Южный ветер - Норман Дуглас

Желая предоставить главным лицам духовенства и нескольким поддерживающим их партию избранным мирянам возможность отдать гостю дань уважения, приходской священник устроил маленький дружеский обед. Подробностей происшедшего во время трапезы никто так и не узнал, стало известно лишь, что высокий гость пребывал в отличном расположении духа, шутил, смеялся и рассказывал анекдоты, что его очаровало вино и превосходные местные лангусты, и что он объявил о намерении купить на острове маленькую виллу, дабы провести в ней, после того как завершаться его труды на общественной ниве, закат своих дней. Идеальное место! Счастливые люди, так он назвал собравшихся. Очень жаль, что ему придется отплыть завтрашним дневным судном, так и не увидев большей части праздника Святой Евлалии.

И еще одной новости дозволено было выплыть наружу и не без некоторого усердия со стороны передающих ее распространиться по острову -- сводилась она к тому, что коммендаторе вежливо, но решительно отказался принять за свои услуги какое-либо вознаграждение. Он даже мысли подобной не допускал! Редко встречается такое сочетание удовольствия и долга, как в этом случае -- удовольствия от приезда на очаровательный остров и долга, требующего, чтобы он произнес в суде несколько слов в защиту несчастного юноши, ибо он по мере своих ничтожных сил старается защищать угнетенных, тем самым выказывая себя достойным сыном Церкви.

-- Всегда к вашим услугам! -- добавил он. -- И если вы примете от меня скромное пожертвование в тысячу франков и распределите их, по усмотрению Его Преподобия, среди нуждающихся бедняков Непенте, вы сделаете меня вашим пожизненным должником!

Такова, если верить рассказам, была речь произнесенная великим человеком. Всю ее от начала и до конца выдумал Торквемада, который, будучи высоко-принципиальным священнослужителем, обладал строгими, ортодоксальными взглядами по части пользы, приносимой благостными легендами. Он знал, что народу эти слова понравятся. Торквемада надеялся также, что они разозлят завистливого Судью до колик в желудке. Он исходил из того, что и сам великий человек, если когда-либо услышит о ней, лишь обрадуется благочестивой сказке, столь правдиво рисующей его характер.

Один дон Франческо, этот благодушный, погрязший в земном упрямец, этот любитель вина и женщин, один только он не принял участия в празднике, сославшись на желудочное недомогание и распоряжение врача. Он не сходился с Торквемадой во мнениях относительно подобных дел. Дон Франческо питал неприязнь к любому насилию, независимо от того, кто к нему прибегает -Каморра или франкмасоны, Ватикан или Квиринал, -- неприязнь настолько сильную, что мог бы возненавидеть оное, если бы походил характером на "парроко" и обладал склонностью к ненависти. Но он был слишком флегматичен, слишком жизнелюбив и слишком склонен потакать себе и другим, чтобы испытывать при упоминании имени дона Джустино нечто большее чувства некоторого неудобства -- чувства, которое острый разум, скрытый под складками жира, позволял ему выразить в пылких и точных словах.

-- Я отлично знаю, -- сказал дон Франческо Торквемаде, -что он называет себя достойным сыном Церкви. Тем хуже для Церкви. Я понимаю, что он -- видный член правительства. Тем хуже для правительства. Наконец, я сознаю, что если бы не его вмешательство, безобидный человек мог бы провести остаток жизни в тюрьме. Тем хуже для всех нас, у которых источник правосудия настолько загажен. Однако обедать с ним за одним столом -увольте. Разве его история не известна всем и каждому? Животное! Меня вырвет, едва я его увижу. И можете мне поверить, дорогой мой "парроко", что вид у меня при этом будет не самый приятный.

Торквемада скорбно покачал головой. Отнюдь не впервые у него возникало подозрение, что его столь популярный коллега как христианин ни холоден, ни горяч.

ГЛАВА XLV

Рыночную площадь заполнила людская толпа. Все обсуждали близящееся событие -- заседание Суда. Для синьора Малипиццо день грозил сложиться неудачно. Тем не менее все восхищались его умом, выразившимся в заключении русских под стажу. В подобных обстоятельствах лучшего невозможно было и выдумать. Этот шаг доказывал, что синьор Малипиццо свободен от антикатолических предрассудков. Демонстрировал его ледяное беспристрастие.

Торквемада, узнав, что принадлежащая арестанту золотая монета точь в точь совпадает с найденными среди вещей убитого, счел это обстоятельство достойным сожаления. То было явное свидетельство виновности его родича! Весьма, весьма достойно сожаления. И все же, то что убитый был не только иностранцем, но к тому же и протестантом, значительно смягчало тяжесть содеянного и с нравственной, и с религиозной точки зрения, а возможно и с юридической тоже. Да и кому интересна юридическая сторона дела? Разве он не нанял дона Джустино? Виновный или невиновный, арестант должен выйти на свободу. И обдумав все еще раз, Торквемада решил, что несчастный вполне достоин золотого красноречия великого человека. Выходит, ему все-таки присущи мужские качества, он определенно умнее, чем кажется. Вполне заслуживает свободы.

Пробило десять.

Столько народу в Суд еще никогда не набивалось. Буквально некуда было ногу поставить. Солнечный свет лился сквозь не мытые много месяцев окна, дышать становилось все труднее. Здесь и всегда-то было душновато, пахло стоялым табачным дымом и человеческим телом.

Пока все сохраняли спокойствие, кроме копошившегося в бумагах седого писца. Синьор Малипиццо, уважительно, но с достоинством поклонившись прославленному юристу, уселся лицом к публике на возвышении, с которого ему полагалось вершить правосудие. Прямо над его головой к стене был прибит большой лист белой бумаги с отпечатанными на нем словами: "La Legge" -"Законность". Слова как бы нависали над залом суда. По одну сторону от плаката виднелся красочный портрет Короля, облаченного в мундир берсальеров: глаза монарха, пронзительные и воинственные, взирали из-под шлема, увенчанного плюмажем из клонящихся книзу перьев, отчего шлем казался великоватым для монаршьей головы размера примерно на три. По другую сторону висело изображение улыбающейся с кротким жеманством Мадонны, одетой в расшитое жемчугом и золотыми кружевами голубенькое платье вроде тех, в которых дамы выходят к чаю. Именно под этой картинкой обыкновенно стояла плевательница, которой Его Милость усердно пользовался во время всякого заседания Суда, -- таким вежливым франкамасонским манером синьор Малипиццо выражал свое почтение к Божьей Матери. Сегодня, что всем сразу бросилось в глаза, этот предмет обстановки покинул привычное место. Теперь он стоял под портретом Короля. Тонкий комплимент грозному юристу, защитнику католицизма, заклятому врагу Савойского дома. Людям эта деталь очень понравилась. Вот же умница! -- говорили они.