Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В большую дружбу вылилось знакомство Юрия Ларина с Михаилом Сидуром, приемным сыном известного скульптора-модерниста Вадима Сидура и директором его мемориального музея, расположенного на Новогиреевской улице в Москве. По воспоминанию Ольги Максаковой, одно время, начиная с середины 1990‐х, Сидур-младший был ее пациентом, приходил на психотерапевтические сеансы, и постепенно у него возникла идея устроить в музее персональную выставку Ларина. Ольга Арсеньевна колебалась, памятуя о необходимости сохранять дистанцию между врачом и пациентом. Но Михаил Вадимович от своего намерения отступаться не хотел, да и Юрию Николаевичу эта его инициатива показалась уместной и своевременной. В итоге психотерапевтические сеансы решено было по взаимному согласию сторон прекратить, а выставку поставили в план.
Они познакомились, – рассказывает Максакова, – и было удивительно, насколько легко оба вошли в контакт. Выставка состоялась в 1998 году (она упоминалась выше в этой главе. – Д. С.), и после этого отношения стали почти семейными. У них с женой была сплоченная пара – и у нас. Пожалуй, на моей памяти ни с кем больше столь же близких отношений не возникало.
Сидуры ценили творчество Ларина: Галина писала о нем тексты, а ее муж способствовал их публикации. Он к тому же покупал у Ларина работы для государственной коллекции – и для личного собрания тоже. Некоторые произведения были ему подарены автором. Появился у Ларина и живописный портрет нового друга.
Юрий Николаевич относился к нему несколько по-отцовски, – констатирует Максакова, – и Миша, в свою очередь, отчасти перенес на него образ отца.
А затем последовала цепь трагических событий. У Галины Сидур диагностировали рак.
Миша бросил на это все силы и четыре года при ее плохом диагнозе все-таки ее удерживал, – вспоминает Ольга Арсеньевна. – А через полгода после ее смерти Миша пришел ко мне и сказал: «Похоже, у меня та же самая болезнь, что и у Гали». Пользуясь своими связями, и моими в том числе, он лег в тот же гематологический центр, где лежала она, – и даже в ту же палату. Там выяснилось, что у него совершенно другой диагноз, но ничем не лучше. Где-то месяца через полтора он умер.
Это произошло в 2010 году. Музей, который Михаил Сидур когда-то сумел пробить через инстанции и которому отдал всю свою деятельную энергию, вскоре поменял административное подчинение, пару лет находился на реконструкции, потом поменял подчинение еще раз – с 2018‐го он числится филиалом Московского музея современного искусства. И хотя фигура главного героя, скульптора Вадима Абрамовича Сидура, остается ключевой для этой институции, однако нельзя сказать, чтобы здесь поддерживался какой-то особый пиетет в отношении его сына, основателя и первого директора музея. Казенными регламентами такое обычно не предусматривается.
Начиная с 1990‐х, значительная часть новых знакомств Ларина – далеко не всегда, разумеется, приводивших к горячей дружбе, но обычно окрашенных взаимными симпатиями, – относилась как раз к выставочным обстоятельствам. Он очень стремился к тому, чтобы время от времени показывать на публике свои работы, но никакими деловыми узами, как мы знаем, не был связан с частными художественными галереями. Иначе говоря, никто целенаправленно, хотя бы со среднесрочной перспективой, не занимался продвижением его творчества, и едва ли не единственный способ «выйти на зрителя» заключался в том, чтобы достичь договоренности с какой-нибудь некоммерческой площадкой – желательно все же «раскрученной», популярной, пусть даже в узком кругу.
В разные годы персональные выставки Ларина проходили в редакции журнала «Наше наследие» (увы, закрывшегося в 2020‐м после трех с лишним десятилетий славной истории), в Государственном институте искусствознания, в упомянутом выше Музее Вадима Сидура, в Российском фонде культуры, в «Галерее на Песчаной», в Болгарском культурном центре, в Музее-заповеднике «Царицыно». Это если говорить о Москве, а еще были персональные экспозиции в Саратове – в местном художественном музее и доме-музее Павла Кузнецова.
Не рассматривая и не расценивая каждый из этих показов в отдельности (как правило, демонстрировались новые работы – иногда в привязке к более ранним), просто отметим, что во всех случаях непременно кто-то выступал с инициативой, кто-то помогал и содействовал. Ларина всегда трогало участие в его судьбе людей, которые еще буквально недавно о нем только слышали или вовсе ничего не знали. «Мне кажется, что детдом продолжается – так и передают меня из рук в руки», – такую фразу обронил он однажды.
Почти все те, кто делал хотя бы шаг навстречу, уже не выпадали потом из поля его внимания. Но всегда так бывает, что кто-нибудь оказывается дороже и важнее остальных – это из разряда «сердцу не прикажешь». Близким другом и даже своего рода конфидентом в последние годы жизни Ларина стала Ирина Арская – искусствовед, научный сотрудник Государственного Русского музея в Петербурге. Их первая встреча произошла лишь в 2008 году, однако у нее имелась заочная предыстория.
В 1990 году я стала в музее хранителем фонда рисунка XX века, – рассказывает Ирина Игоревна. – А что такое принимать фонд? Ты стоишь, берешь папку за папкой, лист за листом, – а в фонде двадцать с чем-то тысяч единиц хранения, – и сверяешь инвентарный номер, сохранность и так далее. К букве «К» я уже довольно сильно потускнела – почему-то представляла себе это все более оптимистично. Дохожу до буквы «Л», и даже Михаил Ларионов меня разочаровал: я ожидала от его французского периода большего. А на следующей папке было написано «Ларин Ю. Н.», это имя мне ничего не говорило. Открываю крышку папки, вынимаю оттуда паспарту и говорю: «Ах!» Как солнцем озарилась комната, хотя работ было немного – может быть, десять. Думаю: вот оно, то искусство, которое мне стоит хранить. И я очень запомнила этот момент.
Спустя годы, когда в Русском музее готовили альбом «Рисунок и акварель в России. XX век», я предложила для него в числе прочих художников и Юрия Николаевича. Была воспроизведена его акварель, я написала аннотацию. И вдруг через несколько месяцев раздается звонок в отделе, и человек с очень молодым голосом просит к телефону Арскую. Это был Юрий Николаевич Ларин, который почти мальчишеским голосом минут пятнадцать выражал мне свои восторги. Разобрал
