Григорий Шелихов - Владимир Григорьев

Забыв обидную встречу с реки, Наталья Алексеевна проворными сильными руками раздела мужа, с трудом довела до спальни и, надев чистое белье, уложила в постель.

За несколько дней Григорий Иванович отлежался и оправился, но никого, кроме Полевого, не принимал. Голиков, которому Козлятников уже обо всем рассказал, утаив, конечно, только то, что он выдал Шелихову причастность Ивана Ларионовича к интриге, закончившейся гибелью Ираклия, был в беспокойстве и потому не добивался свидания с мореходом.

Добровольное затворничество Григория Ивановича, готовившего второе издание своей книги об открытиях, сделанных на северо-западе американского материка, было как нельзя более наруку Ивану Ларионовичу Голикову.

Пайщики пестрых по составу шелиховских компаний, особенно мелкие и средней руки купцы, недаром больше опасались хитрого разума и сноровки Голикова, изощренного на темных махинациях питейного откупа, чем самовольства и диктаторских замашек «морского варнака», как они окрестили Шелихова. Эту опаску песца перед волком Шелихов отлично знал и умело пользовался поддержкой мелкого пайщика, сводя на нет все попытки Голикова занять место первоприсутствующего директора компаний.

Голиков давно нашел применение своей деловой хватке. Пользуясь отдаленностью колоний и сложностью проверки действий начальников промышленных групп и поселений, он через своего подручного, енисейского мелкого купца Толстопятова, задолго до гоголевского Чичикова занялся операциями по скупке «мертвых душ». У родственников русских добытчиков, умерших в колониях, Голиков приобретал права на положенные им паи и полупаи по сходной цене. В этом содействовал ему прожженный авантюрист, бывший главный правитель американских колоний грек Деларов.

Неизвестный Шелихову енисейский купец Толстопятов, никогда не бывавший в Америке и занимавшийся понаслышке скупкой краденого золота, предъявил к нему иск. Шелихов усмотрел в этом верно рассчитанный и тяжелый удар своих тайных врагов. Толстопятов представил в Иркутский совестный суд претензию на огромную сумму, чуть ли не в двести пятьдесят тысяч рублей, по оказавшимся у него на руках паям погибших и умерших в Америке добытчиков. За спиной Толстопятова Григорий Иванович ясно видел козлиную бородку Голикова, кустистые рыжие брови Лебедева-Ласточкина и щучье хайло судейского крючкотвора Козлятникова, хихикающих в кулак: поглядим, мол, как ты, Колумб российский, в этот раз сухим из воды выйдешь.

Совестный суд вызывал Шелихова повесткой на 1 декабря. Григорий Иванович мгновенно принял решение: прежде всего просить не рассматривать дела, пока он не получит по претензиям Толстопятова справок от Баранова. Баранову же для этого надо послать отсюда копию иска, с фамилиями и именами людей, и обязательно направить туда, за океан, толкового человека. Нет! Надо самому в наступающем 1795 году с открытием навигации отплыть в Новый Свет и самому все на месте проверить… Великие мошенства откроются!

К кому же с этим обратиться? Только к наместнику, к Пилю! Григорий Иванович еще раз имел случай убедиться в превосходстве «тонкой политики» Натальи Алексеевны. Она неоднократно уговаривала его явить себя пред генералом после возвращения из Охотска. А он затворился, показал обиду — как будто в гибели Ираклия губернатор был повинен — и тем обидел старого боевого служаку, единственного человека из сильных мира сего, который тепло и с умом поддерживал русский почин в Новом Свете. «Наплевал, Григорий Иваныч, в колодезь, а теперь не знаешь, как водицы испить?» — уныло усмехнулся Шелихов.

Он нарядился, как делал это в важных случаях, и строгий, печальный предстал пред наместником.

— Уволь, Григорий Иваныч, уво-оль! — воскликнул Пиль, не дослушав его просьбы. — Вот где у меня сидят Голиковы, Лебедевы и прочие сибирские миллионщики… Шелихов с ними! По горло сыт разбирать ваши тяжбы и кляузы! — похлопал себя генерал по крутому затылку. — И как это ты с ними не помиришься? Ведь будто бы люди одной породы, одного сословия! — удивленно и сердито передернул Пиль пышными генеральскими эполетами на плечах. — И такую советницу еще имеешь… Скажи ей, чтобы малиной тебя напоила и смягчительного дала, кровь тебе пустила. Успокоишься — помиришься, по судам таскаться не захочешь…

— Прошу прощения, ваше высокопревосходительство, что осмелился побеспокоить малой своей… — и не договорил, перехватило дыхание, попятился к дверям, не выдержав почудившейся в словах наместника насмешки.

— Постой, постой! — спохватился наместник, почувствовав, что лишку и некстати сказал. — Недослушал резолюции, а пятишься… Больно колючим ты стал, Григорий Иваныч, с тобой и пошутить нельзя! Так они затеяли это, говоришь, чтоб тебя спихнуть и разорить, а губернию твою американскую в свои руки забрать? Нет, этого в интересах державы российской не допущу, не согласен. Дело прикажу отложить, а ты потрудись с весны в одно лето туда и обратно смотаться, привези неподкупные свидетельства и разгроми мошенников… Голикова выгони из компании, христопродавец он и грабитель казны, я до него еще и по откупам доберусь! Что, отошел? То-то!.. Наталье Алексеевне скажи, чтоб не кровь тебе отворила, — советнице своей скажи нижайшее от меня почтение и еще скажи, что всей душой рад тебе и делу твоему помощь оказать, поелику оно и ты с ним суть полезны отечеству. Прощай, Григорий Иваныч, прощай, голубчик!

От наместника Шелихов вернулся в приподнятом настроении и в точности передал «советнице» весь разговор между ними.

— Еще посмотрим, купцы именитые и столичные правители длинноухие, кто кого! — говорил мореход. — А я доведу свое, свяжу накрепко Россию с Америкой, и простят мне русские люди за страдание грехи мои, малые и большие!

— Что тебе сказать, Гришата? Я уже и ума не приложу. Поболее тебя были люди и падали под злобой и глупостью человеческой, — печально вымолвила Наталья Алексеевна, словно предчувствуя, что доживает она с Гришатой свои последние, отсчитанные ему судьбой дни.

Шелихов сделал последнюю попытку привлечь внимание правительства к поднятому им делу и направил зятю, Николаю Петровичу Резанову, для представления «при доброй оказии» кому следует обозрение первых островных русских поселений на американском материке. К обозрению приложил карту, вычерченную навеки обезвреженным царским ослушником Ираклием Боридзе.

Было чем гордиться! «Американская губерния», как окрестил шелиховское открытие Пиль, включала восемь оседлостей — «уездов», раскинувшихся в океане на островах и на Большой земле — Аль-ак-шак, сиречь Аляске.

Первая оседлость — десяток русских с несколькими камчадалами — находилась на самом большом из Бобровых (Командорских) островов, здесь когда-то нашел свою могилу славный мореплаватель Витус Беринг.

Вторая — на острове Ахта (из Андреяновских), в Коровинской бухте: пятьдесят русских и шестьсот алеутов да двести семьдесят алеутов на маленьких соседних островках, около которых, как скотина на траве, «паслись» на стадах трескового малька великаны киты.

Третья — на Уналашке, самом большом из Лисьих островов, в Капитанской гавани. Это было поселение «Доброе согласие» — тут среди тысячи алеутов жил десяток русских.

Четвертая и пятая оседлости — на Прибыловых островах св. Павла и св. Георгия, они замыкали Бобровое (Берингово) море давних русских добытчиков.

Наконец, шестая, седьмая и восьмая оседлости раскидывались по Тихоокеанскому побережью американского материка и на ближайших к нему островах. Центром их был остров Кадьяк, где Трехсвятительская и Павловская гавани защищались деревянными крепостями с земляными укреплениями и пушками. Судостроительная верфь на Кадьяке, заложенная Шелиховым, превратилась тогда в колыбель русского флота Нового Света.

Среди многих тысяч алеутов на Кадьяке жили сто девятнадцать русских. В Кенайском и Чугацком заливах, врезающихся в материк, и до мыса Якутат, под горой св. Илии, были раскиданы крепостцы-фактории: Павловская, Георгиевская, Александровская, Воскресенская,[58] Константина и Елены.[59]

Словно предчувствуя, что через немного лет русские поселения появятся на Юконе под северным Полярным кругом и в Калифорнии на юге, Шелихов обозрение своего подвига закончил, как полагалось по его мнению, когда говоришь или пишешь высоким особам, витиеватым заключением. Отдавая «кесарево кесареви», Шелихов отстаивал права соотечественников и свою «пользу», как завоеванное за собственный страх и риск руками, умом и отвагой простых русских людей.

Перечел вслух и сам удивился, как складно и убедительно у него это вышло:

«Без монаршего одобрения мал и недостаточен будет труд мой, поелику и к делу сему приступал единственно с тем, чтобы в означенном море землям и островам сделать обозрения и угодьям оных учинить замечания, а в пристойных местах в отвращение других держав расположить надежнейшие наши, в пользу свою и наших соотечественников, занятия. И не без основания питаюсь надеждою, что открою непредвиденные государству доходы с пользою при том и своею…»