Иван III - Николай Борисов

У князя Ивана, по-видимому, не было сомнений в том, что главной причиной падения собора послужили технические просчеты митрополичьих мастеров Кривцова и Мышкина. Московские мастера всю первую половину XV столетия почти не имели заказов на постройку каменных храмов. В результате традиция каменного дела если не иссякла, то, во всяком случае, сильно обмелела. То, что строили в Москве и Подмосковье, было очень далеко от размаха Успенского собора во Владимире.

Ни далекая Византия, ни Галицко-Волынская Русь не могли уже помочь Москве своими мастерами: они сами превратились в историческое воспоминание. Просить мастеров у Новгорода князь Иван, конечно, не хотел. Оставался Псков, где весь XV век строили много, но в основном — небольшие одноглавые церкви с колокольнями в виде каменной стенки с арочными проемами для колоколов. Туда и послал великий князь запрос о мастерах. Вскоре в Москву явилась артель псковских храмоздателей. Осмотрев развалины Успенского собора, псковичи вежливо похвалили работу своих предшественников за гладкость стен. (Этот комплимент в их устах звучал двусмысленно: псковские церкви складывались из грубо обтесанных глыб местного серого камня, а основанием зданию служили огромные валуны. В результате храм выглядел так, словно его вылепила из серой глины рука великана.) Однако они упрекнули Кривцова и Мышкина за то, что те скрепляли камни слишком жидким раствором извести. В этом, по их мнению, и заключалась главная причина катастрофы (27, 301).

Принято думать, что псковичи благоразумно отказались от предложения взять на себя восстановление собора, а великий князь не стал их принуждать. Впрочем, Иван, быть может, и не собирался подряжать псковичей. Они лишь выступили в роли независимых экспертов, установивших причины катастрофы, и за это получили щедрое вознаграждение в виде нескольких крупных заказов на возведение каменных церквей в Москве и Подмосковье. Их руками были сложены Троицкая (ныне Духовская) церковь в Троице-Сергиевом монастыре, соборы Златоустовского и Сретенского монастырей в Москве, а также два храма в Кремле — Ризо-положенская церковь на митрополичьем дворе и Благовещенский собор при великокняжеском дворце.

Кажется, Ивану III следовало бы строго взыскать с тех, кто по невежеству или ради собственной корысти слишком усердно разбавлял дорогостоящую известь водой. Однако никаких сведений о наказании строителей в источниках не содержится. Напротив, известно, что главные подрядчики Владимир Григорьевич Ховрин и его сын Иван Голова и после катастрофы 1474 года сохранили свое положение при дворе (82, 271). Не вступая в конфликт с этими всемогущими богачами, Иван предпочел развести руками и обратиться за помощью к итальянским архитекторам, о которых он так много слышал от Софьи и приехавших с ней греков. Счастливо избежавшие кары бояре, вероятно, всячески поддержали князя в его смелом решении.

Крушение митрополичьего собора князь Иван, как и все его современники, воспринял как событие провиденциальное. Однако помимо обычной формулы «наказания за грехи» он увидел здесь некое вполне конкретное назидание. Катастрофа на Соборной площади символизировала бесперспективность той узконациональной, ведущей к углублению духовной и культурной изоляции страны программы, сторонником которой был митрополит Филипп. Быстро поднимавшаяся Москва нуждалась в знаниях и технических достижениях «латинского» мира хотя бы для того, чтобы успешно противостоять его военно-политической экспансии. Широкое использование иноземного опыта должно было помочь Москве и в ее борьбе за объединение Руси. Во имя этого следовало пойти на определенную веротерпимость, отказаться от заведомо враждебного восприятия всего «латинского». Главная трудность предстоящей «смены вех» состояла в том, что в условиях ордынского ига именно ревностное, бескомпромиссное служение православию стало религиозно-политическим знаменем московских князей. Это знамя они постоянно поднимали и против своих внутренних врагов. Совместить роль «ревнителя благочестия» с ролью покровителя всякого рода «латинства» Иван III мог только на путях самой беззастенчивой демагогии. Со временем она стала характерной чертой его системы управления…

Собор рухнул 20 мая 1474 года. А 24 июля 1474 года из Москвы отправился в обратный путь уже известный нам посол венецианского дожа Никколо Трона Антонио Джислярди, приезжавший хлопотать об освобождении из московской тюрьмы венецианского посла Джана Баггисты Тревизана и отправке его к хану Ахмату. Вместе с Джислярди Иван III направил в Италию своего посла Семена Толбузина. Ему поручено было известить дожа о том, что государь выполнил его просьбу: отправил Тревизана к правителю Волжской Орды и дал ему на дорогу и на расходы в Орде крупную сумму денег, которую дож обещал возместить. (Напомним, что Иван III в действительности дал Тревизану на дорогу 70 рублей, а в грамоте, которую вез Толбузин, была указана сумма в 700 рублей.)

Вся эта афера имела дальний прицел. Деньги, полученные от обманутого дожа, Толбузин должен был потратить в самой Италии. Ему велено было подыскать в Италии опытного архитектора и строителя, который согласился бы поехать в Москву для строительства там нового городского собора, а также выполнения других инженерно-технических работ.

Понимая, что ни один уважающий себя мастер не согласится ехать Бог знает куда и с довольно туманными целями без достаточной материальной заинтересованности, Иван велел Толбузину не скупясь (на чужое серебро!) заключить с мастером контракт и, по-видимому, оплатить работу на несколько лет вперед.

Но даже и на таких заманчивых условиях Толбузин долго не мог найти мастера, готового отправиться в далекую Московию. Наконец умелец нашелся. Это был знаменитый Аристотель Фиораванти…

В летописях, особенно в Софийской II и Львовской, наиболее отчетливо отразивших оригинальный летописный свод, составленный в московских церковных кругах в 80-е годы XV века, мы найдем ряд интересных деталей этого посольства.

«В лето 6983 (с 1 сентября 1474 по 31 августа 1475 года. — Н. Б.). Посылал князь великый посла своего Семена Толбузина в град Венецею к тамошнему их князю, извет кладучи таков, что посла его Тревизана отпустил съ многою приправою, а сребра пошло, рече, седмьсот рублев; повеле и мастера пытати церковнаго. Он же там быв, и честь прия велику, и сребро взя, а мастера избра Аристотеля» (27, 301).

Далее летописец пересказывает воспоминания самого Семена Толбузина о поездке в Италию и переговорах с архитектором. «Многи, рече (рассказывал посол. — Н. Б.), у них мастери, но ни един избрася (вызвался ехать. — Н. Б.) на Русь, тъй же въсхоте, и рядися с ним по десети рублев на месяц давати ему. И хитрости его ради Аристотелем зваху, рече Семион (Толбузин. — Н. Б.); да сказывають, еще и Турской де царь звал его, что в Цареграде седить, того ради. А там деи церковь сказал в Венецеи святаго Марка вельми чюдну и хорошу, да и ворота Венецейскыи деланы, сказываеть, его же дела, вельми хитры и хороши. Да и еще деи хитрость ему казал свою такову: понял де его к себе на дом, дом де добр у него и полаты есть, да велел деи блюдо взяти, блюдо же деи медяно, да на четырех яблокех медяных, да судно (сосуд. — Н. Б.) на нем яко умывалница, якоже оловеничным делом, да нача лити из него, из одново на блюдо воду, и вино, и мед, — егоже хотяше, то будеть.