Страницы моей жизни - Моисей Кроль

Здесь не место останавливаться на драматических событиях, которые произошли в Петербурге за два месяца, прошедшие между нашим съездом в Финляндии и 17 октября, когда царское правительство было вынуждено объявить исторический манифест, который привел к признанию в России Думы.

Несколько моментов из этих необычных двух месяцев в Петербурге мне хочется описать, потому что они были очень поучительны со всех точек зрения: психологической, политической и исторической.

27 августа 1905 года царское правительство издало новый закон об автономии университетов. Закон этот не только не удовлетворил студенческую молодежь, но, наоборот, вызвал серьезные беспокойства, которые кончились общей забастовкой во всех высших учебных заведениях. Студенты выставили ряд требований, и казалось, что забастовка будет длительной.

Но тут происходит нечто неожиданное. Студенты-революционеры начинают агитировать, что перед молодежью стоит более важная задача, чем борьба за широкую университетскую автономию, что надо готовиться к вооруженному восстанию и поэтому следует тотчас прекратить забастовку, которая приносит вред пропаганде вооруженного восстания. Не надо запирать двери университетов и высших учебных заведений, а наоборот, широко открыть аудитории и пригласить туда революционные народные массы, которые жаждут услышать свободное слово. И общая студенческая забастовка прекратилась в Петербургском университете, и все высшие учебные заведения начали известную кампанию митингов, которые были прологом к революции 1905 года.

Те, кто не присутствовал на этих митингах, не могут себе представить, какую роль они сыграли в драматическом ходе революции и какой психологический перелом они создали у петербургского населения.

Понятно, что митинги были созваны партийными людьми. Социал-демократы и социалисты-революционеры создали специальные организации, которые должны были этим заниматься, чтобы широкие массы знали, где будут происходить митинги и о чем будут говорить. Обе партии посылали своих ораторов, хотя слово получали все, кто записались. Вначале эти митинги посещали только студенты, курсистки и вообще интеллигенция. Это началось во второй половине сентября, но с каждым днем количество посещающих увеличивалось. Начали посещать рабочие, солдаты и простые люди. В конце октября в аудитории ворвалась «улица». Это были трудовые сословия Петербурга, там можно было встретить извозчиков, но большинство составляли рабочие, которые приходили с фабрик и заводов из разных концов Петербурга. Они заполняли все аудитории и с большим интересом прислушивались к речам. А там говорили обо всех наболевших проблемах, которые их интересовали и о которых они так много думали. Люди слушали свободные, ясные, отважные слова и обсуждения их несчастной судьбы. Раньше они улавливали только отрывки этих мыслей где-то в темных уголках своих заводов, а теперь они могли сидеть спокойно в больших светлых аудиториях, где они встречали сотни таких же, как они, рабочих и образованные люди объясняли им вещи, о которых они не имели никакого представления. Им рассказывали о борьбе, которую рабочие массы ведут в свободных странах за светлое будущее для всех.

Стоит еще подчеркнуть, что партийные ораторы инстинктивно чувствовали, что время слишком ответственное и серьезное, чтобы отравлять его партийной полемикой, и воздерживались от полемики. Было уже вполне достаточно того, в чем представители двух партий были согласны между собой. И удивительное дело: рабочие массы, политически плохо подготовленные, с удовольствием выслушивали фразеологию выступающих. Серьезные, хорошо подготовленные выступления они принимали с энтузиазмом и радостью. Это их настроение передавалось ораторам, часто в аудиториях создавалась атмосфера воодушевления, и этим можно объяснить тот факт, что все выступающие старались обходиться без демагогии, старались максимально ясно объяснить этим тысячам рабочих с открытыми сердцами, полными новыми, свежими чувствами, сложные вопросы и доказать им, какое благо есть свобода во всех ее проявлениях. Вывод всех серьезных речей сводился к тому, что рабочий класс должен помогать русскому народу завоевать политические свободы и сбросить самовластие со всеми его основами. Таким образом, петербургское население, особенно рабочие массы, полностью преобразовалось психологически и политически. 15–20 дней кампании митингов дали в тысячу раз больше результатов, чем многолетняя подпольная пропаганда и агитация. В первых числах октября кампания митингов достигла своего апогея. Днем профессоры читали свои лекции в университете и в других учебных заведениях, а вечером аудитории заполнялись тысячами рабочих, для которых эти митинги были духовной потребностью. Рабочие забывали свою усталость и не обращали внимания на то, что поездка их от завода до университета занимала много часов.

Для всех было непонятной загадкой, почему полиция и жандармерия допускают такие массовые собрания рабочих и интеллигентов и разрешают революционные речи. Было непонятно, как правительство допускает, чтобы в столице России свободно агитировали за вооруженное восстание. Было ли это провокацией, или страхом вызвать опасное народное движение, или это была тактика, чтобы не вредить переговорам, которые Витте вел с Японией по поводу мира. Одно ясно, что из-за «слабости» царского правительства в тот момент общее недовольство вырвалось из берегов и превратилось в грозное революционное волнение.

Тут я вспоминаю об одном странном парадоксе царской внутренней политики. Когда митинги стали принимать огромные размеры и революционеры открыто агитировали на этих митингах, что надо готовиться к вооруженному восстанию, жандармерия арестовала Милюкова и еще 7–8 известных политических и общественных деятелей: Кокошкина, Лутигина и других как членов Центрального комитета «Союза союзов». Милюков уже был под надзором полиции и ему не разрешали жить в Петербурге, поэтому он поселился в Удельном, вблизи от столицы. Так как многие члены Центрального комитета «Союза союзов» были под влиянием социалистических партий, которые выставляли лозунг «Готовиться к вооруженному восстанию», Милюков решил уйти из комитета. Многие умеренные члены были с ним согласны. Милюков их всех созвал, и они решили порвать с комитетом. В этот момент пришли жандармы, и все собрание было арестовано «за вредные действия “Союза союзов”». Правда, через две недели их освободили, но эта глупая мера жандармерии вызвала много критики.

В начале октября в Петербурге открылся съезд служащих железной дороги. Через несколько дней по Москве прошел слух, что полиция разогнала съезд и арестовала несколько видных делегатов. Тогда московские железнодорожные рабочие решили протестовать против петербургских арестов (которые еще не произошли, это был ложный слух) общей забастовкой, и 7 октября в Москве перестали работать все железные дороги. Это была только забастовка протеста без политических требований, и началась она без согласия центральных железнодорожных организаций. И тут начались те неожиданные и удивительные события, которые всегда приходят в дни перед революцией. Как только в Петербурге разошелся слух о том, что в Москве всеобщая забастовка железнодорожных рабочих, настроение петербургских рабочих сразу поднялось, как будто их коснулся электрический ток. На митингах 8 октября атмосфера была очень горячая. Рабочие решили показать свои симпатии к московской забастовке. Партийные ораторы не хотели и слышать о всеобщей забастовке и яростно боролись против каждого, кто предлагал, чтобы петербургские рабочие присоединились к московским. Представители петербургских партийных комитетов указывали, что забастовка в данный момент представляет страшную угрозу революционной кампании. «Нельзя пускаться в такую авантюру, – твердили они на большом митинге 8 октября, – потому что неудача такой забастовки неминуема». Во-первых, потому, что всеобщая забастовка в такой громадной стране, как Россия, «невозможна», а во-вторых, это не сулит удачу, так как царское правительство ни за что не пойдет на уступки бастующим, и в-третьих, всеобщая забастовка особенно опасна тем, что вызовет глубокий протест и недовольство мирного населения против бастующих, потому что вся жизнь остановится. Вывод революционных ораторов был такой: не всеобщая забастовка, но вооруженное восстание. Эту позицию партийные ораторы упрямо защищали еще 8 и 10 октября, когда большая забастовка Москвы уже перебросилась в Харьков и Ревель. 11 октября проходили большие митинги в университете. Во всех аудиториях собралось до 30 тысяч человек, почти все рабочие и служащие железной дороги, и несмотря на то, что революционные ораторы были против, рабочие приняли решение, что Петербургская железная дорога должна бастовать. «Это единственно верное оружие, которое есть в наших руках, – говорили железнодорожные рабочие. – Когда мы будем крепко держаться вместе, мы победим».