Степень вины - Ричард Паттерсон

Голос ее был слаб и равнодушен. Было впечатление, что, действуя когда-то в состоянии наркотического опьянения, она пыталась теперь восстановить последовательность событий, которые смутно помнила и суть которых едва понимала.

— Все это казалось слишком трудным, — говорила она. — В какое-то мгновение я хотела даже отказаться от борьбы и рассказать все как было. Но потом подумала о Карло. — Она помолчала. — И о себе, конечно.

Слез больше не будет, подумал Пэйджит. Она слишком истощилась в проявлении своих чувств, а может, была уже в состоянии с ними справиться. Больше ей нечего было скрывать.

— Наконец я заставила себя посмотреть на Ренсома. Он лежал, открыв рот, распластавшись на спине, и было впечатление, что смерть настигла его в тот момент, когда он одевался. И тогда первая мысль пришла ко мне: если Ренсома оставить в таком положении, я ничего не смогу объяснить. Я не могла бы объяснить, почему он был полуголым или почему я была голой. Не говоря уже о том, почему он заслужил смерть. Помнится, я разозлилась. То, что он делал со мной, было не просто осквернением моего тела — осквернением моей личности. А теперь я даже не могла рассказать об этом. Он осквернил меня, думала я. Он заслужил смерть, говорила я себе, — то, что делал он, хуже, чем изнасилование.

Мария снова переживала тот момент — в ее голосе появилась радость от того, что она нашла выход.

— Изнасилование, — продолжала она, — это почти то же, что и шантаж в целях принуждения к половому акту. И это было бы единственным приемлемым объяснением. Но как он мог заманить меня сюда, рассуждала я дальше. Ведь он насильник, а не шантажист. И тогда я вспомнила, что он писал книгу о Лауре Чейз. Ну конечно же, подумала я, за этим ты и пришла. За материалом. Послушать кассету, которая у него есть. Это было все равно что написать пьесу. Которая объяснит мое появление здесь, кассету Лауры, магнитофон. А когда посмотрела на него, вспомнила его патологию, то поняла: кассета Лауры поможет объяснить, почему он был раздетым.

Несмотря на охватившее его тяжелое чувство, Пэйджит почувствовал что-то похожее на восхищение.

— Тогда ты перевернула его, — мягко заметил он. — Потому что насильник должен был быть на тебе.

Мария встретилась с ним взглядом, потом подтвердила:

— Он был тяжелым — чтобы перевернуть его, пришлось подсунуть под него руки. Тогда-то я и расцарапала ему ягодицы и сломала ноготь.

Пэйджит коснулся ладонью лба.

— А я настаивал на том, что это санитары.

— Шарп сказала, что я сделала это, чтобы создать видимость борьбы. Я не настолько хладнокровна. Я с омерзением прикасалась к нему.

У Пэйджита закрылись глаза, он слышал нотку стыда в ее голосе.

— Когда он оказался на боку, я толкнула его. Он распластался на полу, как тряпичная кукла, с той проворностью, которой не было в нем живом, лежал задом кверху. — Она помолчала, потом добавила с изумлением: — Взглянув на него, я поняла, что моя история выглядит теперь вполне правдоподобно. И тогда почувствовала прилив бешеной энергии. Не переживай, сказала я себе, действуй. Но как действовать, я не знала. — Ее речь замедлилась, как будто она снова о чем-то задумалась. — Конечно же, он не сунул мне. Тогда я попыталась представить себе, что может делать насильник перед тем, как войти в жертву, и стала создавать видимость того, что все это было на самом деле.

Пэйджит представил ее голой над телом Ренсома: полубезумной и все же целеустремленной, пытающейся найти путь, ведущий к свободе, а не в тюрьму. Он открыл глаза.

— Ты расцарапала себя.

— Да. И порвала колготки. Совсем не подумала о том, что волокна попадут под ногти.

Пэйджит попытался представить себе ход ее мыслей тогда — с отчаянным поиском выхода, при скромных познаниях в методах полицейского расследования. Спокойно произнес:

— Были еще кассеты.

— Я помнила. Но была больше не в состоянии думать. Пока не оденусь. — Она казалась смущенной. — Странно как-то было. Он многого лишил меня. Но в одежде я больше была собой. Марк Ренсом же лежал голый. Я подошла к кофейному столику и взяла кассету. Стояла, сжимая ее в руке. Где-то была другая кассета, которая могла погубить мою жизнь. Но та, которую держала я, могла погубить жизнь Карло и твою. — Помолчав, добавила спокойно: — Теперь надо было избавиться от нее. Можно будет сказать им, что я здесь только из-за Лауры Чейз, и надеяться, что они никогда не найдут ту, другую кассету. Один за другим я перебрала все возможные варианты. Я не могла выбросить кассету в окно. И если бы я попыталась спустить пленку в унитаз, она могла застрять. Стала посматривать на часы, пытаясь усмирить подступающее отчаяние. И потом, опять же в отчаянии, вспомнила почтовый ящик в коридоре.

Мария заговорила быстрее:

— Уже почти обезумев, бросилась искать конверт. Слишком спешила, чтобы думать об отпечатках пальцев. Слишком была охвачена паникой, чтобы посмотреть прежде всего там, где конверты, скорее всего, могли быть, — в письменном столе. До него добралась в последнюю очередь. Когда выдвинула ящик стола, увидела конверты, а рядом с ними — еще одну кассету. Подумала, что это, наверное, моя вторая кассета, что Ренсом слушал ее. Но точно я не знала, в системе нумерации Стайнгардта не разбиралась. Прослушать ее не было времени. Я просто схватила ее. В ящике стола была ручка, но я не могла воспользоваться ею — теперь я уже помнила об отпечатках пальцев. Неожиданно поняла, как глупо поступила. Если адресую бандероль себе, то полиция, арестовав меня, найдет ее раньше меня. — Она смолкла, перевела дух. — И потом вспомнила о более важном. Не было марок. Меня уже трясло. Я попыталась представить себе судьбу этого конверта, попавшего к почтовикам без адреса и марок.

Мария смолкла, потрясла головой.

— И единственное, что мне представлялось, — почтовый служащий, ленивый и небрежный, выбрасывающий кассеты, поскольку неясно, кто их послал и кому их получать. — Мария грустно улыбнулась. — И все же я решила вручить судьбу Карло в руки правительства. Мне и в голову не приходило, что его судьба стала и судьбой Линдси Колдуэлл.

Пэйджит молча смотрел на кассету в своей руке. Она заметила это и отвела взгляд.

— Я опустила их в почтовый ящик, — тихо сказала она. — За мгновение до того, как этот напыщенный банкир вышел из лифта. Вернувшись в комнату и закрыв за собой дверь, я уже знала, что времени прошло слишком много. У меня не было полноценной версии. Только фрагменты. — Она снова помолчала. — Когда позвонила по 911, все, на что могла надеяться, — это мои собственные способности. А как ты любил повторять, они у меня более чем скромные.

С минуту Мария молчала. Потом снова взглянула на него.

— И конечно, — тихо выговорила она, — у меня был ты.

Он взглянул ей в глаза.

— Почему? — спросил он. — Потому что ты можешь манипулировать мною?

— Ты недооцениваешь себя, Крис. Ты самый великолепный адвокат из всех, кого я знаю. И я рассчитывала на то, что ты любишь Карло. — Пэйджит видел ее нерешительность, взгляд ее стал вопросительным. — Я знала, что ты будешь оберегать кассеты лучше, чем кто-либо. И если, не дай Бог, ты когда-нибудь прослушаешь их, ты сделаешь все, чтобы они никогда не попали к Карло.

Пэйджит долго смотрел на нее.

— Пятнадцать лет назад, — произнес он наконец, — я не был уверен, что Карло — мой сын. Но когда он стал жить со мной, меня это уже не занимало. Я был просто счастлив. — Его голос смягчился. — Я мог бы разочароваться в жизни, и ты отчасти тому виной. Но у меня, по крайней мере, есть сын.

Эти спокойные слова повергли ее в отчаяние. Она ссутулилась, отвернулась.

— Откажись от моей защиты, Крис. Тебе не надо приходить завтра в суд.

— И ты думаешь исправить этим положение? Когда я уже все знаю? Когда у меня эта кассета? — Помолчав, он медленно закончил: — Это все равно что объявить всему миру, что ты виновна.

Она устало пожала плечами:

— Не думаю, что это хуже, чем жить со всем этим. Наверное, я на самом деле виновна. Потому что никогда не буду знать, надо ли было убивать его.

— И я тоже, если уж на то пошло.

Она выпрямилась, как бы собираясь с духом.

— Я лгала тебе. Поэтому ты мне ничем не обязан. Об одном прошу: никогда не говори Карло о том, что знаешь. — Она посмотрела ему в глаза, сказала с мольбой в голосе: — Если хочешь, я признаю себя виновной. Но уничтожь эту кассету, Крис. Пожалуйста.

Пэйджит смотрел на нее, не отвечая. Потом встал:

— Ты не вправе просить меня о чем-либо, Мария. Можешь только надеяться.

И, решительно повернувшись, вышел.

4

— Как дела, папа?

Карло стоял в дверях библиотеки. Он старался говорить беззаботно, но Пэйджит отметил, что у него рассеянный взгляд, как у человека, который провел много времени в раздумьях, да и голос у него был слишком спокойный. Пэйджиту не хотелось смотреть на него.