Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

Ганимар обратил на заключенного изумленный взор.

– Но как ты обо всем узнал?

– Получил телеграмму, которую ожидал.

– Ты получил телеграмму?

– Только что, дорогой друг. Только из учтивости не стал читать ее в твоем присутствии. Но, если позволишь…

– Ты надо мной смеешься, Люпен?

– Изволь осторожно снять скорлупу с вот этого яичка всмятку. И ты убедишься сам, что я над тобой нисколечко не насмехаюсь.

Ганимар машинально повиновался, разбив яйцо лезвием ножа. И не сдержал возгласа удивления. В пустой скорлупе был спрятан листок голубой бумаги. По просьбе Люпена, он его развернул. Это была телеграмма, точнее – часть телеграммы, от которой оторвали данные почтового отделения. Он прочитал:

«Соглашение заключено. Сто тысяч шариков выплачены. Все идет как надо».

– Сто тысяч шариков? – повторил он.

– Ну да, сто тысяч франков. Маловато, конечно, но времена нынче тяжкие… У меня такие накладные расходы! Знал бы ты мой бюджет!.. Бюджет большого города!

Ганимар поднялся. Плохое настроение у него развеялось. Он ненадолго призадумался, окинул мысленным взором случившееся, чтобы обнаружить в нем слабую сторону. Затем произнес тоном, в котором слышалось восхищение знатока:

– Нам еще везет, что такие, как ты, не рождаются дюжинами, иначе пришлось бы прикрыть нашу лавочку.

Арсен Люпен скромно опустил глаза и ответил:

– Право! Надо ведь человеку развлечься, употребить на что-то свой досуг. Тем более, если дело могло выгореть только благодаря тому, что я сидел в тюрьме.

– Вот еще! – воскликнул Ганимар. – Твой процесс, твоя защита, следствие – всего этого еще мало, чтобы доставить тебе развлечение?

– Нет, ибо я принял решение не присутствовать на суде.

– Ох, ох!

Арсен Люпен твердо повторил:

– Я не буду присутствовать на процессе, Ганимар.

– Действительно?!

– А как же, дорогой! По-твоему, я буду гнить на сырой соломе? Ты меня просто обижаешь. Арсен Люпен остается в тюрьме лишь то время, которое устраивает его самого, ни минутой больше.

– Было бы разумнее, для начала, не попадать в нее, – ироническим тоном заметил инспектор.

– Вот как! Милостивый государь надо мной подтрунивает! Милостивый государь напоминает, что именно он имел честь обеспечить мой арест! Знай же, досточтимый друг, что никто, и ты – не более, чем другие, не смог бы меня схватить, если бы в решающую минуту меня не сковало во много раз более важное обстоятельство.

– Ты меня удивляешь.

– На меня смотрела женщина, Ганимар, а я ее любил. Можешь ли ты понять, что значит чувствовать на себе взор женщины, которую любишь? Все остальное мало значило для меня, клянусь. Вот почему я сегодня здесь.

– И довольно давно, позволь тебе это напомнить.

– Вначале мне хотелось все забыть. Не надо смеяться, приключение было чудесным, я с волнением вспоминаю до сих пор о нем. С другой стороны, у меня ведь не железные нервы. У жизни в наши дни такой лихорадочный темп! И надо уметь в подходящие моменты устраивать себе, так сказать, курс лечения одиночеством. А для такого режима подобное место – просто находка. Лечение «Санте» – по всем правилам медицины![72]

– Арсен Люпен, – заметил Ганимар, – ты опять бросаешь мне вызов.

– Ганимар, – отозвался Люпен, – сегодня у нас – пятница. В следующую среду я приду выкурить сигару к тебе домой, на улицу Перголезе, в четыре часа пополудни.

– Арсен Люпен, я буду ждать.

Они обменялись рукопожатиями, как старые друзья, ценящие друг друга по истинному достоинству, и сыщик направился к двери.

– Ганимар, – тот обернулся.

– Что такое?

– Ганимар, ты забыл у меня часы.

– Мои часы?

– Ну да, они зачем-то забрели в мой карман.

Люпен возвратил часы, притворно извиняясь.

– Уж ты прости… Дурная привычка… У меня, правда, забрали мои, но это не повод для того, чтобы я завладел твоими… Тем более что у меня теперь есть хронометр, на который грешно жаловаться, ибо служит он мне отлично.

Он вынул из того же ящичка большие золотые часы, массивные и удобные, дополненные тяжелой цепью из того же металла.

– А эти – из чьего они кармана? – осведомился Ганимар. Арсен Люпен небрежно присмотрелся к инициалам, вырезанным на крышке хронометра.

– «Же-Бе»… Что бы это могло, черт возьми, означать? Ах да, вспоминаю. Жюль Бувье, наш милый следователь, прекрасный человек.

Побег Арсена Люпена

Когда Арсен Люпен, закончив обед, вынул из кармана роскошную сигару с золотым ободком и принялся любовно ее разглядывать, дверь камеры отворилась. Он едва успел бросить ее в ящик стола и отскочить в сторону. Вошедший надзиратель объявил, что заключенному пора на прогулку.

– Я ждал тебя, милый друг! – воскликнул Люпен, не теряя прекрасного расположения духа.

Они вышли. И не успели скрыться за поворотом коридора, как в камеру проскользнули два инспектора и приступили к тщательному осмотру. Одного из них звали Дьёзи, другого – Фольанфан.

Нужно было покончить со всей этой историей. Сомнений не оставалось: Арсен Люпен поддерживает связь с внешним миром, переписывается с сообщниками. Как раз накануне «Большая газета» опубликовала несколько строк, обращенных к ее собственному судебному обозревателю:

«Сударь, в одной из своих недавних статей вы позволили себе в мой адрес выражения, которым не может быть извинения. За несколько дней до открытия слушания по моему делу я предъявлю вам за это счет. С наилучшими пожеланиями,

Почерк оригинала не оставлял сомнений в том, что автором послания был Арсен Люпен. Следовательно, он отправлял письма. И получал их. Отсюда можно было заключить, что он и впрямь готовил побег, о котором с таким вызовом сообщалось в записке.

Нельзя было более терпеть подобную наглость. Заручившись поддержкой следователя, глава сыскной полиции, мсье Дюбуи, собственной персоной отправился в Санте, чтобы вместе с директором тюрьмы обсудить и принять необходимые меры. А тем временем отправил двух своих подчиненных для осмотра камеры Люпена.

Они перевернули все плитки на полу, разобрали постель, короче говоря, сделали все, что полагается делать в подобных случаях, но ровным счетом ничего не обнаружили. И уже собирались уйти ни с чем, когда в камеру ворвался запыхавшийся надзиратель:

– Ящик… загляните в ящик стола! Когда я сюда входил, мне показалось, что он задвигал его.

Полицейские последовали его совету. Дюбуи воскликнул:

– Ну, теперь-то он попался!

Фольанфан остановил его:

– Не спеши, малыш, пусть начальник тюрьмы сам сделает опись.

– Но ведь эта роскошная сигара…

– Оставь сигару в покое и ступай за начальником.

Через две минуты мсье Дюбуи приступил к осмотру ящика. Прежде всего, он обнаружил в нем кипу газетных вырезок, отобранных агентством «Аргус», в которых шла речь об Арсене Люпене, затем кисет с табаком, трубку, стопку тончайшей бумаги и, наконец, пару книг.

Он взглянул на корешки. То было английское издание «Культа героев» Карлейля и прелестный эльзевир в старом переплете, немецкий перевод «Учебника Эпиктета», вышедший в Лейдене в 1634 году. Полистав книги, он заметил, что их страницы были сплошь усеяны подчеркиваниями, пометками, засечками от ногтей. Что это такое? Условные знаки или просто свидетельство внимательного чтения?

– Мы еще успеем в этом разобраться, – решил мсье Дюбуи.

Он осмотрел кисет и трубку, потом схватил пресловутую сигару с золотым ободком:

– Черт побери, наш подопечный совсем недурно устроился! Самому Анри Клею не уступит!

Машинальным движением курильщика он поднес сигару к уху, повертел ее между пальцами и чуть не вскрикнул. «Гавана» треснула. Он всмотрелся в нее повнимательней и обнаружил, что между табачными листьями что-то белеет. С помощью булавки он осторожно извлек из сигары тоненький, не толще зубочистки, свиток бумаги. Это была записка. Он развернул ее и вгляделся в бисерный женский почерк:

«Корзину заменили. Восемь на десять приготовлены. При нажатии на внешнюю ступеньку пластинка поднимается.

От двенадцати до шестнадцати ежедневно. Н. Р. будет ждать. Но где? Отвечай немедленно. Не беспокойтесь, ваш друг следит за вами».

Немного поразмыслив, мсье Дюбуи изрек:

– Все это довольно ясно… корзина… восемь отделений… с двенадцати до шестнадцати, то есть от полудня до четырех…

– А что это за Н. Р.?

– Н. Р. в данном случае означает автомобиль. Н. Р., horse power, значит по-английски «лошадиная сила». Так на спортивном жаргоне обозначается мощность мотора. Например, 24 Н. Р. – это машина в двадцать четыре лошадиные силы.

Мсье Дюбуи поднялся и спросил у надзирателя:

– Заключенный кончал обедать, когда вы вошли?

– Да.

– И поскольку он еще не прочел эту записку, как видно из состояния сигары, значит, он ее только что получил.

– Но каким образом?

– Сигара была спрятана среди провизии, в куске хлеба, например, или в картофелине.