Женщина в белом - Уильям Коллинз

Я никогда не была сверхщепетильной в делах, которые меня не касались, и мне было решительно все равно, что в своих интересах он прибавил еще одну свадьбу к другим свадьбам, записанным в метрическую книгу.

Конечно, я знала, что это нехорошо, но мне-то ведь от этого никакого вреда не было, поэтому не стоило поднимать из-за этого шумиху. А у меня уже были золотые часы с цепочкой, не первые, — и он обещал мне часы из Лондона только за день до того. Это были уже третьи часы, и самые лучшие. Если б я знала, как закон смотрит на подобное преступление и как закон его карает, я бы, конечно, позаботилась о себе как должно и сразу выдала бы его. Но я ничего не знала и мечтала о золотых часах. Я поставила только одно условие: он должен мне все рассказать. Его дела интересовали меня тогда не меньше, чем мои дела интересуют Вас теперь. Он согласился на мое условие, почему — Вы сейчас узнаете.

Вот что я от него услышала, хотя он не очень-то охотно рассказывал об этом. Кое-что я вытянула из него уговорами, кое-что настойчивыми вопросами. Мне хотелось знать всю правду, и, по-моему, я ее знаю.

Он знал не больше, чем другие, о том, как обстоят дела между его отцом и матерью, пока мать его не умерла. Тогда отец во всем ему признался и обещал сделать для сына все что мог. Он умер, ничего не сделав — не оставив даже завещания. Сын (кто его осудит за это?) позаботился о себе сам. Он сразу же приехал в Англию и вступил во владение имениями. Никто не заподозрил, что он не имеет на это никакого права, никто не сказал ему «нет». Его отец с матерью всегда жили, как муж с женой, — никто из тех немногих, кто был знаком с ними, не подозревал, что они не женаты. Настоящим наследником (если б правда была обнаружена) являлся дальний родственник его отца, которому и в голову не приходило, что он может быть наследником. Когда отец «того» умер, он плавал в каких-то океанах. Пока что мой знакомый не встретился ни с какими затруднениями — он вступил во владение наследством, будто так и полагалось. Но заложить свое имение он не мог. Это было не так-то просто. От него требовались две вещи: одна — метрическое свидетельство о его рождении, а вторая — свидетельство о браке его родителей. Метрическое свидетельство о рождении было легко достать — он родился за границей, и метрика у него была в полном порядке. Второе было труднее, это и привело его в Старый Уэлмингам.

Он поехал бы вместо Старого Уэлмингама в Нолсбери, если б не одно соображение. Его мать жила там до того, как познакомилась с его отцом. Она проживала под своей девичьей фамилией, а на самом деле была уже замужем, в Ирландии, где ее муж всячески ее обижал, а потом и вовсе бросил — ушел к другой женщине. Это все правда — сэр Феликс сам сказал своему сыну, что только по этой причине он и не мог жениться на его матери. Вы, наверно, удивляетесь, почему сын, зная, что его родители познакомились в Нолсбери, не сыграл штуку с метрической книгой в той церкви, где его родителям полагалось бы обвенчаться. Но дело в том, что священник, который служил в церкви в Нолсбери еще в 1803 году (когда его родители должны были бы пожениться, чтобы их брак совпадал с его метрикой о рождении), был еще жив в 1827 году, когда он приехал получать свое незаконное наследство. Это неприятное обстоятельство и заставило его искать возможности совершить подлог в другом месте, по соседству с нами. Прежний священник нашей церкви умер за несколько лет до этого, и здесь опасности не было.

Старый Уэлмингам устраивал его больше, чем Нолсбери. Его отец увез его мать из Нолсбери и жил с ней неподалеку от нас, в большом доме у самой реки. Люди, знавшие, что он любил уединение, когда был холостым, не удивлялись, что он и женатый продолжает сохранять прежние привычки. Если б он не был уродом, его уединенная жизнь с молодой женой могла бы показаться подозрительной. Но никого не удивляло, что он продолжал прятать от всех свое уродство. Он жил в наших местах, пока не унаследовал Блекуотер-Парк. По прошествии двадцати четырех лет кто мог заподозрить (священник-то наш умер!), что свадьбу он не отпраздновал столь же уединенно, как прожил всю свою прежнюю жизнь, и что не обвенчался в церкви Старого Уэлмингама?

Вот почему его сын решил, что Старый Уэлмингам — наилучшее место, чтобы ради собственной выгоды втайне исправить положение вещей. Вы, может быть, удивитесь, когда я скажу вам, что он подделал запись в метрической книге неожиданно для самого себя и что мысль об этом пришла ему в голову под влиянием минуты.

Сначала он хотел просто вырвать страницу на подходящем месте и уничтожить ее, а потом поехать в Лондон и сказать тамошним юристам, чтобы они сами добыли ему свидетельство о браке его родителей, конечно указав соответствующее число и год. Никто после этого не заподозрил бы, что его отец и мать были не обвенчаны. Но он не был уверен, одолжат ему денег при этих обстоятельствах или нет. Во всяком случае, если б встал вопрос о его законных правах на титул и поместье, ответ у него был наготове.

Когда в руках у него оказалась метрическая книга — он стал ее просматривать и увидел незаполненное место на одной из страниц за 1803 год, очевидно оттого, что следующая длинная брачная запись не помещалась там и поэтому ее записали вверху на следующей странице. При виде этого пустого места его планы изменились. Перед ним была возможность, которой он никогда не ожидал, о которой и не мечтал, и он ею воспользовался — вы знаете, каким образом. Для того чтобы его собственная метрика совпадала с записью о браке его родителей, ему нужен был июль месяц. А пустое место было на сентябрьской странице. Но в случае каких-либо вопросов он всегда мог сказать, что родился семимесячным.

Я была так глупа, что, когда он рассказал мне свою историю, мне стало жаль его. Как раз на это он и рассчитывал, как Вы дальше увидите. Я сочла, что судьба поступила с ним жестоко. Он был не виноват в том, что его отец и мать не поженились, а они не были женаты тоже не по своей вине. Даже более разборчивая женщина, чем я, — женщина, которой не так страстно хотелось бы золотых часов с цепочкой, и она нашла бы для него оправдание. Во всяком случае, я держала язык за зубами и помогла ему скрыть то, что он сделал.

Какое-то время он употребил на то, чтобы подделать чернила (он все смешивал их в разных моих пузырьках) и почерк. Наконец это ему удалось, и он сделал из своей матери порядочную женщину, а она была уже в могиле! Пока что я не отрицаю, что он вел себя по отношению ко мне довольно честно, не жалея расходов. Он подарил мне часы с цепочкой — они были великолепной работы и очень дорого стоили. Они до сих пор у меня и ходят прекрасно.

Прошлый раз Вы сказали, что миссис Клеменс поделилась с Вами всем, что знала. В таком случае, мне незачем описывать Вам ложный скандал, из-за которого я пострадала — пострадала невинно, я это утверждаю! Вы знаете так же хорошо, как и я, что за чепуху вбил себе в голову мой муж, когда проведал о моих свиданиях и секретах с этим прекрасным джентльменом. Но Вы не знаете, чем все это кончилось между этим прекрасным джентльменом и мною. Читайте дальше и судите сами о его поведении.

Первые слова, которые я ему сказала, когда увидела, как повернулось дело, были: «Оправдайте меня! Снимите с моей репутации пятно, которого, как вы знаете, я не заслужила. Я не требую, чтобы вы во всем открылись моему мужу, — только скажите ему под честным словом джентльмена, что он неправ и что я не виновата в том, в чем он меня подозревает. Сделайте для меня хотя бы это после всего того, что я для вас сделала». Он наотрез отказался. Он мне прямо заявил, что ему выгодно, чтобы мой муж и все соседи верили в эту ложь, потому что тогда они не заподозрят правду. Но я не сдавалась и сказала ему, что в таком случае муж мой и все остальные узнают правду из моих собственных уст. Ответ его был немногословен: если я проговорюсь и погублю его, я сама погибну вместе с ним.

Да! Вот к чему это все привело. Он обманул меня. Он не сказал мне, чем я рискую, помогая ему. Он воспользовался моим неведением, он обольстил меня своими подарками, он растрогал меня своей историей, а в результате сделал меня своей сообщницей. Он весьма хладнокровно заявил мне об этом и кончил тем, что впервые сказал мне о страшной каре за это преступление. В те дни закон не был столь благодушным, как теперь. Вешали не только убийц и с женщинами-преступницами не обращались, как с дамами, попавшими в несчастье. Признаюсь, он напугал меня, подлый самозванец! Презренный негодяй! Вы понимаете теперь, как я его ненавидела? Понимаете, почему я взяла на себя труд — взяла с благодарностью! — удовлетворить любопытство молодого джентльмена, который выведал его тайну!

Но продолжаю. Он не был настолько глуп, чтобы доводить меня до полного отчаяния. Такую женщину, как я, небезопасно было загонять в угол, доводить до крайности, — он понимал это и благоразумно постарался пойти на мировую, успокаивая меня предложениями относительно моего будущего.