Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

Но в ответ мы спросили: «А будем ли мы тогда свободны от ВАШЕГО иррационального и бессмысленного поведенческого комплекса?» И ответа не получили.

И постепенно мужчины, работавшие на строительстве дороги, стали бросать на землю инструменты останавливать те большие строительные машины, которыми снабдили нас байдераки, и говорить: «Зачем нам этот путь на север, если у нас есть тысяча собственных возможностей прожить жизнь как следует?» И вскоре все они ушли на юг по нашим старым тропам и дорожкам.

Понимаешь, все это случилось — и, по-моему, тут нам очень повезло, — как раз к концу северного сезона. На севере мы все живем раздельно, много времени тратим на ухаживания, на занятия любовью, на воспитание детей и т. п., так что, если бы мы в этот момент были на севере, то, как бы это выразиться, могли оказаться куда более близорукими, более впечатлительными, более уязвимыми. А тогда мы как раз начинали собираться вместе. И когда мы пришли на юг и снова оказались в своих солнечных городах, то смогли все это обсудить вместе; мы устраивали всевозможные собрания и совещания, любой мог высказать свои аргументы и выслушать чужие, и уже потом мы сообща решали, что лучше для нас как для народа.

А потом мы поговорили и с байдераками, позволили им высказать свое мнение, сообщили им о своем решении и предложили устроить Великий Референдум, примерно такой, о каких говорится в легендах и старинных летописях, хранящихся в Башнях Года. Каждый анзар должен был прийти в Башню Года своего города и проголосовать по своему выбору за то, какой путь нам избрать — предложенный байдераками или Мадан? В первом случае они должны были бы остаться у нас и продолжать нас наставлять; во втором же им предстояло покинуть наш мир. И мы выбрали свой Путь. — Кергеммег тихонько засмеялся, стуча клювом, и прибавил: — В тот сезон мне тогда было всего полгода. Но я тоже сделал свой выбор.

Можно было не спрашивать, как именно он проголосовал, но я спросила немного о другом: с готовностью ли байдераки покинули Анзарак?

— Нет, конечно, — ответил Кергеммег. — Некоторые пытались спорить, некоторые даже угрожали. Они говорили о том, как много и успешно воюют и каким мощным оружием обладают. Я уверен, они могли бы полностью нас уничтожить, стереть с лица земли. Но они этого не сделали. Возможно, они настолько нас презирали, что даже связываться с нами не захотели. А может, оказались втянуты в какую-то новую войну. К этому времени у нас уже не раз побывали люди из АПИМа, и, я думаю, благодаря именно их усилиям байдераки в конце концов оставили нас в покое. Однако тревожные настроения по-прежнему бродили в Анзараке, и мы решили — устроив еще один референдум, — впредь обходиться без подобных «благодетелей». И Агентство позаботилось о том, чтобы гости из иных миров попадали только на этот остров. Я, правда, не уверен, что в этом отношении мы поступили правильно. Иногда я сильно сомневаюсь в этом. Ну почему, скажите, мы так боимся других народов, других путей? Не все же такие, как байдераки.

— А я думаю, что вы сделали правильный выбор, — сказала я. — Хотя на самом деле мне, например, очень хотелось бы познакомиться с вашими женщинами и детьми, увидеть ваши солнечные южные города! И еще мне ужасно хочется увидеть, как вы танцуете!

— О, это сколько угодно! Сейчас увидишь, — сказал Кергеммег и встал. Возможно, подумала я, в тот вечер мы оба выпили слишком много замечательного напитка ю.

Он вдруг показался мне очень высоким в этой мерцающей тьме над морем, особенно когда расправил плечи и высоко поднял голову, чуть откинув ее назад. Волосы у него на макушке медленно приподнялись и стали похожи на гребень или серебристый плюмаж, переливавшийся в лунном свете. Он поднял руки над головой. Это была изысканная поза испанского танцора, исполненная страсти, напряжения и мужества. Кергеммег не стал подпрыгивать — в конце концов, ему ведь было за восемьдесят, — но у меня каким-то образом создалось полное впечатление легкого прыжка, после чего он низко склонился передо мной в изящном поклоне. Затем простучал клювом какой-то сложный повторяющийся ритм, два раза топнул, и ноги его сами собой, казалось, исполнили какой-то сложный набор шагов, тогда как тело оставалось напряженным, как струна, и абсолютно неподвижным. Потом широко раскинул в стороны руки, словно желая меня обнять, и я застыла, почти не дыша, потрясенная пугающей красотой и затаенной страстностью этого танца.

И тут Кергеммег вдруг перестал танцевать, рассмеялся и сел. Он совершенно выдохся и поглаживал себя по лбу и по груди, с трудом переводя дыхание.

— Ну что ж, — сказал он, словно оправдываясь, — сейчас ведь, в конце концов, не время для ухаживания.

КОЛЛЕКТИВНЫЕ СНЫ ФРИНОВ

Примечание: большая часть изложенной здесь информации почерпнута мной в «Онейрологическом исследовании обитателей мира Фрин», издательство «Миллз Колледж Пресс», а также в беседах с фринтийскими учеными и просто знакомыми.

В мире Фрин сны и мечты не являются личным достоянием каждого. Если фрин испытывает необъяснимую тревогу, ему не нужно спешить к психоаналитику, ложиться на кушетку и пересказывать свои сны: тамошний врач и без того знает, что ему снилось, потому что и самому врачу, и всем соседям этого фрина снилось примерно одно и то же.

Чтобы избавиться от необходимости видеть чужие сны и видеть только свои собственные, фрин должен удалиться в дикие края и жить там в полном одиночестве. Но даже и тогда нет гарантии, что в его сон не вторгнутся чужие (и весьма странные) сновидения — львов, антилоп, медведей или мышей.

Во время бодрствования да и, по большей части, во время сна фрины столь же глухи к чужим сновидениям, как и мы. И только те, кто в данный момент пребывает в состоянии РЕМ*[1] или приближается к этому состоянию, то есть к состоянию «быстрого сна», способны стать участниками снов тех людей, которые также пребывают в состоянии РЕМ.

Аббревиатурой РЕМ обозначают видимое другим проявление определенной стадии сна (когда у спящего подрагивают веки); сигнал «быстрого сна» на энцефалограмме обозначается особым зубцом. Большая часть тех снов, которые мы способны запомнить, — это как раз «быстрые сны».

Кривая фринийских РЕМ-состояний и «быстрых снов» людей из нашего мира очень похожи, однако по сути своей сны эти различаются весьма сильно и, прежде всего, тем, что фрины способны делить их друг с другом.

Для этого, правда, они должны находиться довольно близко друг от друга. Мощность обычного фринийского сновидения равна примерно средней мощности человеческого голоса. То есть сон может быть легко воспринят примерно в радиусе ста метров от спящего, а отдельные его фрагменты воспринимаются порой и на значительно большем расстоянии. Особенно «сильный» сон, снящийся фрину даже в уединенном месте, другие вполне могут воспринять и на расстоянии двух километров.

На уединенных фермах сны фринов смешиваются только со снами членов их семьи, а также отчасти с отголосками снов, с отдельными фрагментами и промельками тех видений, которые посещают, скажем, коров в хлеву или собаку, дремлющую на крыльце.

В деревне или в городе, когда дома людей расположены поблизости друг от друга, фрины почти каждую ночь часть времени проводят в неких фантасмагорических видениях, которые представляют собой немыслимую смесь их собственных снов, снов других людей, живущих рядом, снов домашних животных и т. д… Лично я плохо могу себе это даже представить.

Я попросила одну свою знакомую, жительницу маленького городка, пересказать мне любой из ее снов прошлой ночи, какой только она сможет вспомнить. Сперва она явно колебалась, утверждая, что все это чепуха и только «сильные» сны заслуживают хоть какого-то внимания. Видимо, ей просто не хотелось рассказывать мне, иностранке, что происходит в головах ее соседей. Но мне все же удалось как-то убедить, что интерес мой совершенно искренний и не имеет ни малейшего отношения в вуайеризму. Она немного подумала и сказала:

— Ну, мне снилась женщина — скорее всего, это была я, но, по-моему, тут примешался сон жены нашего мэра, они рядом живут, за углом, — и эта женщина, то есть я, пыталась отыскать ребенка, которого родила в прошлом году, положила в ящик комода да и позабыла о нем. И только теперь вспомнила и стала думать: а что же он, бедняжка, ел? Это с прошлого-то года! Нет, просто ужас, до чего мы глупеем во сне! А потом… Да, потом мне снилось, как какой-то голый мужчина ссорится то ли с гномом, то ли с карликом, и они почему-то сидят в пустой цистерне. Вот это как раз, скорее всего, был мой собственный сон. Во всяком случае, сначала. Потому что цистерну я сразу узнала: такая цистерна была на ферме у моего деда, где я часто жила в детстве. А потом и мужчина, и карлик превратились в ящериц. А потом… Ах, да! — Она рассмеялась. — Из меня прямо-таки сок давили — я была зажата между двумя гигантскими грудями с острыми сосками. Я думаю, это был сон мальчишки, нашего соседа, потому что, с одной стороны, я испугалась, а с другой — испытывала острое удовольствие. Ну, и что там еще мне снилось? Ах да, мышка! Такая очаровашка! Она, бедная, и понятия не имела, что я уже готова на нее прыгнуть и схватить. И вдруг все это заслонило нечто ужасное, просто кошмар! Какое-то лицо, вообще без глаз, и огромные волосатые руки, и эти руки все ползали по мне… Жуть! А потом я услышала, как плачет трехлетняя дочка наших соседей — и проснулась. Бедняжке часто снятся кошмары, и она нас всех с ума сводит своими снами. Нет, даже вспоминать страшно! Я так рада, что мы большую часть своих снов забываем. Разве не ужасно было бы помнить их все?