Неизвестный Ленин - Владлен Логинов

Когда после беседы Невский, Подвойский и Антонов-Овсеенко вышли на улицу, у самых ворот они заметили какого-то высокого незнакомца с велосипедом. «Шпик?!» — мелькнуло у них в головах. Невский вернулся в дом предупредить, а Подвойский и Антонов-Овсеенко, сжимая в карманах револьверы, стали по обе стороны улицы. Велосипедист уехал, и «через 2 минуты Ильич, снова неузнаваемый, направился в другое логово»47.

Ощущение от состоявшейся беседы у Владимира Ильича было, видимо, достаточно сложным. Складывалось впечатление, особенно после появления в организациях письма Каменева и Зиновьева, что решение ЦК от 10 октября воспринимается лишь как курс на восстание, а не как задача ближайших дней. Мысль эту довольно благодушно сформулировал Михаил Калинин: «Резолюция ЦК — это одна из лучших резолюций, которые когда-либо ЦК выносил… Мы практически уперлись, подошли к вооруженному восстанию. Но когда это восстание будет возможно — может быть через год, — неизвестно»48.

Между тем об угрозе вооруженного выступления буржуазная пресса упоминала с самого начала октября. Теперь об этом открыто заговорили даже левые эсеры. 13 октября в «Знамени труда» (Сергей Мстиславский, повторяя аргументы Каменева и Зиновьева, прямо заявил: «Выступление рабочих и солдатских масс в данный момент было бы злейшим преступлением… Те, кто призывает массы к выступлению "для захвата власти", — лгут: их призыв есть призыв не к победе народной воли, но к ее самоубийству».

На следующий день в «обсуждение» вопроса о восстании включилась либеральная, правая и бульварная пресса. «Газета-копейка» сообщала 14 октября, что «в революционно-демократических кругах имеются определенные сведения, что большевики деятельно готовятся к выступлению на 20 октября». Утром 14-го Биржевые ведомости» предостерегали: «Большевики все определеннее и решительнее говорят о близком выступлении масс… Все [это] приемлется властью и государственной демократией спокойно и без противодействия… Этот момент… правительство должно использовать для твердых проявлений обороны революционного Петрограда от анархии»49.

Все это было лишь отзвуком тех дебатов, которые происходили на Втором совещании общественных деятелей в Москве 12–14 октября. После докладов князя Евгения Николаевича Трубецкого об укреплении государственной власти и профессора Александра Алексеевича Кизеветтера о борьбе с большевизмом, совещание потребовало объявить местности, «охваченные анархией», на военном положении и «силой оружия» восстановить порядок, «нарушаемый буйством черни».

Еще решительней был настроен X съезд кадетской партии, проведенный 14–16 октября. «Для нас было ясно, — писал позднее Владимир Андреевич Оболенский, — что никакая новая говорильня не может укрепить власть в такой момент, когда не общественное мнение, а одна только физическая сила приобретала решающее значение». Поэтому, вполне логично, съезд открыто признал Корнилова «подлинным патриотом Родины и верным сыном народа», вновь подтвердил необходимость ведения войны до победного конца и потребовал от правительства применения силовых мер на фронте и в тылу. Товарищ председателя Петроградского военного комитета профессор В.Г. Коренчевский доложил, что партия располагает почти шестьюстами ячейками в военных частях фронта и тыла. И под ее руководством земства и городские думы формируют надежные добровольческие отряды, что вполне увязывалось с работой Ставки по созданию «ударных батальонов смерти» на фронте50.

Учить правительство не было необходимости. Керенский безвылазно сидел в Ставке в поисках «надежных частей» для отпора большевикам. А вечером 13 октября состоялось частное совещание членов правительства, специально обсудившее данный вопрос. Сошлись на том, что если выступление произойдет, необходимо беспощадно подавить его, «не останавливаясь ни перед какими мерами, вплоть до вооруженной силы». А один из министров, в тот же вечер давший анонимное интервью «Биржевым ведомостям», заявил: «Если большевики выступят, мы вскроем нарыв хирургически и удалим его раз и навсегда»51. И уже на следующий день полки столичного гарнизона получили телеграммы, приказывавшие немедленно направить делегатов в штаб Северного фронта в Псков для информации о порядке их переброски из Питера на позиции.

Большевики действительно теряли время. Понимание этого более всего беспокоило и Ленина и партийный актив. 15 октября ПК и представители районов вновь собрались на закрытое заседание. О «текущем моменте» говорил Бубнов: «Мы приближаемся к развязке. Кризис уже назрел, и события начинают развертываться… Народные массы начинают набрасываться на всех и на все… Чтобы эту стихию организовать, чтобы спасти революцию, надо нам взять власть… Взятие власти в свои руки может нам дать средство вывести и революцию и страну на творческую работу». Если же «мы власти не возьмем, тогда стихийная волна перехлестнет через наши головы».

Его оппонентом стал Владимир Невский: «Может ли ЦК сказать, что нас поддержит вся Россия. Все мы прекрасно понимаем, что назрел момент вооруженного выступления. Но готовы ли мы?.. Уверенности в этом нет ни у Военной организации, ни у ЦК». Настроение в районах столицы, как выяснилось, было достаточно пестрым. В одних, как рассказала Ольга Равич, оно было «бесшабашным». И по ее мнению, «массы выйдут по призыву Совета…». В других районах картина была менее оптимистичная.

Сошлись на том, что там, «где наше влияние сильно, там настроение бодрое, выжидательное». А вот в тех местах, где работаем плохо — «там настроение сильно пало», особенно в связи «с расчетами из-за эвакуации заводов». И от безделья даже в Кронштадте «пьянство большое наблюдается даже среди наших товарищей». Отметили и другое: «…Энергично работают анархисты, так что рабочую массу трудно удержать в организационных рамках».

А когда Бокий огласил резолюцию ЦК о восстании, а затем зачитал письмо Каменева и Зиновьева, стало очевидным, что разброд в руководящем звене партии, хотя и отражает определенные колебания в низах, с другой стороны — лишь усиливает сумятицу. И это при том, что до созыва Съезда Советов оставалось лишь 4 дня52. Значит, надо было кончать с разговорами и спорами о восстании и опять собирать Центральный Комитет. Но не его узкий состав, а то самое широкое совещание с партийным активом, на котором все это время настаивал Ленин.

Шотман рассказывает, что организацию такого совещания ему поручил Свердлов. Александр Васильевич уговорил Калинина предоставить помещение районной думы в Лесном. А затем он и Иван Рахья пришли в ЦК, где постоянно толпились люди, затащили Свердлова в какую-то комнатенку и заперлись изнутри. «Тут втроем, — пишет Шотман, — мы и составили список, который затем тов. Сталин дополнил двумя-тремя товарищами». Сбор назначили на семь вечера 16 октября.

Виталий Старцев выдвинул версию, согласно которой заседание ЦК проходило не 16-го, а 15-го, благо это воскресенье и помещение Лесновско-Удельнинской думы было свободным. Закончилось же оно под утро 16-го, отсюда, мол, и дата протокола. Версия эта, однако, не подтверждается. Сотрудница думы Екатерина Алексеевна Алексеева принимала участие в организации данного заседания. Она подробно рассказывает, как прошел рабочий день 16-го, как с часа стали выпроваживать посетителей и сотрудников, как готовили большую комнату культмассового сектора. В шестом часу пошел дождь. В седьмом — стали собираться53.

Около семи, в условленное место на угол Муринского проспекта, Рахья привел Ленина, а Шотман Зиновьева. Двинулись к Лесному. Не доходя до думы, свернули в переулок и решили выждать. Дождь и холодный ветер усиливались. Эйно рассказал потом, что когда они вышли от Фофановой и пересекали улицу, порыв ветра сорвал с Владимира Ильича кепку вместе с париком. Пришлось ему в темноте, наспех обтерев платком парик от грязи, снова водружать его на голову и поглубже натягивать кепку. Все посмеялись над этим эпизодом и больше всех сам Ленин.

Шотман пошел в думу — там собралось человек пять-шесть. Потом пошел Рахья… Затем опять Шотман… И вновь Рахья. Прошло около часа. «Владимир Ильич весьма крепко ругался по поводу неаккуратности ответственейших товарищей», — вспоминал Александр Васильевич. Наконец, когда собралось человек двадцать, через черный ход поднялись на второй этаж. Мокрый парик Ленин снял и когда вошел в комнату, его сразу узнали, «все наперебой бросились пожимать ему руку… Владимир Ильич весело улыбался, шутил и, наконец, предложил открыть собрание». Все ждали, как пишет Шотман, доклада «по текущему моменту»54.