Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

то просто летел мимо… Тимка всё больше злился. Сдернул с себя толстовку, но не ощутил холода. Он уже не замечал дождя. Он потерял счет времени. Утратил ту ниточку, связывающую его с действительностью. Неожиданно сознание сконцентрировалось лишь на цели: попасть в кольцо, просто попасть в кольцо! Да что тут сложного-то? Это же бред какой-то… сколько раз он кинул уже мяч? Двадцать? Сорок? Сто? И ни одного попадания. Ни одного! Будто кто проклял… В отчаянии он швырнул в очередной раз мяч и просто опустился на колени в бессилии, склонив голову. С волос капала вода. Она противно просачивалась в широкий ворот толстовки, сползала по горячей спине, но не остужала. Увы. И легче после ста бросков тоже не стало. От слова совсем.

И тут прямо перед глазами появились белые крохотные кроссовки, а дождь вдруг застучал над головой, будто по пластиковому ведру. Быстро застучал, часто: кап, кап, кап. Но Тимка не поднимал головы. Он узнал эти кроссовки.

— Не сиди на земле, простынешь, — проговорил глубокий, немного с хрипотцой голос.

Нет, нет, нет. Кого-кого, а Леру он сейчас видеть хотел меньше всего.

И девочка это понимала, но останавливаться не собиралась. Протянула ему руку:

— Вставай.

Так больно… Так плохо… И неловко… И тогда Тимка просто ткнулся ей в бедро головой, прямо под ладошку и тяжело сглотнул. Говорить он не мог. Лера погладила его по мокрым волосам.

— Ты же вымок весь! — проговорила она удрученно и присела. — Тим…

Он чувствовал тепло ее пальцев, которые гладили его по лицу, сдвигая со лба намокшие пряди, чувствовал, как они касаются страшной царапины, едва не располовинившей глаз, и понимал: девочка его жалела. Жалела, как умеют жалеть только женщины, и совсем не важно, сколько этой женщине лет — сорок, сто или четырнадцать. Только женщины жалеют так, будто передают частицу своей силы, своей души. Передают, согревая.

— Тим, —  едва слышно позвала Лера.

Узкая ладошка скользнула по щеке к подбородку, но одной рукой приподнять голову упрямого мальчишки не получилось. Тогда Лера отпустила зонт. Тимка это заметил лишь когда вновь почувствовал холодные капли на лице, вскинул глаза и оказался в плену обеспокоенных медовых глаз. Казалось, они заглядывали с тревогой прямо в душу.

— Тим, — сорвалось ласково.

В груди что-то тренькнуло, разбившись на миллион осколков. Сердце замерло, как и мир вокруг. Замерзшие руки притянули к себе тонкий стан, а холодные губы коснулись пухлых губ; губ, что так редко улыбались.

На мгновение девочка растерялась. Тимка, сжав ее в своих объятьях, казалось просто затащил к себе на колени. Под ее пальцами было напряженное от макушки до пят тело, обтянутое мокрой одеждой. И эту одежду девочка как раз и не чувствовала. Ладони пытались оттолкнуть парня, но только скользнули по гладкой ткани футболки. Чужие губы вдруг стали настойчивее, и тогда девушка всё ж таки смогла отстраниться от Тимки. Тот тяжело дышал, в глазах плясали черти и смотрел он так, будто впервые ее видел. Дождь бежал по лицу, ее кофта, меняя цвет из-за воды, на глазах из оранжевой превращалась в терракотовую. Парень дотянулся до зонта, схватил за ручку и поднял над головой, пряча девочку от дождя, но та, воспользовавшись тем, что хватка стала слабее, поднялась, оправила одежду. Она отворачивалась от Тимки, словно избегала взгляда.

— Лер, — позвал парень не то ласково, не то виновато. Поднялся, шагнул к ней и обнял одной рукой.

Малышка ткнулась ему в грудь и тоже обняла. Тимка у нее над макушкой даже улыбнулся впервые за день, а потом… Он не понял, что произошло. Объятия превратились в захват, ноги вдруг оторвались от земли, небо рухнуло куда-то вниз, а земля бросилась вверх, а потом парень приложился спиной о покрытие баскетбольной площадки. На лицо тут же посыпался дождь.

— Твою… — вырвалось со стоном. Тимка едва мог дышать. Конечно, покрытие не бетон, но даже на него падать так себе… сомнительное удовольствие.

— Урод…, — услышал он шипение над собой, перекатился со стоном, кое-как встал. Под лопаткой весьма ощутимо болело.

Лера стояла в метре от него и вытирала губы рукавом, натянутым на ладонь.

— Лера, ты чего? — спросил Уваров.

Девочка, сжав кулаки, шагнула к нему. Тот, не ожидая от себя, прикрылся и шагнул назад.

— Ты чего?

— Уваров! Я думала, ты лучше. Влюбилась, как дура! А ты? Я что? Громоотвод или так… передержка?

И Тимка словно протрезвел, подошел, попытался взять за руки, но девочка вырвала ладонь из мокрых пальцев.

— Не смей ко мне прикасаться! Я не собираюсь быть одной из твоей коллекции!

Тим даже растерялся.

— Лер, ты чего? Какая коллекция?

— А ты у своих баб спроси? Не много ли их у тебя, а?

— Какие бабы, Лер?

Но девочка вдруг поджала губы, а в медовых глазах отразилась вся боль Вселенной.

— Ты…, — только и смогла выдохнуть она и, подобрав зонт, бросилась к выходу, прихрамывая.

Тим стоял и смотрел ей вслед. На душе было гадко.

Он шел домой, натянув толстовку прямо поверх мокрой футболки. Губы всё еще горели. Слова Леры не выходили из головы, и Тимка вздохнул. Он понимал, о каких бабах говорила девочка.

— Развел гарем, — пробормотал он и вновь вздохнул.

Лера знала о Клинкиной, теперь еще знала о Волковой. А ведь получалось забавно. Ни к Волковой, ни к Карине у Уварова не было чувств, но он не далее, как в субботу впрягся из-за Карины. А сегодня влип в историю с Кирой. И на фоне всего этого еще и Леру поцеловал.

— Моральный урод… — вынес себе диагноз Тимка и опять вздохнул.

Завтра у Ника день рождения, но настроения праздновать не было. Парень тяжело поднялся на четвёртый этаж, отряхнулся у двери, как собака, тихонько вошел и, услышав голоса, доносящиеся с кухни, замер.

— И у тебя всё получилось? Вот прямо без ошибок? — весело спросила мама.

— Да! — взвизгнула счастливая Дашка. — Виталина Альбертовна сказала, что я сегодня лучше всех старалась.

— Молодец, дочка! Умница! А мы с папой тебе это всегда говорили. Чем больше стараешься, тем лучше получается.

На кухне завозились —