Фантастика 1973-1974 - Сборник

Иван Антонович Ефремов, впрочем, предложил научное обоснование тому: “Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, то есть прекрасно. Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть”.

И у него в повести “Сердце змеи” люди, у которых в каждой молекуле место кислорода занимает фтор, даже по росту не отличны от землян. У них другой цвет кожи, но “фиолетовые губы открывают правильный ряд зубов”.

Словом, фантасты по-своему пробуют на зуб коренные проблемы эволюционной антропологии.

Неизбежно ли появление разума? - сейчас этот вопрос задают на симпозиумах и конгрессах. Фантасты первыми поставили его - с научной точки зрения - в книгах, которые, увы, не были научными.

И все же такой приоритет чего-то стоит.

Обычаи и правила жизни несуществующих народов! Казалось бы, они могут быть интересны в литературе лишь как антураж, нужны лишь в виде острой приправы к блюду, роль которого играет приключенческий сюжет или фантастическая, научная, этическая идея.

Но тогда почему столь многие детали из быта выдуманных людей прочно оседают в памяти?

Даже этнограф, если он специально не занимается малайцами, вряд ли сразу припомнит правила, которых они придерживаются при еде. И, наоборот, не всегда признает народ по описанию его способа готовить мясо.

Но достаточно почти что кому угодно услышать: “Установлено, что за это время не меньше одиннадцати тысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиниться повелению разбивать яйца с острого конца”, чтобы понять, о ком идет речь.

Это же о лилипутах Джонатана Свифта!

Верно. Лилипутах. Но разве это только о них? Там, где наука описывает, исследует, пытается объяснить генезис явления, увидеть тенденции его развития, там фантастика подхватывает и продолжает эти тенденции, порою превращает рисунок в карикатуру, порою возносит на месте дома дворец, чаще надстраивает одну из стен дома, чтобы мы яснее увидели прекрасные узоры или, наоборот, трещины на ней.

Аркадий и Борис Стругацкие создали в своей повести “Трудно быть богом” научно-исследовательский Институт экспериментальной истории. Его посланцы на чужих планетах живут среди их обитателей, приняв их внешний облик, освоив одежду и традиции, и пробуют - очень осторожно - корректировать историю. Есть среди этих научных сотрудников, по крайней мере, один этнограф - Шуштулетидоводус, “специалист по истории первобытных культур, который сейчас работает шаманом-эпилептиком у вождя с сорокапятисложным именем”.

Не знаем мы пока иных населенных планет; и этнографам хватает дел на земле, но Институт экспериментальной истории существует.

Функции его выполняет научная фантастика. Пока это мысленные эксперименты; но ведь в практике человечества они всегда предшествуют модельным и натурным экспериментам. Впрочем, здесь и в принципе возможны только мысленные эксперименты - не поставишь же опыты на.людях. А в распоряжении фантастов миллионы, миллиарды, триллионы людей плюс парсеки, пространства и тысячелетия времени.

Фантаст может как будто делать все, что хочет, не принимая во внимание даже собственные предыдущие рассказы.

Рэй Брэдбери рисует нам Марс То безлюдный, вымерший, то населенный, изображает марсиан то воинственными, то милыми и кроткими существами. То у него Марс колонизуют покинувшие Соединенные Штаты негры, причем после ядерной войны на Земле к ним присоединяются остатки белых американцев, то, наоборот, белые обитатели Марса, узнав о войне на Земле, срочно и поголовно возвращаются на старую родину.

Писатель сильнее, чем любые мифические боги, которые, по точному определению древних греков, все-таки не могут сделать бывшее - не бывшим.

Тем не менее есть правила игры, обязательные и для фантаста, особенно научного, конечно, но и “ненаучного” - тоже.

Книги пишут для людей, и книги должны быть интересны, должны волновать читателей, иначе эти книги не, нужны. А чтобы в читателе проснулось волнение, произведение искусства обязано так или иначе отражать жизнь, воспроизводить действительность. И в самых фантастических по масштабам космических конфликтах мы узнаем земные беды и страсти: И фантасты уходят в глубины океанов и на чужие планеты лишь для того, чтобы на новой сцене новыми гранями заиграли старые драмы человеческой жизни.

В том числе и те, которые изучает этнография.

На Земле встречались представители разных народов, отличающихся друг от друга, по существу, мелочами. В космосе могут встретиться два человечества, чуждые друг другу в бесконечно большей степени, разделенные не только расстояниями, но и химическим составом, средой обитания, размерами, бог знает чец еще. Фантаст поставил над иксом в земном уравнении показатель высокой степени, очистил эксперимент от мелочей.

И над этой пропастью существа, каждое прикосновение которых друг к другу чревато смертельной опасностью для обоих, соединяют в дружеском пожатии руки в тяжелых перчатках скафандров. Это у Ефремова. И то же, в другой форме, у десятков других писателей: советских, польских, американских, японских.

Но бывает и иначе. Вот великолепный рассказ Роберта Шекли “Проблема туземцев”.

На планету “Нью-Таити” прибывает космический корабль с переселенцами, странствующими уже пять поколений от звезды к звезде.

Их вождь произносит речь: “На планете есть туземцы… и, как все аборигены, они, несомненно, коварны, жестоки и безнравственны. Остерегайтесь их. Конечно, мы хотели бы жить с ними в мире, одаряя их плодами цивилизации и цветами культуры. Возможно, они будут держаться дружелюбно по отношению к нам, но всегда помните, друзья: никто не может проникнуть в душу дикаря. У них свои нравы, своя особая мораль. Им нельзя доверять; мы всегда должны быть начеку и, заподозрив что-нибудь неладное, стрелять первыми!” Спрятавшись за кустами, слушает эту речь единственный “туземец” Эдвард Дантон - американец, приехавший на планету на несколько месяцев раньше, ходивший здесь в набедренной повязке и как следует загоревший.

Его знание английского рассматривается как высокая способность к мимикрии, заявления о миролюбии - как черное коварство, попытки объясниться - как бевпримерная наглость. В конце концов Дантон сумел запугать пришельцев, и те “помирились с туземцами”. Одного лишь Дантону не удалось добиться: так и не смог он доказать никому, в том числе и любимой девушке, ставшей его женой, что он не туземец. Дантон стал предметом изучения антропологов и этнографов.

“Их внимание привлекли также исполинские статуи из песчаника на главном острове Нью-Таити, зловещие, колдовские изваяния, которые, увидав однажды, никто уже не мог позабыть (их вырубил сам Дантон во время своего отшельничества).