Небо. Звезды. Его рука... Пусть это сон, пусть скоро все исчезнет, развеется морозной дымкой, но пока они вместе, и послушный воздух легко несет их в черную высь, и легкий ветерок ерошит волосы... * * * - Эта? - Эта! Свет факелов - в лицо. Бородатые рожи склонились, дышат перегаром. - Тощая, сучка! Костистая! - Ничего, щас помягчает! Еще ничего не понимая, но чуя беду, Ярина дернулась, резко взмахнула скованными руками... - Ишь, брыкается! Удар - острым носком сапога по лицу. Во рту хрустнуло, хлынула соленая кровь. - Но тока чтоб жива осталась! Ясно? - Останется! Всю жизнь помнить будет! Руки вздернули вверх, заскрипела ржавая цепь, цепляясь за крюк. Ярина извернулась, ударила ногой - не глядя, наугад. Попала! Громкий крик непонятная ругань - невидимый толмач, и тот промолчал. Девушка попыталась отодвинуться к стене, ударить снова... - Ах ты, гадюка! На этот раз били втроем - сапогами, куда придется. Наконец, хекая отступили, кто-то плюнул - липкая слюна поползла по щеке. - А может, придушим, а? - Ты че? Сказано - чтоб запомнила! Запомнила, понял? Потная волосатая ладонь протянулась, резко рванула ворот плахты. Крепкая ткань трещала, не поддавалась, больно впиваясь в шею. Ярина попыталась двинуться, но боль сковала, прижала к грязной соломе. - Чур, я первый! Ну чего, сучонка? Раздвигай ножки! Что-то тяжелое, пыхтящее, воняющее тухлым луком навалилось сверху, завозилось, потная ладонь легла на грудь, скользнула по бедру, ногти врезались в кожу... Хотелось закрыть глаза, но даже на это уже не было сил. Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи Я знаю, как меня зовут! Знаю! Знаю, знаю, знаю! Логин Загаржецкий, сотник валковский - Хлопцы-ы! За мной! Рубай! Як капусту! Впере-од! И диво дивное - разом сгинуло все: страх, сомнения, майским червяком точившие сердце. Пекло ли, Рай, кочерга или галушки с медом... Вперед! Добрый конь не первый год под седлом - сразу понял, ударил копытами в затоптанный хрупкий снег. Впере-е-од! Эх, куме, не журись, туды-сюды повернись! Турецкие гарматы, ощетинившиеся багинетами французские каре, немецкие шанцы - все сметали, всех в землю втаптывали. В землю, в горячий песок, в болотную жижу, в окровавленный снег. Верная шабля-"ордынка", в горячем бою взятая, прикипела к ладони. Хороша "ордынка", всем хороша, вернее жены, святее иконы! Эх, бога-душу, крест животворящий, параскева-пятница и всех янголов собор! Вперед! ...И уже поганая шибеница позади, и столбы, и веревка без петли, и кони храпят, близкий бой чуя, а ворога все нет, только снег сгинул, да близкий лес пропал, и небо... Эх, не время на небо глаза пялить, не время! Вперед! Не выдержал - оглянулся. Хлопцы? Как они?! Оглянулся - хмыкнул в седые усы. Молодцы хлопцы! Все здесь - лавой, пики вперед, шабли наготове. Шмалько, греховодник старый, как водится, одесную, ноздря в ноздрю, редкие зубы довольно щерит, потеху чуя, за ним - Нагнибеда с ятаганом турецким, а там и Свербигуз, и Забреха, и Нечитайло. У Петра Енохи в руке фитиль дымится, гаковница вперед смотрит. Ахнет - добре будет! Дмитро Гром изловчился - гранату немецкую достал и тоже фитиль приготовил - в зубах держит. Остальные... И остальные - молодцы! - Сотник! Пане сотник! Голос есаула заставил дрогнуть, обернуться... Что же ты головой крутил, старый дурень, лысая башка! Стена! ... От земли до неба, со всех сторон - неровная, клубящаяся, горящая дивным розовым огнем... Эх-ма, вражины! Когда ж успели? - То еще только туман, пан сотник! Вперед! В голосе Юдки, колдуна проклятого, тревога. Небольшая - на самом донышке. И тут только сообразил сотник, что пристроился заризяка-жид ошуюю, из-за левого плеча советы подает. Знаем, знаем, кому за левым плечом место! Шаблей бы христопродавца! Или просто перекреститься! Жаль, времени нет! - Вперед, хлопцы! Впере-од! И снова не сдержался - махнул "ордынкой". По стене, по розовой дымящейся мути, по бесовскому наваждению. Даже ветер не просвистел, только холод по руке. - Пусть на рысь перейдут, пане сотник. Ехать долго, заморим коней! Не терпел советчиков сотник Логин. Вообще не терпел, а особливо в бою. А еще если из-за левого плеча! Ах ты, жидяра клятый! Холодно глядели глаза Иегуды бен-Иосифа. И от того взгляда опустилась рука с верной "Ордынкой". - Гей! Хлопцы! Рысью! Размашистой да не раскидистой! Шабли не прятать, пики вперед, фитили зажечь! Выдохнул, обернулся. Туман! Розовый, густой, горло терпким духом забивает. В десяти шагах - ничего не видать. И в пяти не видать... - Юдка, собачий ты сын, верно ли едем? - Пока - да, безмозглый лысый хазер! Скрипнул зубами сотник Логин. Стерпел. Видать, чует смерть поганый колдун, оттого и язык свой мерзкий распускает. Верно чует! Вот только туман позади оставят, на битый шлях конские копыта вынесут - тут и аминь жиду. - Спрячь шаблю, пан сотник! Зарычал Логин, но снова стерпел. Понял вдруг - неспроста Юдка такие советы дает. И вправду - туман словно густеть начал. Густеть, дышать гарью, рассыпаться колючими искрами... - Хлопцы! Прячь шабли, фитили гаси! Да скорее, богу в душу! Шибче! Еле успел. Полыхнула "ордынка" красным огнем, дохнула жаром. Думал задымятся ножны, ан нет - холодны остались. - Юдка, чортов ты сын! Чего ж это такое? - Огонь, пане сотник. Пока еще - только огонь. Можно ехать. Твердо ответил Иегуда бен-Иосиф, но тревога плескалась в его голосе. Уже не на дне - под самый венчик подступила. Сзади завопили - чья-то шабля, горя белым жаром, нырнула под конские копыта. Не упала - сгинула, словно сквозь землю провалилась. Сквозь землю? Только сейчас сообразил сотник, что давно уже не слышит стука копыт. Ни стука, ни скрипа, ни шелеста. У-у, вражья сила! Отдернул сотник Логин пальцы от крыжа - от греха подальше, сплюнул - и понял вдруг, что бой этот уже почти что проигран. Просто задумано! Вначале - под клятую шибеницу пропустить, преграды не чиня, после - туманом окутать, чтоб с дороги сбить да уверенности убавить, потом - зброю верную огнем зажечь. А после? Кто Яринке поможет, кто ее из бездны неведомой вызволит? И кто простит его, сотника валковского, за то, что луших хлопцев не пожалел?! Эх-ма, не простят! Дернул головой пан Логин, вправо косясь. Сгинула усмешка с лица верного есаула. Не иначе - понял. Эх, Ондрий, Ондрий Никитич, завел я тебя, товарищ войсковый! В самое пекло завел! -И впрямь - пекло. Огонь - слева, справа, сверху. И под конскими копытами, и сзади. В горле сухо, горько, от конских ноздрей пар идет. Влево поглядел пан Логин - Иегуды бен-Иосифа. И худо ему стало от взгляда темных глаз. - Огонь, значит? А что за огнем, пан Юдка? Сам не заметил, как христопродавца-жида "паном" величать стал. Добро еще, не "мостивым"! Дрогнула рыжая борода, дернулись уголки сухих губ. - Пока огонь - проскочить должны. А не проскочим - то сам увидишь. Вэй, да не только увидишь! Помянул чорта сотник, хоть и не ко времени, и не к месту. - Увижу? А ты, бесова душа, или три шкуры надел? Так и не понял пан Логин - чей смех слышит. То ли Юдки-колдуна, то ли из самого пекла эхом-луной принесло? - Что черкасская паля, что Самаэлево пламя! Или не ведаешь, глупый гой, чем жизнь кончается? Перекреститься? Отче наш прочесть? Не время, эх, не время!.. .. .А пламя густело, розовые сполохи подернулись алым отсветом, кони, сбившись с ноги, перешли на шаг... - Пане сотнику! Пане сотнику! То делать чего? Не пускает, анчихристова поросль! Крик Свербигуза донесся еле слышно, словно унесло отважного черкаса за целую милю. Или вправду - унесло? Оглядываться сотник не стал - не до того. И верно - будто в очерет густой попали. Кони еле идут, что-то твердое за руку цепляет. Близко - а не ухватишь. И огонь - не огонь уже вовсе. Словно кисель клюквенный! Жид! Чего молчишь, клятый жид? - То не фортуна нам, пане Логин. Коли верите в своего бен-Пандиру молитесь! Вэй, самое время! Не смеялся Иегуда бен-Иосиф. Не горевал. Просто сказал - словно крышку домовины захлопнул. Намертво. - Пан сотник! Пан Логин! Да чего это? Чего делать-то? Оглянулся Логин - никого не видать. Затянуло, залило киселем розовым, крики - словно шепот... Хлопцы, хлопцы! Втянул голову сотник в широкие плечи. Глупую голову, себя и Черкасов верных сгубившую. И тела их, и души. Эх, дурень он, Логин, старый дурень! Одно осталось - как в пекло провалится, самому себе кару выбрать - и чтоб пострашнее, в самой гуще адовой! Отче наш, иже еси... Отче наш, иже... Тьфу, пропасть, забыл! Юдка Душегубец Шма Исраэль! Адонаи элегейну, Адонаи хап... Слушай, Израиль! Б-г наш, Б-г сильный... Нет, поздно! Поздно! Здесь уже нельзя молиться! Запечатаны уста, и крепка та печать, ибо наложена от Его имени. Молиться надо было раньше, глупый жид! Раньше когда этих гоев в Ворота вел! А ведь знал! Все знал - с того самого мига, как Досмотр голос подал! Дружина Самаэлева, Малахи Защиты - в клубящемся пламени, в огненных латах! Не пропустят, не пощадят! Малахи Защиты! Что перед ними силы всех Сосудов? Пыль! Просто пыль под ногами! Я видел их. Видел - и все равно повел - прямо в Шеол, в безвидность, в Левиафанову бездну! Сперва - туман, затем пламя, а после - грязная ясижа, твердеющая, словно диамант. И все! Навсегда! Я знал, что так будет. Смерть, Двойник и Пленник встретились. Знал - но только не думал о таком. Дорого вам обойдется Иегуда бен-Иосиф, маленький сопливый мальчишка из распятой Умани! Горе тебе, проклятый Вавилон! Горе! ...И воззвал Самсон к Г-ду и сказал: Святой благословен Ты! вспомни меня и укрепи меня только теперь, о Б-же! чтобы мне в один раз отметить филистимлянам за два глаза мои. И сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утвержден был дом. И сказал Самсон: умри, душа моя, с филистимлянами!.. Умри, душа! Умри с филистимлянами! Умри! Чтобы никто, никогда!.. ...И была молния темной, и треснула диамантовая твердь, разлетаясь в прах, и стали кости мои водой, и дрогнуло сердце мое пред страшной яростью Того, Кто пришел сюда в небесном огне... Логин Загаржецкий, сотник валковский ...Когда же грохнуло, ударило сотней гармат, и голубое пламя весело засияло сквозь проклятый розовый камень, понял он - зря глумился клятый жид над Сыном Божьим. Есть Бог на свете! Есть! Не забыл он о славных хлопцах, о черкасах гетьманских! - Ну что, панове-молодцы! Живы? - Живы, батьку! Живы! Хвала Матинке-Богородице! Справа - Ондрий Шмалько, друзяка старый, сзади - Свербигуз, удалая башка... - Живы, пане сотник! От химерия, не пили ж вроде! - И мы живы, пане Логин! И я, и Мыкола, и Петро! А вот и Нагнибеда! И Хведир Еноха! Рука клала крест твердо, словно гвозди вбивала. А голубой свет становился все сильнее, рушилась розовая твердь, вновь становясь огнем, уходя куда-то вверх... "Ордынка" вылетела из ножен. На верном клинке засветилось пламя - голубое, веселое. Даже оглядываться сотник не стал. Потом поискать можно будет, кому за спасение кланяться, за чье здравие свечи перед Покровой ставить. Потом! - Шабли вон! Пики к бою!.. Краем глаза заметил безумный взгляд Иегуды бен-Иосифа. Безумный, полный ужаса. Длинные тонкие пальцы вцепились во вставшую дыбом бороду. Легко засмеялся сотник Логин, чуть ли не простив в душе клятого жида. Вот ведь умный, а дурак! Каркал себе, каркал, Самаэлей всяких поминал! Не те они Самаэли, чтобы черкаса съели! - Ондрий! За жидом приглядывай! Если надо - штаны ему поменяй! Справа веселый свист - понял есаул. Не упустит! ...А розовое пламя отступало, вновь становясь туманом, и били голубые молнии - с грохотом, с громом, разметая клочья по черному небосводу. Пан Логин провел запястьем по усам. Ну, будет дело! - Эй, хлопцы! Поводья подобрать! Рысью!.. - Куда? Куда ехать? Резкий крик Хведира-Теодора заставил поморщиться. Небось со страху кричит, долгополый бурсак! Или окуляры потерял, проглядеть боится? - За мной! Вперед! - Направо! Ударили копыта (ударили! не в туман, не в кисель - в твердую землю!), и сотник так и не понял, кто посмел ему перечить. Голос вроде незнакомый. И громкий - словно гром. - Направо! - Вперед! Гаркнул что есть сил, надеясь перекричать, переорать того, кто посмел его хлопцам приказы отдавать. Сказано вперед, значит - вперед! - Направо! Направо нам, пан сотник! Уже не гром грянул - сопляк-Хведир голос подал. Ну, покажет он этому заморышу! - Вперед, хлопцы! Впере-од! Небо светлело, отступала тьма, сменяясь серым сумраком. Под копытами неровный камень, по бокам - то ли могилы степные, то ли целые горы. Наверху... Чисто наверху - ни розового огня, ни голубого. И солнца не видать - не иначе тучи набежали. - Эй, жиду! Пане Юдка! Никак прорвались? Спросил просто так - для души. И вправду, чда по какому стат Сразу понятно! Слева молчали. Сотник хмыкнул, повернулся в седле. Все то же безумие светилось в темных глазах Иегуды бен-Иосифа. Все так же мяли пальцы рыжую бороду. - Не боись, жиду! - засмеялся есаул Шмалько, поправляя съехавшую на ухо смушковую шапку. - Сегодня, так и быть, на палю не посадим! А, пане сотник? Захохотал в ответ пан Логин. И вправду, пусть доживет до завтра, вражье отродье! Может, присоветует чего? Про Самаэля своего расскажет!.. Прорвались, - шевельнулись в огне бороды бледные губы. - Только ее спеши радоваться, пан сотник! Логин Загаржецкий лишь рукой махнул. Ну его, нехристя! Только и умеет, что Мацапуре задницу лизать - да каркать. Тьма уходила, растворялась в сером сумраке. Вот уже и горы видать, и дорогу, и сосны, что по краям толпятся. Какие толпятся, какие прямо на склоне отвесном за камни цепляются... Сотник Логин лишь крякнул да подбородок потер. Далеко, видать, заехали! Бывал он в Карпатах, и в Татрах Высоких бывал, и даже в Альпах, по которым французишек, якобинцев безбожных, гонял, но такого не видел. Высокие горы - под самые небеса. ...А небо странное - серое, низкое. Солнца нет, но и туч не заметно. Сизая мгла - и все тут! Не иначе, туманом затянуло. - А не пора ли привал, пане сотник? - вздохнул есаул, бросая в ножны шаблю. - Люльки запалим, из филижанок хлебнем. После такого - не во грех! Пан Логин кивнул. Глаза уже приметили небольшую рощицу - и речушку, что весело бежала среди невысоких деревьев. Выходит, прямиком в лето заехали! - Добре, Ондрию! Оно и вправду... Для верности огляделся. Горы к небу лезут, отвесные, даже кошке не забраться, не то что мушкетеру или лучнику. Впер