Вардананк - Дереник Демирчян

Кругом не было никого. Лишь со стороны дороги доносилось громыхание проезжавших арб. Но вскоре до слуха Артака донеслись какой-то шорох и шепот. Он напряг внимание: звуки шли от распряженной арбы, стоявшей неподалеку Артак заметил двух женщин: одна положила голову к другой на колени, а та наклонившись, говорила ей что-то. Женщины не замечали Артака В одной из женщин Артак узнал жену мельника. Артак услы шач, как она негромко говорила:

– Ничего, дочка! Пока не остыло у тебя сердце к нашему покойному Тонакану, останешься жить с нами. А если приглянется тебе другой парень – что ж, мы его примем: будет тебе мужем, нам – сыном. И тебе будет хорошо и нам!

Девушка молча плакала. Артак понял: это была Цогик.

– Не плачь, милая! – продолжала мельничиха. – Станет чужой парень сыном нашим, и мы утешимся. Ведь и наш стал сп ном народа; от себя, от счастья своего напод нам и возместит. Не плачь!

«Не поймешь – у этого простонародья ни горя, ни радости», – подумал Артак.

Он вспомнил похороны убитого сына этой крестьянки, прошедшие так просто, как если б юноша переселялся из одного дома в другой; подумал об его отце, который так светло и радостно смотрел на жизнь; подумал об этой матери, которая так легко отдавала свое дитя народу…

«Этим и силен народ! В этом – его сила!..» – промелькнула мысль.

Артак понял, что человек из народа способен глубоко переживать горе, но может вынести его потому, что силен духом. Понял – и почувствовал невольное уважение. Но он был так счастлив, что не смог долго раздумывать о чужом горе или чужой радости, вернулся в свою хижину и быстро заснул легким, молодым сном.

Из Хорхоруника прибыли княжеские колесницы с большими дорожными запасами Мать Гадишо, услышав, что Старшая госпожа вместе со своими спутницами осталась на полпути и ждет перевозочных средств из Огакана, очень встревожилась и немедленно послала за ней своих людей.

Анаит уже настолько хорошо чувствовала себя, что можно было без опасений пуститься в путь; понравилась и Старшая госпожа, – так что решено было выехать через два дня.

Понемногу синел улыбающийся ясный вечер. Старшая госпожа, госпожа Цестрик и Шушаник, Анаит и Астхик, Артак сидели на холме против мельницы. Старшая госпожа радовалась, глядя на возвращающееся с пастбища стадо, на усталые и здоровые лица жнецов, на спускающихся к роднику девушек. Запах мирно вьющегося дыма разносился по селу. То чут, то там раздавался лай деревенских псов.

Анаит сидела на ковре у ног Старшей госпожи, как обычно садилась она в знак почтение и любви.

Болезнь Анаит и простота сельской жизни создали между Артаком и девушкой возможность простого и свободного общения; старшие спутницы этому не препятствовали.

Старшая госпожа рассказывала случай из детства Вардана. Однажды, когда стадо возвращалось с пастбища, девятилетний Вардан сел верхом на осла. Боясь, как бы мальчик не свалился, к нему подбежал пастух. Но осел испутался и сбросил седока. Вардан расцарапал себе все лицо. Разгневанный пастух поймал осла и начал его колотить…

Старшая госпожа рассмеялась и покачала головой. – Очень уж он был непоседлив, мой Вардан. Дня не проходило, чтобы с ним не приключилось какой нибудь беды! Да и сейчас – разве не новая беда? Эх…

В эту минуту к ним подбежал резвый бычок из стада, остановился и вдруг, высоко взбрыкнув нотами, побежал обратно.

Анаит звонко расхохоталась. Ее смех всех очень порадовал. Артак взглянул на нее и прочел в ее пазах столько любви, что у него закружилась голова Шум на селе умолк. Горный ветерок принес прохладу. Больных и женщин развели по домам. Наспех поужинав, уснули одурманенные усталостью крестьяне. Лишь под стенами мельницы царило оживление: там собрались крестьяне, привезшие зерно для помола и ждавшие очереди. Сложив в круг мешки с зерном, они разожгли костер, готовясь ночевать под открытым небом л, усевшись прямо на земле вокруг костра, с шутками следили за пляшущими язычками пламени. Счастливое душевное состояние сделало Астхик и Артака по-детски любопытными и проказливыми. Решив позабавиться, они незаметно подошли к крестьянам и стали прислушиваться к их беседе.

Мрак сгустился. Светился лишь маленький костер, бросая красный отблеск на лицо крестьян и ближайшую стену мельницы. Крестьянам, как видно, доставляли радость это ночное сборище и ожидаемый помол. То один, то другой, закидывая руку назад, с чувством удовлетворения ощупывал уложенные тут же за спиной мешки с зерном, частою которых уже загрузили тесное помещение мельницы. Они весело перебрасывались шутками и прибаутками, слушали сказы и песни.

Артак удивлялся тому, как богато воображение этих вечно нуждающихся людей, одетых в заплатанную, изношенную и пыльную одежду, людей, добывающих хлеб свой тяжелым и горьким трудом. Они говорили без устали, щедро рассыпая богатства радного языка, чудесные и прекрасные, как драгоценные каменья. Увлеченные беседой, крестьяне не замечали Артака и Астхик.

Одноглазый крестьянин достал рожок и стал наигрывать. Стариной повеяло от этих звуков – казалось, явились тени предков, чтоб поведать о борьбе, горе, мечтах и тоске далеких древник времен.

Но вот крестьянин запел, перемежая пение размеренным сказом. И о чем только не говорилось в этом сказе. Чтобы собрать и запечатлеть всё, о чем пел крестьянин, недостаточно было бы од ной жизни и одной души, – нужна была неизмеримая душа нзро да, чтобы вобрать и осмыслить то, о чем говорилось в песне однл глазого крестьянина.

В полном молчании, с напряженным вниманием слушали крестьяне старинную «Песню обезтоленного бедняка»:

Если бы глубоко запавший голос мой зазвучал, вверх высоко поднялся Если бы вверх высою поднялся, по тем горам взбекал вверх, Если бы взбежал вверх по горам, до звезд огнен шх взлетел, Если бы взлетел и там до подножья господа вплотную подобрался, – Из глубины сердца я бы мою черную жалобу излил, Сказал бы: «Ты на хлеб мой взгляни – он желчь и яд, На ожоги тела моего взгляни, на рубище, на ложе мое.

На труд мой горький иссушающий…»

Но, увы, увы! Скажу вам – господь от нас дальше дальнего, Князь наш – ужас и страх, им жизнь моя горечью горька.

Сердце полно у меня, полным-полно тысячами тысяч болей.

Лишь сердце мое внемлет тайным вздохам моим, в душе затаенным!..

Он умолк, проиграл несколько тактов на рожке и снова запел:

Голос голосом своим я подам, тысячью голосов к миру воззову, Мир на голос мой отзовется, голосом моим я миру отзовусь, Об одном поведаю, тысячу раз «увы» скажу, Переполнилось сердце мое, голос над горем погребен, – «О горе, – тысячу раз скажу я, – горе!..»

Певец умолк. Крестьяне сидели, опустив головы. Песня точно вылилась из их собственных сердец. Разодранные кафтаны, гру бая кожа и обожженные солнцем полунагие тела как бы подчеркивали правду, облеченную в слова песни.

Долгое время никто не заговаривал. Грусть овладела всеми, – ее навевали и ветерок, трепавший их всклокоченные волосы; и огонь костра, то разгоравшийся, то опадавший; и черная ночь, которая ощупью бродила вокруг, широко раскрыв слепые глаза.

Артак и Астхик внимали сказам и песням, бытоваьшим по гу сторону стены, которая отделяла их счастливый мир от мира крестьян. Именно эта стена не позволяла, чтобы яд горестей и забот, заключенный в этих песнях, проник в мир счастливой, не ведавшей никаких забот княжеской жизни.

Они понимали жалобы исстрадавшихся крестьян, но собственное беспечальное существование и юношеская беспечность мешали им глубоко сочувствовать чужому горю: ведь они с самого рождения не знали ничего, что походило бы на это горе.

Была уже поздняя ночь, когда Астхик с Артаком оставили крестьян за их беседой и удалились. Передав через Астхик пожелание доброй ночи Анаит, Артак вернулся к себе и лег. Долго еще звучали в его ушах сказы и песни крестьян. Артак вспоминал Атома, думал о боях, которые придется выдержать любимому другу, и незаметно для себя уснул.

Рано утром Артак поднялся на холм. На этот день был назначен о ъезд Артак заметил стоявшую перед родником Цогик, которая, задумавшись, не отводила взгляда от своего кувшина. Вода давно уже переливалась в нем через край, а Цогик словно и не замечала этого. Видно, мочила ее тоска о возлюбленном…

Артак искренне пожалел Цогик.

«Много накопилось у крестьян юречи против нас! – думал он. – Как же будут они бороться с надвигающимся бедствием?.. Выдержат ли, или будут сломлены? Крестьянин должен жить по-человечески, – прав Спарапет. Ведь крестьянин – это войско…»

Запрягли колесницы. Все спутники матери Спарапета вышли из хижин Крестьяне, приютившие Анаит, помогали грузить вещи и дорожные припасы. Собрались и остальные жители села.

Все было готово – оставалось лишь усесться. Старшая госпожа подозвала хозяев, чтоб благословить их и пожелать им удачи и здоровья:

– Пребывайте с миром, братья-крестьяне. Да ниспошлет вам господь долгую жизнь. Пусть глаза ваши не знают слез. И пусть господь дарует нам освобождение родной земли. Пребывайте с миром!..