Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Оставьте у себя это стихотворение. Мне кажется, не стоит прежде времени показывать его — это ослабит впечатление новизны. Тем не менее, если вы найдете нужным, познакомьте с ним участников нашего договора. Если их решение остается прежним, пришлите мне договор, и я переправлю вам рукопись. Но не меньше чем в три приема и с некоторыми промежутками. Надо набрать и напечатать ее в течение месяца. Это возможно.

Пробные листы хороши. Письмо г-на Пуона я получил. Написали ли вы г-ну Пельвею о 618 франках, которые он мне должен? Это не терпит отлагательства.

Шлю самый дружеский привет. Уделите от него всем понемногу.

Быть жестоким — ну и что же? Быть справедливым — в этом суть.

В. Г.

Альфонсу Эскиросу

Марин-Террас, 5 марта 1853

Где вы? В Бельгии? В Нивеле? Пишу вам наудачу. Я часто мысленно обращаюсь к вам. Вы, должно быть, это чувствуете. Ваше письмо, датированное концом сентября, тронуло меня до глубины души. Мне показалось, будто то моя и ваша юность обменялись рукопожатием, с тем чувством нежности, которое еще облагорожено изгнанием.

Вы принадлежите к числу людей, которых я люблю самой горячей и самой хорошей любовью. В вашей душе живет глубокое сочувствие к будущему и к прогрессу. Вы поэт в такой же мере, как и оратор: ваши мысли вдохновлены истиной, а глаза озарены отсветом будущего. Растите же, растите духовно, становитесь все добрее, отзывчивей и тверже. Все мы, сколько нас есть, дети века битв и преобразований, люди воинствующего разума и беспокойной совести, приемлем великий закон, который тяготеет над нами, не уничтожая нас; будем готовы к грядущим великим переменам в делах и событиях; пусть с настоящего дня каждый из нас будет человеком-народом, готовясь стать однажды человеком-человечеством.

Пишу вам все это, давая волю мыслям, как придется, как думается, — так море посылает свои волны, свои водоросли, свои дуновения.

Приезжайте же познакомиться с ним, с нашим джерсийским морем, если вы этой весной отправитесь в Португалию. Меня убеждают — и я этому верю, — что в апреле Джерси — настоящий рай. Зимой здесь печально и пасмурно, зато лето все искупает. Прилетайте к нам, милый поэт, вместе с апрелем, с розовой зарей, с весной, с птичьим хором.

Всю зиму я писал мрачные стихи. Они будут называться «Возмездие». Вы догадываетесь, что это такое. В ближайшие дни вы их прочтете. Написав «Наполеона Малого» прозой, я сделал лишь половину работы. Мне удалось поджарить этого негодяя только с одного бока, теперь поворачиваю его на рашпере.

О милый товарищ по духу, товарищ по битве, нам нельзя унывать. Будем непоколебимы, продолжим борьбу, удвоим усилия, будем упорны в войне, объявленной нами всему, что зовется злом, ненавистью и тьмой.

Виктор Гюго.

Луизе Колле

Марин-Террас, 17 марта 1853

Если бы все мои мысли долетали до вас, вы каждую минуту получали бы по письму. Проверьте на себе, каково это — не писать, потому что не все можешь сказать. Но я не хочу, чтобы вы считали меня человеком опустившимся или неблагодарным, вот почему я и пишу вам. Дойдет ли оно до вас, мое письмо? Не застрянет ли в почтовой сумке? О, как прекрасны были времена Вергилия, когда ветерки брали на себя труд относить послания поэтов богам! И даже богиням. Тогда мое письмо непременно дошло бы до вас.

Зима в этом году выпала ненастная — дожди, туманы, бури; но у меня была большая радость — ко мне вернулся мой другой сын. Благодарение богу, он теперь со мной. Как тяжко изгнаннику, когда кого-то не хватает у его домашнего очага!

А теперь пришла весна, вся моя семья здесь, со мной, на сердце у меня стало веселее, солнце улыбается мне, а я улыбаюсь ему. Прежде под моим окном шумел Париж, теперь шумит океан; шум их похож, их величие тоже. Среди редких травинок, которые я называю своим садом, показались первые цветы. Сидя за столом, где я пишу вам, я время от времени вижу красивую белую птицу; она то играет над волнами, купаясь в их пене, то парит в сияющей небесной лазури, и мне кажется, что это пролетает передо мной ваша крылатая поэзия.

Я получил справку, которую вы мне послали, и вставил ее в надлежащее место. Она мне очень пригодится. И не беспокойтесь, я позабочусь, чтобы это ничему и никому не повредило.

Всю зиму я писал стихи — и лирические и касающиеся недавних событий. Последние я собираюсь издать, если в Европе еще существует возможность что-либо издавать. Я найду способ доставить вам эту книгу. Пока я бил их только хлыстом прозы, теперь я надаю им пощечин стихами и тогда переведу дух.

Прошу вас о письмах, о длинных письмах, об этих прекрасных, благородных страницах, которые вам так легко написать. Прошу вас, отвечайте мне страницей на строку, ведь вы можете говорить все, не опасаясь повредить мне. Прошу не забывать нас, не забывать тех, на кого тяжким бременем ложится всеобщая трусость и кто страдает, пока Франция погружена в сон. Когда человека предает забвению такое сердце, как ваше, — это и есть изгнание.

Будьте и дальше такой же гордой, возвышенной, сдержанной и полной негодования смелой женщиной. Среди этого позора ваше отношение ко всему происходящему делает честь вашему полу и служит утешением честным людям. Пришлось бы краснеть от стыда, если бы не было во Франции нескольких женщин — таких, как вы, умеющих мыслить, и таких, как Полина Ролан, умеющих пойти на смерть.

Оставайтесь собой, воплощение прелестного остроумия, великодушного сердца, высокого ума, и позвольте мне из глубины моего мрака послать вам свои самые светлые чувства.

Виктор Гюго.

Жюлю Жанену

17 марта 1853, Марин-Террас

Как вы счастливы, дорогой поэт! Каждый понедельник вы пишете письма всей Европе — восхитительные письма, полные чувства, изящества, поэзии, ума, вкуса, — и вся Европа получает их и читает, в том числе изгнанник, в уединение которого нисходит эта манна небесная. Что же до нас, то мы пишем, отправляем наши письма на почту, и почта их проглатывает. Я пишу Жюлю Жанену, а получает мои письма г-н Бонапарт. Вот какая неприятность!..

Все же сегодня, благодаря обходному пути, которым я хочу воспользоваться, надеюсь, что эти странички до вас дойдут.

Виктор совсем вернулся ко мне. Он со мной, и это отрадно, а еще отрадней то, что он счастлив. Ваши добрые слова оставили в нем неизгладимый след. Сейчас у него раскрылись глаза на предмет его безумной страсти, и он благодарит нас всех, словно утопающий, которого вытащили из воды. В первое время ему было тяжко. Бедный мальчик ужасно страдал несколько недель. Видя, как он оплакивает свою любовь, я представлял себе маленького Тото из Рош, который, хлопая в ладошки, кричал: «Папа шутов!» Вы помните этот чудесный сад, чудесное солнце, эти затягивающиеся до бесконечности обеды, царящее за столом веселье и добродушный смех нашего общего отца — г-на Бертена? То было восхитительное время. Где он, ласковый май нашей юности? Ныне ваш выдающийся ум почти в оковах, а я — изгнанник.

Но это не мешает приходу весны, и я благодарен богу. Через открытое окно я ощущаю уже дыхание апреля. Мой садик расцвел маргаритками, словно для Гете, и барвинком, словно для Руссо. Соседские куры перепрыгивают через стену и запросто принимаются клевать мою травку. Море, в двадцати шагах от садика, следует примеру кур и, вскипая пеной, тоже прыгает через мою ограду. На всем этом играют солнечные блики, и сквозь разорвавшиеся облака я вижу там, на горизонте, Францию. [241]

Я пишу стихи, всевозможные стихи, одни — для моей родины, другие — для себя. Последние останутся у меня. Первые же я готовлю для печати: в один из ближайших дней вы их прочтете. Эти стихи преследуют двойную цель: уже сейчас покарать преступников, стоящих у власти, и помешать кровавой расплате в будущем. Если небо подаст мне жизни и сил, ни одна капля крови не будет пролита во время грядущей революции. В этой книге, как и в «Н. М.», я пытался разрешить задачу, условие которой — неумолимое милосердие.

Кроме ваших славных писем по понедельникам, пишите мне еще время от времени, дорогой поэт. Ваши пять страничек так теплы, благородны и выразительны, что тронули мое сердце. Как хорошо любить тех, кем восхищаешься! Благодарю вас за то, что вы дарите мне эту двойную радость.

Tuus [242]

В. Г.

Ноэлю Парфе [243]

Вам известно, мой дорогой и превосходный коллега, какое большое место вы занимаете в моем сердце. Я был уверен, что ваш прозорливый ум, который так ясно видит будущее, одобрит эту речь. Ваше письмо доставило мне живейшее удовольствие. Я всего только выразил те великодушные и справедливые мысли, которые таит в себе каждый из вас. Мне аплодируют, но это ошибка. Аплодировать надо всем вам. Несомненно, жертвы, заранее отказывающиеся от кровавой мести своим палачам, — прекрасное зрелище. Откроем глаза Европе, откроем глаза Франции, и все будет этим сказано.