Сердце Зла (СИ) - Беренцев Альберт

— Ничего, — пожал плечами Пожиратель, — Я знаю об этом, но понимаю не больше тебя. Наверное, даже меньше тебя. Так что вопрос ты потратил впустую. У тебя остался последний.

Но Андрей теперь растерялся, и так и не придумав ничего лучше, спросил:

— Мы еще увидимся?

— С тобой — нет, — ответил Пожиратель, — Ты просто пешка в этой игре, Андрей. Не обижайся, но эта история не про тебя. Но я еще появлюсь. В самом конце.

— Как же вы появитесь, если мы больше не увидимся? — удивился Андрей, но вопросы у него уже закончились.

Он вдруг стал падать вниз, на этот раз без всякий кувырканий в воздухе, продолжая вертикально стоять. Костер и Пожиратель остались где-то наверху, а потом исчезли совсем.

Прямо под Андреем вдруг разверзся сухой бассейн из коричневого необработанного камня, тот самый, на который Ксиб указывал, как на выход из локации, где не было гравитации. В дне бассейна было широкое отверстие, и Андрей провалился прямо в него. Никакого названия новой локации в этот раз снова не появилось. Андрей все еще находился за пределами Мира, где подписей не было.

Человек без чалмы истекает имплантом

Свободный Туркменистан, Дашогузский велаят

Сагануренов доковылял до ближайшего селения семь часов спустя после того, как Дочери фон Мизеса оставили его в пустыне с одним подбыриным. Селение называлось Дарваза, как и огненный кратер к востоку от него, и состояло из пары десятков белых домиков, выстроенных на европейский манер. Сагануренов знал, куда идти, потому что видел эту деревеньку еще с шоссе, когда ехал к землям Гильдыева.

Вид Сагануренова был ужасен, его кандура вся перепачкалась кровью, чалма потерялась, во рту не хватало двух зубов, язык был прикушен и болел, лоб и лицо были рассечены и избиты так, что из рожи детектива стал вытекать жидкий имплант, который Сагануренов залил туда перед отлетом, чтобы изменить черты лица и мимику. С другой стороны, он еще легко отделался. То ли потому что Дочери фон Мизеса были еще школьницами, то ли наоборот, потому что они были уже профессионалами и умели бить аккуратно. Но так или иначе, Сагануренову ничего не сломали, даже кости разбитого носа, из которого натекла большая часть крови, оказались целыми.

Сагануренов, наплевав на свой сомнительный теперь социальный статус и местные законы, забарабанил в дверь первого попавшегося ему палисадника, огороженного беленой каменной стеной. Внутри залаяла собака, а вскоре дверь открыла толстая женщина в платке и длинном теплом платье.

— Пить, — простонал Сагануренов по-английски.

Женщина забормотала что-то по-туркменски, а потом неожиданно втащила Сагануренова во двор дома. Через минуту Сагануренов уже сидел за столом в палисаднике под каким-то чахлым деревцем, а на столе перед детективом стоял кувшин воды, стакан и даже лежала пачка немецкого болеутоляющего.

Сагануренов жадно припал к воде, а напившись, принял болеутоляющее. В дверях домика появился какой-то мрачный мужик, кивнул детективу и тут же исчез.

— Врача? — спросила женщина по-английски.

— Нет, спасибо, мэм, — ответил Сагануренов, все еще ощущая боль в прикушенном и иссушенном долгой дорогой языке, — Но дезинфекция не помешала бы. Однако вынужден сообщить, что мне нечем вам заплатить. А еще я преступник, и любой может меня убить. Не создаст ли это вам проблем, мэм?

Женщина сначала притащила банку русского дезинфицирующего геля, и только потом ответила, на довольно хорошем английском:

— Никаких проблем, мистер. Насколько я понимаю, вам повстречались Дочери фон Мизеса, а их вердикты все равно никто не признает. Так что можете не беспокоиться. Но к ним вам лучше больше не соваться. Вы еще легко отделались. На прошлой неделе они какому-то шведу обе руки сломали. А меня зовут Эджегюль.

— Ива… То есть Ахмед Аль-Кхида, — представился Сагануренов, намазывая лоб гелем, — А что за швед?

— Да геолог какой-то, — объяснила Эджегюль, — Хотел поглядеть на огненный кратер. Ну наши девочки его и поколотили немножко. Они вообще умницы, у меня там дочка работает. А туристы все равно лезут, где-то по два человека в неделю стабильно прутся, хотя ведь знают, что будут бить. А до смерти убить — пока никого не убивали, честно признаюсь. Так что вы не переживайте.

— Никаких переживаний, мэм, — вежливо ответил Сагануренов, хотя говорить было трудно из-за отсутствия во рту привычных зубов, — А вашу дочку случайно не Шекер зовут? Имел честь с ней познакомиться. Милая девчушка, мэм.

— Не, — мотнула головой Эджегюль, — Мою Эше зовут. Мы называем всех женщин в семье на «Э», такая традиция. А Шекер я знаю. Эше говорит, она там командует.

— А могу я узнать, что ваша дочка и ее подружки там охраняют? — спросил Сагануренов, — И почему бы не пускать туристов к кратеру? Вы бы могли брать деньги за его посещение. Мне кажется, довольно глупо бить людей, когда можно на них заработать, это как-то не по-либертариански, при всем моем уважении, мэм.

— Что охраняют — не знаю, — пожала плечами Эджегюль, — Да они и сами не знают, и не спрашивают. Их в гимназии имени Людвига фон Мизеса учат не задавать лишних вопросов работодателю. А что до кратера, то раньше к нему бесплатно всех пускали, когда землей владела «Yerasty baylyk». А потом газ покупать перестали, и компания вынуждена была продать этот кусок земли какому-то Гильдыеву. А он уж никого не пускает совсем. Разве что тех, кто пароль знает.

— Пароль? — невинно поинтересовался Сагануренов, — А что за пароль?

— А я почем знаю? — ответила Эджегюль, — Даже дочка не знает. Только Шекер в курсе, ей пароль Гильдыев сообщает по телефону. Каждый месяц новый. И те, кто знают пароль, могут пройти и поглядеть на кратер.

— Странно, у меня никакого пароля не спрашивали, — заметил Сагануренов, уже умывшийся из кувшина и закончивший обмазывать лицо гелем вперемешку с натекшим жидким имплантом.

— Так а зачем спрашивать? — искренне удивилась Эджегюль, — Кто знает пароль — тот сам скажет. А кто не знает — того бьют.

— А вы уверены, что знающие пароль ходят поглядеть на кратер, а не, скажем, к мегалиту в паре километров от него?

— Да не знаю я! — развеселилась Эджегюль, — Вот вы все спрашиваете, а мне почем знать? Вон, у вас все лицо в жидком импланте, чтобы внешность изменить, и на подбородке след от приклеенной бороды. Вы сами-то не детектив какой? Хотя чего уж, не отвечайте. А что касается мегалита, то снова не знаю, ходит туда кто или нет. Эти камни очень старые, называются Söweşiji ölüm. «Смерть Воина» по-вашему. Мне прабабка рассказывала, что в ее времена каждый мальчик перед обрезанием должен был пойти туда и проспать там ночь. Это еще в старой Обаси было, раньше была тут такая деревня. А сейчас нет ее, расселили, когда кратер загорелся. И вроде некоторые мальчики после ночи в камнях с ума сходили или умирали. Но все равно все должны были туда ходить и спать там. Вроде как, проверка мужества. А больше я про эти камни ничего не знаю. Вы вон у Мэтта спросите. Он на кратер поглядеть приехал, тоже все про эти камни спрашивает.

— Не имею чести быть знакомым с Мэттом, мэм, — признался Сагануренов.

— Да, он у меня на постой стал, — сказала Эджегюль, — Американец. Спит сейчас поди. А почему спит? Потому что ночью собирается идти на кратер глядеть. Только вот глупость это. У нас же теперь ни ночи нет, ни дня. Только серебряное небо круглые сутки. Испоганили ночь либертарианцы. Я, положим, согласна, что левакам со спутников на нашу страну глядеть незачем. Но ночь-то могли бы и оставить. И кратер ночью горел красиво. А еще звезды были, и луна, так красиво было. А теперь только серебро это мертвое наверху. Тьфу.

Вы есть-то будете, раз вам врач не нужен? Или хотите, вечером с Мэттом поужинайте. Он как раз проснется. За еду денег не возьму, поскольку вы мой гость. Но за постой беру, уж простите. Пять туркменкоинов за комнату. С того и живу, что сдаю комнаты тем, кто приехал на кратер поглядеть. А что делать? Пенсий-то нету. Вон, при старом режиме пенсий тоже не было, но это потому, что их диктатор отбирал и строил на них себе золотые статуи. А сейчас пенсий нету, потому что либертарианцы говорят, что пенсии — это левачество. Живем-то сейчас вроде и получше, чем при старом режиме, намного получше. А пенсий, как не было, так и нету. Тьфу. Так что, будете комнату снимать? Есть свободная, отдельная. Вид на пустыню. Ну, у меня во всех комнатах на нее вид, уж не обессудьте.