Жангада. Кораблекрушение "Джонатана". - Жюль Верн

Но ближайшие дни показали, что он ошибся. Ежедневно в Либерию возвращался то тот, то другой эмигрант. Приходили они либо в одиночку, либо с женами и детьми, но все голодные и оборванные.

В некоторых семьях недосчитывалось людей. Куда они девались? Вероятно, погибли. Но все выжившие колонисты, кого постигла неудача (а таких, видимо, было большинство), устремились обратно на побережье. Нескончаемый поток возвращавшихся создавал большие трудности для разрешения продовольственной проблемы.

К 15 июня население столицы увеличилось более чем на триста человек. Сначала Бовалю кое-как удавалось справиться с этим нашествием. Всех вернувшихся поселяли в сборных домах, где опять образовалась неимоверная теснота. Мест для вновь прибывших не хватало, потому что несколько домов еще раньше перенесли на левый берег, а некоторые строения по приказу Боваля соединили в одно большое здание, которое он торжественно окрестил своим «дворцом»; многие же вообще были уничтожены просто по беспечности. Пришлось опять селиться в палатках.

Но самым острым вопросом все же являлся вопрос питания. Такое количество голодных ртов с невероятной быстротой поглощало запасы, доставленные на «Рибарто». И снова возникли опасения, что продуктов не хватит даже до весны, хотя раньше предполагалось, что колония обеспечена на год с лишним. У Боваля хватило ума правильно оценить создавшуюся ситуацию, и он решился наконец проявить свою власть, издав приказ о введении в Либерии пайка.

Сначала колонисты не подчинялись его распоряжению, поскольку оно не было подкреплено силой. Поэтому, чтобы заставить эмигрантов выполнить приказ, губернатору пришлось мобилизовать среди своих самых горячих приверженцев двадцать добровольцев и поставить их на страже у продовольственного склада, который некогда охраняли матросы «Джонатана». Эта мера вызвала сильное недовольство, но все же колонисты покорились губернатору.

Он уже решил, что покончил с возникшими трудностями или, по крайней мере, отдалил тяжелые времена, насколько это было в человеческих силах, как вдруг на Либерию обрушилось новое бедствие.

Постоянное недоедание, трудный путь, проделанный ими, суровый климат — все это истощило вернувшихся эмигрантов. Случилось то, чего следовало ожидать, — началась страшная эпидемия.

В отчаянии колонисты снова вспомнили о Кау-джере. До середины июня отсутствие этого человека никого не трогало. Люди легко забывают оказанные им благодеяния, если больше не рассчитывают на них в будущем. Но, очутившись в безвыходном положении, они сразу же подумали о человеке, который столько раз выручал их из беды. Почему же Кау-джер покинул колонистов, когда на них свалилось столько невзгод? Теперь причины раскола между старым и новым поселками показались такими ничтожными по сравнению с людскими страданиями.

Однажды — это произошло 10 июля, когда из-за густого тумана нельзя было выйти из дому, — Кау-джер чинил свою кожаную куртку. Вдруг ему почудилось, что кто-то его зовет. Он прислушался. Через минуту до него снова донесся зов.

Он открыл дверь и вышел на крыльцо.

Стояла оттепель. Влажный западный ветер растопил снега. Перед жилищем Кау-джера образовалось большое болото, над которым подымался пар. На расстоянии нескольких шагов ничего не было видно — все застилала непроницаемая пелена. Море угадывалось только по слабому, еле слышному плеску волн, словно и на него давило общее угнетенное настроение.

— Кау-джер! — кричал кто-то из густого тумана.

Едва доносившийся зов казался жалобным стоном.

Кау-джер поспешил к реке. Там его взгляду предстало жуткое зрелище: на противоположном берегу, отделенном от Нового поселка стремительным потоком, столпилось около сотни людей. Полно, людей ли? Скорее, призраков, изможденных, едва прикрытых лохмотьями. Увидев того, кто являлся их последней надеждой, эмигранты воспряли духом и умоляюще протянули к нему руки.

— Кау-джер! — взывали несчастные. — Кау-джер!

Человек, к которому они обращались за помощью, вздрогнул от неожиданности. Какие новые бедствия обрушились на Либерию и довели ее жителей до такого ужасного состояния?

Кау-джер ободряюще помахал им рукой и позвал на помощь своих друзей. Не прошло и часа, как Хальг, Кароли и Хартлпул восстановили настил моста, и Кау-джер перешел на другой берег. Тотчас же его окружили взволнованные люди, один вид которых мог растрогать самое черствое сердце. Но теперь их запавшие, лихорадочно блестевшие глаза светились радостью: друг и спаситель был вместе с ними. Бедняги теснились вокруг Кау-джера, каждому хотелось хотя бы дотронуться до него. Со всех сторон раздавались ликующие возгласы.

Потрясенный Кау-джер молча смотрел и слушал. Колонисты, как на духу, выкладывали ему все свои горести. Одни вспоминали о собственных бедах, другие умоляли помочь умирающим женам или детям.

Терпеливо выслушав все жалобы и зная, что сочувствие — самое лучшее лекарство, Кау-джер ответил всем сразу. Пусть они вернутся домой, а он обойдет подряд все дома. Никто не будет забыт.

Эмигранты охотно подчинились и, как малые дети, послушно возвратились в лагерь.

Кау-джер шел вместе с ними, по пути ободряя или утешая людей, находя для каждого доброе слово. Так добрались они до разбросанных в беспорядке зданий. Как здесь все переменилось! Повсюду виднелись груды мусора и нечистот. За один год непрочные строения так обветшали, что уже начали разрушаться. Некоторые дома казались вообще необитаемыми, и только кучи отбросов указывали на присутствие жителей. Однако то тут, то там открывались двери, и на пороге показывались жалкие и мрачные фигуры колонистов. На их лицах было написано уныние или отчаяние.

Кау-джер прошел мимо «дворца» губернатора. Боваль тоже приоткрыл окно, но ограничился только тем, что проводил своего противника долгим взглядом. Ненавидя Кау-джера, Фердинанд Боваль прекрасно понимал, что сейчас не время сводить счеты. Никто из либерийцев не простил бы ему враждебных действий против человека, от которого все ожидали спасения.

В глубине души Боваль был почти рад вмешательству Кау-джера. Он также ожидал от него помощи. Легко и приятно править людьми, когда все идет хорошо. Но сейчас обстановка накалилась до того, что губернатор, вынужденный управлять обреченными на смерть людьми, не мог не радоваться появлению человека, который помогал ему удержать непосильное бремя власти.

Итак, никто и ничто не препятствовало Кау-джеру в его добрых деяниях. Но какое трудное время настало для него! Каждое утро, с рассветом, в любую погоду он отправлялся из Нового поселка в Либерию и там до позднего вечера обходил дома, раздавал лекарства, вселял бодрость и надежду в сердца отчаявшихся людей.