Мир на краю бездны - Александр Шубин

Революция не входила в планы советской дипломатии. Полпред считал, что «вожди рабочего движения… выпустили демонстрацию из рук», при этом «виноваты мы, что недостаточно крепко держали вождей рабочего движения»[800]. Ведь если буква закона будет где-то нарушена, после войны захват Прибалтики СССР можно будет оспорить.

Пятс, срочно назначив Барбаруса премьером, «испуганно повторял: „Только, пожалуйста, поскорее организуйте правительство и приведите все в порядок“[801]. Интересы Пятса и советского представителя Жданова на мгновение совпали: „Вечером 21 июня тов. Жданов вызвал М. Унть и дал ему приказание прекратить революционные действия и разоружить рабочие дружины“[802]. Новый министр внутренних дел, депутат-трудовик Унть принялся выполнять указание. Рабочие дружины были частью разоружены (одновременно с разоружением старых военизированных формирований), частью превращены в правительственную милицию. В ночь на 22 июня Унть приказал остаткам полиции вновь занять свои места. На утро участники вчерашнего „праздника непослушания“ удивленно и разочарованно рассуждали: „снова все по-старому, и правительство буржуазное, и полиция на своих местах“[803]. Разочарованные рабочие спрашивали советских командиров: „Как же так, нас сегодня опять разоружили, создали буржуазное правительство. Мы считали, что будет висеть красный флаг на здании правительства, а тут опять повесили три льва“[804].

Теперь „народным“ правительствам предстояло не разжигать, а сдерживать революционное движение. Образованное в Литве Министерство труда было озабочено тем, чтобы не допустить захвата предприятий рабочими. Оно приказало „не принимать фабрики в собственность рабочих комитетов, а ждать распоряжений правительства, которые последуют в ближайшее время“[805]. Призрак Октября и Испанской революции витал над Прибалтикой. Но перед лицом Запада нужно было соблюдать стопроцентную легальность. И так уже в американском посольстве поговаривали: „Было бы значительно лучше, если бы Красная Армия просто захватила страну и установила протекторат, но они вызвали в низших классах такое движение, которое подрывает всю социальную структуру. Посмотрите только на нашего дворника“[806].

Решениями правительств были восстановлены демократические нормы, отмененные в ходе переворотов 1926 и 1934 гг. Началась чистка государственных аппаратов от участников этих переворотов. Однако часть репрессивного законодательства прибалтийских диктатур отменена не была и использовалась для проведения арестов представителей прежней правящей элиты.

Митинговая кампания в странах Прибалтики постепенно превращалась в предвыборную. Под радостное пение рабочих и крестьян утверждались списки Блока трудового народа Латвии и Союзов трудового народа Литвы и Эстонии. Их программы были близкими — дружба с Советским Союзом (несмотря на то, что требование объединения с СССР выдвигалось на митингах, оно не было включено в программу), демократизация, улучшение условий жизни трудящихся (8 часовой рабочий день, повышение зарплаты, аннулирование долгов с крестьян и т. п.). Новые лидеры Прибалтики вдохновлялись пропагандистским образом СССР и социалистической революции.

Национальная оппозиция пробовала также участвовать в выборах. Комитет демократических латышских избирателей во главе с генералом Я. Балодисом выступал в защиту независимости Латвии, за „сохранение и защиту частной собственности и частной инициативы“[807]. С подобными лозунгами выступали либеральные политики в Литве и Эстонии.

Лучший способ незаметно для постороннего глаза придушить демократию — это „своя“ избирательная комиссия. Чтобы избавиться от конкурентов, сформированные новым режимом избирательные комиссии просто отказывались регистрировать кандидатов оппозиции под предлогом присутствия в их списках сотрудников прежних режимов. По внезапно принятому закону отказывалось в регистрации тем организациям, которые не успели опубликовать свои избирательные платформы. Такое внезапное подведение черты выбросило из избирательного процесса подавляющее большинство оппозиционеров, которые в это время еще только обсуждали платформы. В итоге в Эстонии в списках для голосования остался только один оппозиционный кандидат, которого можно было не опасаться из-за его малой известности. Только в Таллинне было аннулировано 11 списков кандидатов. В результате выборы превратились в референдум. Можно было голосовать или отказаться. Лишь несколько процентов избирателей решились на второе. Для широких масс, значительная часть которых голосовала впервые, выборы были праздником: с пением, концертами, торжественной процедурой одобрения перемен. Характерен такой разговор просоветской американской корреспондентки с литовской избирательницей перед выборами:

— Вы за советскую Литву или за так называемую независимую Литву? — спросила я. Она была озадачена, как будто ее смутило это различие.

— Что я знаю о такого рода вещах? — ответила она. — Но Сталин, отец наш, говорит очень хорошие вещи.

— Кто вы по национальности — русская или литовка?

— Я католичка, — сказала она»[808]. «Отец народов» обещал безопасность. Массовая поддержка просоветских политиков объяснялась прежде всего тем, что, как казалось, союз с нейтральным СССР может избавить литовский народ от ужасов войны.

Наиболее радикальные противники нового режима пытались вести на участках «агитацию против участия в голосовании и против отдельных кандидатов, а также антисемитскую агитацию… Демонстративно рвались и разбрасывались на пол избирательные карточки кандидатов…»[809]. Но массового характера сопротивление в день выборов не приняло.

14-15 июля 1940 г. на выборах в трех странах победили списки «Трудового народа». Их поддержало более 80 % граждан. 21 июля Народные сеймы провозгласили советскую власть и обратились к СССР с просьбой включить их в состав Союза. 3–6 августа эта просьба была удовлетворена, все три страны были включены в СССР и превращены в союзные республики — Эстонскую ССР, Латвийскую ССР и Литовскую ССР.

Сложившаяся ситуация позволяла СССР решить и застарелую проблему Бессарабии (Молдавии). Эта территория, населенная этнически близкими к румынам молдаванами, была отвоевана Россией у Турции в 1812 г. и с тех пор входила в состав Российской империи. Соответственно, она никогда прежде не была частью Румынии. В 1918 г., во время революции и гражданской войны в России, Румыния захватила Бессарабию. Воспользовавшись трудностями соседа, Румыния «округлила» свою территорию.

Теперь в тяжелом положении оказалась Румыния, и Советский Союз уже при заключении Пакта Молотова-Риббентропа оговорил свое право спросить с нее по счетам.

В 1939 г. Румыния постепенно начала переориентацию с «Антанты» на Германию. Однако делали это румыны очень осторожно. С Германией были заключены выгодные прежде всего немцам экономические соглашения. Но и англо-французские гарантии Румыния тоже приняла. Когда польский опыт показал, что эти гарантии недорого стоят, Румыния стала искать союза с Германией и Италией, но на почве борьбы не с «Антантой» (мало ли чем кончится европейская война), а с СССР. Румыния предлагала и «Антанте», и Германии, и Италии свои услуги в борьбе против Советского Союза. «Зимой румынское правительство проводило, и небезуспешно, переговоры с Турцией относительно ее согласия оказать помощь в случае „русской угрозы“», — пишет М. Д. Ерещенко[810]. Эти переговоры как нельзя лучше соответствовали планам Даладье. Поддерживал эти инициативы и нейтральный Муссолини, стремившийся к скорейшему примирению «Антанты» и Германии на почве общей борьбы с большевизмом. Но судьба Румынии зависела от гораздо более серьезных обстоятельств европейской войны.

Закончив войну с Финляндией, СССР напомнил о старых претензиях: «У нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного вопроса, вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя никогда не ставил вопроса о возвращении Бессарабии военным путем»[811].

После разгрома Франции Румыния обязалась по «нефтяному пакту» увеличить на треть поставки нефти Германии, а румынский король Кароль II предложил Германии теснейшее сотрудничество. Это вполне соответствовало планам Германии, но только при условии, что Румыния не создаст проблем отношениям Рейха с другими государствами. Румынской миниимперии предстояло поделиться территориями, которые щедро предоставила ей Версальская система.

23 июня Молотов заявил Шуленбургу: «Разрешение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств. Советское правительство все еще старается разрешить вопрос мирным путем, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет соглашение. Советские притязания распространяются и на Буковину, где проживает украинское население»[812]. Буковина была новым словом в советско-германских отношениях — в Пакте она не упоминалась. Теперь, когда Румыния становилась стратегическим союзником Германии, отдавать СССР все новые ее части немцы не хотели. Тем более, что передача Буковины СССР позволяла РККА еще сильнее приблизиться к нефтеносным районам Плоешти. Инструктируя Шуленбурга, Риббентроп писал: «Претензии советского правительства в отношении Буковины — нечто новое». В Буковине, которая прежде принадлежала Австрийской империи, живет много немцев. «Полностью симпатизируя урегулированию бессарабского вопроса, Имперское правительство, вместе с тем надеется», что удастся «разрешить этот вопрос мирным путем». Еще бы. Если СССР начнет бомбить нефтяные вышки, это ударит прежде всего по германской экономике. Поэтому Риббентроп обещает надавить на Румынию со своей стороны, и приказывает Шуленбургу: «Пожалуйста, еще раз подчеркните господину Молотову нашу большую заинтересованность в том, чтобы Румыния не стала театром военных действий»[813]. Позиция Германии была доведена до сведения Молотова, который ответил, что «Буковина остается последней недостающей частью единой Украины»[814]. 26 июня СССР согласился претендовать только на северную часть Буковины, сославшись на транспортные соображения. Это подтверждало, что забота об объединении украинского народа тесно сопряжена с военно-стратегическими планами советского руководства. 27 июня Риббентроп указал послу в Румынии Фабрициусу сообщить министру иностранных дел Румынии: «Во избежание войны между Румынией и Советским Союзом мы можем лишь посоветовать румынскому правительству уступить требованиям советского правительства»[815].