Сегодня и вчера - Евгений Пермяк

— И не будем, — согласился Сережа: — Спасибо тебе. Ты умеешь вносить ясность…

Капа громко расхохоталась.

— Какие милые и редкие слова — «вносить ясность»… Пойдем, Катя, и внесем ясность для остальных. Они же переживают.

Кате Шишовой нужно было забежать домой, а может быть, она хотела оставить Сережу и Капу наедине. Вернее всего, что это было так.

И когда Капа и Сережа оказались с глазу на глаз, она взяла его за руку и начала так:

— Сережа, тебе, наверно, уже мала та косоворотка, которую я вышила тебе давным-давно? В восьмом классе…

— Да нет, Капа… Она, оказывается, была сшита с запасом. Я недавно примерял ее. И она, понимаешь, ничуть не тесна.

Капа не скрыла счастливой улыбки. Она ничего и никогда не скрывала и не будет скрывать от Сережи:

— Я очень рада, Сережа, что косоворотка мною шилась с запасом и ты не вырос из нее.

Как любила Капа прибегать к иносказаниям и находить слова двойного и даже тройного звучания!

— А почему ты, Капа, заговорила о косоворотке?

И та ответила:

— Кажется, искала зацепку, чтобы поговорить о Руфине. Тебе, наверно, понятно, Сережа, что ни я, ни Ийя не можем любить Руфину.

— Конечно, понятно.

— Но понятно ли тебе, Сережа, что не любить еще не означает ненавидеть, желать зла, неудач… Ведь мы на семнадцатой ливши объединились не только для того, чтобы работать по-коммунистически, но и жить… Или хотя бы стремиться жить как можно правильнее.

— Что значит правильнее, Капа? Руфина тоже по-своему правильно живет.

— Я говорю — правильно по-нашему, а не по-Руфининому. Правильно жить, я понимаю, — быть внимательнее к людям. Ко всем людям. Заботливее. И главное — снисходительнее. А так ли мы отнеслись сегодня к Руфине? По-коммунистически ли поступили мы, ощетинившись и отмолчавшись, когда она пришла в цех? А потом? Каким мы чувствам позволили командовать нами, когда она ушла? Когда мы, нервничая и негодуя, из рук вон плохо работали. Сережа, не кто-то, а ты должен зайти к Руфине.

— Этого еще не хватало. Зачем? Ты что? — возмутился Сергей. — И это говоришь ты? Говоришь, не боясь, что твоя косоворотка мне может показаться после такой встречи тесной?

— Она никогда не будет для тебя тесной, Сережа. Ты никогда не вырастешь из нее.

Капа произнесла эти слова, будто она заранее знала и то в жизни Сережи, о чем он не знал сам.

— Но ты понимаешь, Капитолина, — назвал Сережа Капу впервые этим полным именем. — Для меня же Дулесова не просто соседка…

— Тем более. Тем более ты должен встретиться с нею и поговорить так, как будто она — не она, а твоя родная сестра, а ты ее брат. Или «человек человеку друг и брат» ты признаешь только напечатанным в газетах и не носишь в своем сердце как первую заповедь нашей жизни?

Тут Сережа, почувствовав, что власть доводов Капы, сила ее убеждений неоспоримы, неуверенно согласился:

— Конечно, я могу… Конечно, я не считаю, что Руфина какая-то закостенелая, и вообще… Но где мне взять слова? Ведь она же — сила! А я?

Капа на это сказала:

— Сила, Сережа, это мы. И только мы. И нет на земле силы сильнее нас.

Сережа не поверил, что это говорит Капа. Он посмотрел на нее и задумался.

Где та девочка в белом фартучке с букетиком фиалок? Неужели это она? Личико то же. И те же тоненькие пальцы, И тот тонкий голос. Но перед ним другой человек. Человек, который утверждает себя главной силой на земле. И этому он верит.

— А если у тебя не найдется или не хватит слов, — вдруг совсем по-девчоночьи наивно защебетала Капа, то возьми их у меня. Я отдам тебе их все, до последнего слова…

Капа подошла к Сереже и, коснувшись своими устами его уст, прошептала:

— Пусть перейдут к тебе мои слова…

Губы Капы дрожали. Вздрагивали и плечи. Она страшилась встречи Сергея и Руфины. Но эта встреча была нужна. Только Сергей мог повлиять на Руфину. И Капа повторила:

— Ты как можно скорее должен встретиться с нею, Сережа…

XXVI

Исправно работает Руфина Дулесова на семнадцатой линии. Подчиняется ее неписаным правилам, и со стороны кажется, что она многое поняла. И это так. Многое поняла Руфина. Поняла, но не приняла. Сердцем. Нутром.

Ей нравилась скромность, самоотверженность, спаянность коллектива, борьба за общий, а не личный успех. Но в эти хорошие черты бригады она не могла поверить, как и в ее идейную сущность, в моральные основы. Руфина видела в них показную условность, некий гипноз самовнушения. Повторялась старая история внутреннего разлада, но на этот раз не с одним человеком, которым был Алексей, а с коллективом «Алексеев». И уж конечно, из всех этих «Алексеев» выделялся Сергей. Несомненно, Сергей — душа бригады, и все идут за ним. Не называя себя бригадиром, он остается им.

Руфина не допускает, что Сергей сознательно ввел сменное бригадирство, желая этим устранить Руфину и не дать линии называться «семнадцатая дулесовская», как она уже называлась кое-кем. Пусть он не хотел этого, как не хотел и его брат Алексей, вводя автоматическую приставку, зачеркнуть славу Руфины. Это ничего не меняет. Равноправный дележ успехов бригады не устраивает Руфину, но как об этом сказать?..

Кому?

Ведь она по своему желанию приняла приглашение Гладышева и пошла на отстающую линию, чтобы сделать ее передовой. Теперь она стала такой. Более того, все считают ее коммунистической. Так чем же ты недовольна, Руфина Дулесова? Чего ты хочешь? Тянуть линию назад? Отвести ее на прежние рубежи? Засушить, дать увянуть тому, что должно расти и стать цветом времени, смыслом всей жизни тружеников и твоей жизни, если ты дочь, а не падчерица своего народа?

Разговор с Алексеем, оказывается, продолжается. Продолжается в ней самой. В ее сознании. В ее сознании разговаривает Алексей, ломая незыблемое, сокровенное, взлелеянное.

Нет страшнее разлада, чем внутренний разлад. Ей нужно, ей хочется теперь поговорить с Сережей. Поговорить и хотя бы очиститься перед ним. Виновата она или нет в своей любви к Алексею, но все же она принесла много страданий Сергею, сломав его счастье в домике с башенкой. Начав с этого, она, может быть, и спросит его, как ей быть дальше. Не враги же они. С этих слов она и начнет.

«Сережа! Мне нужно поговорить с тобой. Ты, по законам нашей бригады, не можешь мне отказать в этом. Я жду тебя в шесть часов вечера.

Руфина»

Записка была Сережей показана Капе. Капа сказала:

— И очень хорошо. Не растеряй мои слова.

И Сережа пришел. Он пришел в косоворотке, сшитой Капой, и сел возле Руфины на ступени недостроенного крылечка их дома.

— Сережа, мы все-таки не враги. Мы просто жертвы самообмана…

— Руфина! — прервал ее Сережа. — Не «самообманываешься» ли ты, когда говоришь о самообманах, самовнушениях, самогипнозах…

— Не думаю. Мне кажется, мы не любили друг друга. Нам хотелось любви, и мы выдумали ее, а потом поверили в выдуманное.

— Я опять повторяю то же самое. Не выдумываешь ли выдумку о нашей любви? И если выдумываешь, то говори о самой себе, а не обо мне.

— Сережа, неужели ты до сих пор любишь меня?

— Нет, Руфина, — сказал он, — у меня, кажется, уже нет любви к тебе, но я не могу побороть в себе обиду. Ты не захотела тогда хотя бы немножечко смягчить наш разрыв. У тебя не нашлось сострадания ко мне… Помнишь, как ты повернулась ко мне спиной, стала смотреть в окно и не оглянулась, когда я… когда я так неуверенно уходил?

Руфина не оправдывалась:

— Да, это было бестактно с моей стороны.

— Нет, Руфина, «бестактно» — это не совсем подходящее в данном случае слово. Но я не хочу искать подходящие… Ты поступила тогда, по крайней мере, не по-товарищески.

— Да, Сережа. Я тогда думала только о себе. Иначе я и не могла тогда, Сережа…

— Иначе ты не можешь думать и теперь, Руфина. И в этом все твои беды. Все, Руфа. Ты всегда, Руфина, думала о себе. И работая на «АВЕ»… И собираясь выйти замуж за Алешу… Потом — за меня… Потом — переходя на семнадцатую линию. Ты ведь тоже думала не о линии, а о себе.

Руфине было стыдно признаться, но солгать она не могла:

— Да, Сережа. Мне хотелось счастья.

Горестная улыбка пробежала по Сережиному лицу. Много слов осуждения береглось у него для Руфины. Гневных, заслуженных ею слов. Но Сергей не воспользовался ими. Но пригвождать ее, а убедить хотелось ему. Так требовали законы бригады. Так хотела Капа.

— Ты искала счастья, Руфина. И я понимаю тебя. Но разве человек может быть счастлив сам по себе, в одиночку? Его делают счастливым только другие. Человек не может быть согрет только своим теплом. Его согревает тепло других. Но для этого нужно, чтобы и ты тоже излучал тепло. Это великий закон взаимного излучения теплоты…

Сережа остановился. Его щеки залил румянец: