Долина Колокольчиков - Антонина Крейн

В сердце смешались радость и боль. «Ничего фундаментального, – повторила я собственную мысль, убеждая себя. – Ничего. Ничего».

Мои щеки и кончики ушей пылали.

Помнится, знахарка Кайла предсказывала, что встреча с Берти сильно повлияет на меня. Да и предчувствие в хижине Голата говорило о том же. Сейчас я не могла объяснить, что именно изменилось во мне за это путешествие, но чувствовала, как в душе открылась какая-то запертая прежде дверца, и знала, что это – очень ценный дар, за который была бесконечно благодарна. В первую очередь ему – Голден-Халле. Но не только. Также Моргану, Силграсу, Хеголе, всей истории Долины Колокольчиков, сотканной из призраков прошлого, звучащих под луной признаний и тихих молитв о храбрости, нужной, чтобы совершать чудеса…

Моё сердце вновь сжалось.

Какое-то время мы с Берти молчали, кажется, думая примерно об одном и том же.

Затем Голден-Халла кашлянул, будто возвращаясь в реальность. Он нежно провёл пальцем по моим губам, потом своим пафосным жестом убрал со лба назад волосы и сразу же задорно улыбнулся, переходя на привычную нам дружескую манеру общения:

– Ну вот, так гораздо лучше! Теперь, когда ты вернёшься домой, у тебя останутся и такие воспоминания тоже. Не только дурдом с погодой, катание на санях и битвы с чудовищами, но и что-то более… – он вскинул брови, – волнующее.

– Битвы с чудовищами меня тоже ой-ой-ой как волнуют, – призналась я, тоже встрепенувшись и теперь сладко потягиваясь. – До дрожи.

– Вот ты поганка, – укорил Берти. – Не такого ответа я ждал!..

И у него было столь восхитительно осуждающее лицо в этот момент, что я рассмеялась. А он рассмеялся в ответ.

И вот мы, прижавшись друг к другу, уже хохотали в голос, долго и громко, как два очень опасных психа.

– Тинави, ты прекрасна, – утирая выступившие от смеха слёзы, сказал Берти.

– А ты волшебен и невероятен. Мы договорились, что произошедшее – секрет, но, прости, я всё же расскажу об этом Кадии. Иначе меня разорвёт.

– Кадии – ладно, Кадии – можно… – одобрил Берти. – А вот я Моргану, наверное, не скажу. Ну разве что в какой-нибудь особенно скучный день и не забыв перед этим оформить страховку. Он назовёт нас с тобой развратниками. И отлучит нас от своего дома.

– О да. И не поленится приехать на аудиенцию к Ноа де Винтвервиллю, чтобы пожаловаться, и тот авторитетно подтвердит: «Да, это грешно».

– «Грешно, грешно, грешно!»

И мы опять начали непотребно ржать. Боги, да мы просто на голову поехавшие два сапога пара.

И когда я уже хотела сказать Берти: знаешь, а хорошо, что наше приключение прошло в относительно безлюдных и ёмких энергически горах, ведь столицу вроде Шолоха или Саусборна мы своей совместной кипучей энергией просто развалили бы, вдруг случилось две вещи подряд.

Сначала мимо приоткрытого окна в сторону Избы-У-Колодца с дикой скоростью пролетел наш старый добрый снуи. Я не успела разглядеть его лицо, но он пищал так громко и взволнованно, что ничего хорошего это значить не могло.

А вслед за этим по всей Долине Колокольчиков раздалась череда взрывов. Мы с Берти ошарашенно переглянулись.

Прах.

41. Тем временем другие двое

Привязанности – это величайшая в мире радость и в то же время обещание горя. Что страшнее: испытать горе или не познать радости?

Ливайка Борони, шолоховский нищий-философ, информатор Иноземного ведомства

Фиона фон Сортерберг

Близилась ночь. Фиона возвращалась к далёкому пику Совермор. Её конь мчался сквозь сумрачный мёртвый лес: в зоне, которую сейчас пересекала альва, царила поздняя осень. Ни души, ни движения – лишь измученный хруст опавших листьев под копытами вороного скакуна. Холодало. Облачка пара вырывались изо рта Фионы.

Госпожа фон Сортерберг была глубоко погружена в свои мысли, когда вдруг нечто странное заставило её встрепенуться и, непонимающе нахмурившись, натянуть поводья.

– Умрёт, умрёт, Силграс скоро умрёт; его сладкие белые косточки мы разберём на амулеты, из волос свяжем браслеты… – многоголосое жадное бормотание исходило, казалось, от самих деревьев.

Что за ерунда?

Фиона ещё сильнее свела соболиные брови и заозиралась.

– Чучело Силля поставим на главной площади для всего народа, его глазами украсим входные ворота… – исступлённо продолжали твердить голоса.

Ледяная леди наконец увидела тварей, издающих эти звуки.

Существа, похожие на уродливых младенцев с когтями и рогами, ползали по стволу и ветвям сухого граба. Их глаза, затянутые бельмами, щурились от удовольствия, пока они придумывали всё новые и новые развлечения с мёртвым Силграсом.

Приспешники Лешего. Не самые опасные, но, безусловно, одни из самых отвратительных.

Содрогнувшись от омерзения, Фиона хотела поехать дальше – ненависть Лешего к Силлю ни для кого не была секретом, но… Жуткие младенцы пребывали в каком-то слишком уж возбуждённом состоянии. Они ликовали. Их гнилые зубы обнажались в улыбках, некоторые из них с восторгом выковыривали из древесной коры жучков и тянули в рот, другие облизывались и обсасывали сухие ветки.

– Умрёт, умрёт, Силграс скоро умрёт: до следующего утра ни за что не доживёт; чащобная смерть и повелитель рек от него очистят землю навек…

Фиона поколебалась ещё мгновение.

Затем подвела коня к дереву с тварями. Они, увлечённые своими фантазиями, не обращали на неё внимания до тех пор, пока она властно не спросила:

– То, о чём вы поёте – правда? Леший придёт за Силлем сегодня?

Младенцы расхихикались, заметив её, один потянул грязные ручки к фон Сортерберг, и она отшатнулась.

– Придёт, придёт, хозяин придёт; едва полночь пробьёт – он голову Силграсу оторвёт… – доложил один из них. А второй подхватил:

– Не дождётся Силграс полной луны, не снимет с деревни чары свои…

– Из кожи его мы сошьём сапоги, искупаемся в альва крови…

Фиона слушала их алчный шёпот, и сердце её отчаянно билось.

Так они нападут сегодня.

Она давно подозревала, что Леший и Найох захотят отомстить Авалати. На прошлой неделе возле Долины Колокольчиков она видела шпиона – кособокую зверюгу, трусящую по снежному полю. Но альвы тем и отличались от людей, что у них всё было очень медленно. Они медленно принимали решения, медленно действовали – вечность расхолаживает.

Единственным из них, кто вёл счёт годам, был как раз таки Силль. Фиона переняла у него эту привычку, но всё же, бывало, не ощущала, как проходило пять, семь, пятнадцать лет… Годы летели один за другим, кружащиеся, словно её придворные в стремительном танце: каждая пара похожа на предыдущую, и, если не всматриваться, не увидишь различий между ними.

Поэтому, пусть ледяная