Живи как хочешь - Марк Алданов

Пемброк одобрительно кивал головой. Он еще на пароходе сообщил репортерам о своих планах и принял своего директора, который доложил, что дела в совершенном порядке. Оказалось также, что у Сильвии все благополучно: от нее пришла длинная телеграмма из Калифорнии. Директор хотел остаться на пристани, но Альфред Исаевич отпустил его. Он был очень весел, как всегда при возвращении в Соединенные Штаты.

Надя изучала американскую жизнь. Везде были автоматы, огнетушители, телефонные будки, объявления магазинов и гостиниц. Висели надписи: «No smoking» – и все курили, – «Stop. Danger», «Watch your step!» – и никто на них не обращал внимания. Она с жадностью искала по стенам театральных объявлений, но именно их было очень мало. Издали ей показалось, что как-будто висит театральная афиша, – оказалось: «My beer is Rheingold, the dry beer». Альфред Исаевич объяснял ей, что в одном Нью Иорке больше телефонов, чем во всей Европе вместе взятой. «Где же бегает Виктор?» – думала она. Ей хотелось, чтобы он, а не Пемброк показывал ей Америку.

Среди первых отпущенных на свободу пассажиров был Гранд. Он с самого начала показал таможенным чиновникам свои бриллианты и объяснил, что едет в Южную Америку. Носильщик, видимо очень им довольный, нес за ним превосходные новенькие чемоданы. Гранд учтиво поклонился Наде. На пароходе Делавар его ей не представил, сказав кратко, что это прохвост. Наде не верилось: такое милое у него было лицо. Впрочем, она теперь была расположена ко всем людям.

– Вот видите, honey, у вас во Франции сегодня пишут специально для нас, янки: «Smoking is not allowed», и они думают, что это по-американски. А у нас пишут: «No smoking», насколько это проще и какая экономия! Вот она, американская efficiency! – говорил Пемброк. Он увидел плакат «Welcome home» и чуть не прослезился от умиления. Надя огорченно чувствовала, что к ней, с ее пятимесячной визой, эта надпись пока не относится.

Тем временем Делавар давал интервью.

Ему уже стало ясно, что с Надей ничего не будет: такая подходящая обстановка, как на пароходе, больше не повторится. Он вспомнил слова Наполеона: «В любви есть только одна победа: бегство». Эти слова несколько его успокоили. Еще больше его утешила мысль о репортерах, которые скоро его обступят. Хотя он знал, что репортеров угощать не обязательно, велел подать в гостиную «Фонтенебло» три бутылки шампанского. Пришло всего два человека; они видимо были удивлены, но приятно.

– …Европа переживает серьезный кризис, – очень отчетливо с расстановкой, почти так, как он диктовал секретарям, говорил Делавар. – Возможность войны, конечно, не может считаться совершенно исключенной, но есть все основания думать, что войны не будет, так как ее никто не хочет. Здравый смысл человечества может восторжествовать, должен восторжествовать и восторжествует! – с силой сказал он. (Репортеры уныло записывали на всякий случай: догадывались, что в редакции все это будет брошено в корзину). – Европа и в частности Франция понемногу оправляются от последствий войны, которые, конечно, не могли не быть тяжкими. В этом отношении очень большую роль сыграл и план Маршалла. Теперь же основная задача человечества заключается в том, чтобы не для разрушительных, а для конструктивных целей была использована атомная энергия. Додумавшийся до нее пытливый гений человечества, быть может, в первый раз в истории мира вызвал к бытию силы, с которыми при неблагоприятно сложившейся конъюнктуре было бы трудно справиться. Вы все помните легенду об Apprenti sorcier (он перевел эти слова на английский язык): ученик колдуна вызвал злого духа и не мог водворить его на прежнее место. Этой тяжелой проблеме, повисшей над всем человечеством, будет посвящен грандиозный фильм, который я намерен поставить при участии моего друга м-ра Альфреда Пемброка из Холливуда…

Норфольк все время многозначительно кивал головой, как бы приглашая репортеров оценить глубину мыслей босса. «У него на лице такое выражение, какое могло быть у Линкольна в те минуты, когда он произносил Gettysburg Address», – весело подумал старик.

Багаж Яценко попал во вторую залу. Когда осмотр кончился, Виктор Николаевич отправился разыскивать своих спутников и вдруг с изумлением увидел Тони. Он не сразу ее и узнал: так она изменилась. «На лице совершенная torpeur! Что с ней?"

– Какими судьбами? – спросил он по-русски. – Так вы тоже путешествовали на этом пароходе?

– Да, я тоже путешествовала на этом пароходе.

– Я и не знал, что вы собираетесь в Америку. – «Какой у нее теперь Аффективный Мотор?» – хотел спросить он. – Но как же мы не встретились?

– Вы путешествовали в первом классе, а я во втором, поэтому встретились только теперь… А помните, я говорила вам, что мы будем встречаться, что наши жизни перекрещены. Говорила я это?

– Говорили, – сказал он с внезапным очень неприятным чувством.

– То-то. Предчувствия меня никогда не обманывают. Вы меня никогда не забудете. Вспомните на смертном одре, будете вспоминать и дальше.

«Совсем сошла с ума!» – тревожно подумал он. Вдруг насмешливость, давно ее оставившая, засветилась в ее глазах. Она опять, как прежде, откинула голову налево и назад, но Яценко теперь смотрел на нее только с жалостью. – Надеюсь, вы в Америке откроете отделение «Афины»?

– И рад бы, да не могу. Я не умею звонить, – саркастически ответил он. Тони засмеялась.

– Здесь не нашли, так можно искать в другом месте. Либо в стремя ногой, либо в пень головой, – медленно с расстановкой ответила она. У конца низкого стола, на котором лежали ее чемоданы, появился таможенный инспектор. Она засуетилась и отошла к столу. Яценко с недоумением смотрел ей вслед.

Кто-то его окликнул. Норфольк подошел к нему, поглядывая на него с любопытством.

– Вы знаете эту даму? Я тоже. Она русская… Даже очень русская.

– Да, я ее знаю, – сухо ответил Виктор Николаевич. «Ничего она не русская! Надя гораздо более русская, чем эта изломанная неврастеничка».

Старик наклонился к нему и сказал с выражением одновременно загадочным и фамильярным:

– Вот что, этой женщины вы ни в каком произведении не выводите. Она вам не удастся, это будет самый худший ваш образ. Тони вся четвертого измерения, правда довольно плоского, есть ведь и такое: человек может быть пошл и в своем четвертом измерении.

– Я ее не выводил и не собираюсь выводить, как вообще живых людей не пишу. Если у кого что подмечаю, то это еще не значит, что я его «вывожу», – сердито сказал Яценко. – Но где же все наши? Вы их не видели?

– Не знаю, я был занят своим багажом. Да вот они.

– Норфольк? Где же вы пропадаете? – окрикнул старика Делавар, появившийся на пороге с Надей и Пемброком. Имя без «мистер» резнуло Норфолька.

– Вот он, наконец-то… Я тебя ищу уже полчаса! – взволнованно говорила Надя. – У меня все прошло совершенно благополучно: я не заплатила ни одной копейки! И они были очень любезны!

– Look, sugar plum, почему же им быть нелюбезными? – спросил Пемброк. – Это цивилизованные люди и они видят, что имеют дело не с жуликами… А вы, сэр Уолтер, что-нибудь заплатили?

– Ничего.

– И виконт тоже ничего. Ну, едем… Я забыл, сэр Уолтер, где вы живете?

– На 84-й улице Вэст.

– Мы вас подвезем, хотя это и не по дороге в Уолдорф Асториа. Едем, господа, вещи уже отправлены.

– Прощайте, миссис Надя, – сказал Делавар с видом спасшегося бегством императора.

В денежной честности Тони был пробел. Она ни за что не попользовалась бы чужой копейкой, но платить таможенные пошлины не считала себя обязанной. Иногда в прежние времена даже с некоторой гордостью рассказывала знакомым, что провезла из Швейцарии или из Бельгии какие-то вещи, ничего на таможне не заплатив. Три бриллианта свалились ей на пароходе совершенно неожиданно; за них на границе надо было бы заплатить большие деньги, которых у нее и не было. Она спрятала камни в корсаж. Это, вероятно, сошло бы благополучно, если бы в чемодане у нее не оказалась спринцовка. Утром этого дня у Тони оставалась только одна доза морфия. Она хотела было выбросить ее за борт, но подумала, что именно в первый день в чужом городе ей будет особенно тоскливо. «Ну, что ж, ведь пустяк, осталась такая малость», – решила она и спрятала морфий на дно сундука. Опытный чиновник, найдя спринцовку, внимательно посмотрел на Тони, очень тщательно проверил весь ее багаж и нашел скляночку, показавшуюся ему странной. Он позвал другого чиновника, пошептался с ним, позвали еще кого-то, врача или аптекаря. Тони что-то путанно объясняла. Инспектор слушал ее с каменным лицом, затем вызвал какую-то даму и пригласил Тони в отдельную комнату для личного осмотра.

Вечером она была доставлена на Эллис-Айлэнд.

IX

Для Норфолька тоже была снята комната в Уолдорф-Астории. В другое время он очень оценил бы ее роскошь и комфорт – после тех условий, в каких жил в Лондоне, на Ривьере и в других местах. Но ему было не до гостиницы. У него не выходил из головы последний разговор с Тони.