Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насколько ужасен был путь до этого, настолько же замечателен был въезд в Сечь. По крутому пригорку поднималась аллея старых груш, среди высоких стволов и редкой листвы которых солнечный свет струился особенно ясно и мягко, а в кронах негромко шумел ветер. Пространство между толстыми стволами было заполнено кустами вишни и шиповника. В отличие от наполненных всевозможными звуками плавней, здесь царило безмолвие. Казалось, что такая дорога должна вести или к тихому домику, где прошло детство, и где сейчас встретит тебя бабушка, или к той пасеке, куда ходил с дедом, когда уговорил его, наконец, взять тебя с собой.
Вскоре, однако, дорога вышла к предместью Сечи, и его главному месту: бескрайнему гасан-базару. Эта огромная площадь, к досаде Ивана, ничем не отличалась от торжища где-нибудь в Полтаве, а по своей пестроте и разноплеменности напоминала один из от крымских базаров. Значительную часть торговцев здесь составляли сами же казаки, которые носили казацкое платье и были приписаны к куреням, однако занимались, вместо ратного труда, ремеслом и торговлей, за что их никто из товарищества не попрекал, хотя многие жалели. Эти, по запорожскому обычаю, смотрели на въезжающий отряд, который, правда, много потерял в представительности после дороги через плавни, со смесью равнодушия и насмешки. Они снимали шапки перед атаманом, скорее из почтения к его личности, чем по обязанности, но и не думали расхваливать свои товары или завлекать в лавки покупателей, что было гораздо ниже достоинства любого лыцаря. Да и товары в их лавках были простоватые, совсем не те, что могли сейчас привлечь вернувшихся из тяжелого похода героев. Иначе вели себя торговцы из греков, армян, евреев и других народов, которых было на Сечи ничуть не меньше, чем самих казаков. Они старались привлечь внимание к своим товарам как только могли, и хотя обычаи не позволяли им проявлять ту же настойчивость, что на базарах в других местностях, они действовали гораздо решительнее хмурых и равнодушных негоциантов казацкого звания. Да и предпочтения разжившейся добычей сиромашни были им слишком хорошо известны: со всех сторон тянулись к конным казакам кувшины с вином, бутылки с горилкой и свертки дорогих тканей. Атаман и джуры суровыми взглядами предостерегали казаков от преждевременного разгула, но, поскольку более действенных средств в их арсенале не было, до въезда во внутренний кош отряд лишился не меньше трети своего состава. Несмотря на такие серьезные потери, настроение у спутников атамана было приподнятым, что передалось и Ивану – все определенно ожидали заслуженного отдыха после тягот и лишений завершившегося похода.
Основная часть Сечи была отделена от предместья и базара невысоким валом, изрядно заросшим и запущенным. По верху его тянулся деревянный тын, также не впечатляющий не высотой, ни новизной постройки. Прямо в вале было грубо выкопано в земле что-то вроде бойниц, из которых выглядывали маленькие проржавевшие пушечки. Было ясно, что обитатели Сечи возлагали основную надежду вовсе не на эти укрепления, а на непроходимые для постороннего человека плавни, прикрывавшие ее с той стороны, где она не была окружена водами Днепра.
Внутренний кош был малолюден. Большая, круглая и тщательно выровненная площадь в его середине была и вовсе пуста, и только около окружавших ее куреней лениво покуривали трубки или о чем-то переговаривались с пару дюжин казаков. Дорогу отряду, прямо под ногами атаманского коня, и основательно его напугав, перебежал на четвереньках пьяный казачина, наряженный в самые драные отрепья. Пробормотав на бегу что-то похожее на "Вашу вельможность", он исчез в дверях самого ближайшего ко въезду во внутренний кош шинка. Хотя Чорный и не ожидал пышного приема, он был заметно раздосадован таким полным отсутствием радушия и непочтительностью. Брови его сдвинулись, и он раздраженно закурил короткую люльку, быстро перекладывая ее слева направо. Атаман внимательно смотрел по сторонам, словно в поисках тех, на ком можно было бы выместить свое недовольство. Но внезапно раздался оглушающий звук цимбал, скрипок и дудок, и из-за угла выплыл огромный воз, запряженный исполинскими, лоснящимися от жира волами, в гривы которых были вплетены разноцветные ленты, на рогах подвешены бубенчики, а на широченных лбах стояло по нескольку зажженных свечей. На самом возу сидел с десяток музыкантов, которые более или менее умело, но все без исключения с большим жаром, выводили на своих инструментах партии, которые складывались в мелодию зажигательного гопака. У ног музыкантов, по краям воза, сидели казаки, которые ничего не играли, но старательно подпевали, хлопали в ладоши, и являлись, очевидно, самыми большими здесь поклонниками Орфея. Эта колоритная повозка была окружена толпой из многих десятков, может быть, и пары сотен запорожцев, которые, в меру своего возраста и нрава, или просто шли рядом, или, сбросив кафтаны и папахи, плясали, что было сил. Лицо атамана просияло. Впереди толпы шли несколько богато и небрежно одетых старых лыцарей с прекрасными пистолетами и саблями, некоторых из которых Пуховецкий, кажется, даже успел увидеть в свое время на Сечи. Увидев их, Чорный резво соскочил с коня и кинулся в объятия своих старых товарищей. "Умеем встречать, бродяга, умеем, скурвый сын!" восклицал кто-то из них, другие тоже кричали что-то, чтобы выразить свою радость от встречи. Атаман отшучивался, хлопал друзей по плечам, а кому-то и давал основательных тумаков –
