Все волки Канорры - Виктория Угрюмова

Была еще одна причина, по которой Великий Командор не слишком усердствовал в поимке своего непрошенного гостя и не чересчур стремился узнать истину. Дело в том, что гость щедро, крайне щедро платил за невольное гостеприимство: лучшие идеи, блистательные решения, самые остроумные и дальновидные приказы — все это принадлежало ему. Становясь Саразином, он становился таким Саразином, каким тот всегда мечтал и никогда не мог быть. А покидая его, оставлял в подарок невероятную энергию, бьющую через край неистовую силу. И хотя после этих «визитов» зеркало исправно показывало измученного, почти больного, истощенного тайной болезнью или скорбью человека, Великий Командор ощущал себя как никогда могущественным, ловким и полным жизни. Покидая свое уединение, он ловил на себе восхищенные взгляды подданных, принимал искренние приветствия своих рыцарей — нет, никогда прежде они не гордились им, не считали его достойным, но теперь признали за ним неотъемлемое право вести их в битву. Он стал их вождем и кумиром. На днях он узнал, что они дали ему прозвище и за глаза зовут не иначе как Молотом Тотиса. Вот теперь они были готовы последовать за ним на край смерти, и от этой великой награды он не сумел бы отказаться даже том случае, если бы наверняка знал, что она будет стоить ему жизни.

Но где же, Тотис проснись, он все-таки был все это время? В каком еще склепе? Зачем ездил туда, к этому высохшему телу, к этой пергаментно-желтой мумии, которая смотрела на него огромными испуганными глазами?

* * *

Кратчайший путь из пункта А в пункт В — вообще туда не ходить

Максима Меркеля

Густая теплая лилово-черная сентябрьская ночь затопила Кассарию. По бархатному небу пронеслась стайка сверкающих звезд и скрылась за верхушками деревьев. Такангор поднял голову и внимательно оглядел мироздание. В целом, он одобрил представившееся его глазам зрелище: ему пришлась по вкусу необъятность небес, понравились цвет и форма большинства созвездий и таинственное мерцание далеких светил; не разочаровала пышущая здоровьем и красотой луна в изысканном одеянии из прозрачных серебристых облаков; а на отдельные недостатки он постановил временно не обращать внимания. Ему было чем занять свой пытливый ум. Минотавр всхрапнул и взболтал содержимое массивной зеленой бутыли, стоявшей у него в ногах. Затем приложился к горлышку и сделал значительный глоток.

— Милорд, — донесся из темноты голос Галармона.

Такангор приветливо похлопал ладонью рядом с собой.

— Присаживайтесь, генерал. У меня много вина и мыслей, мне срочно нужна родственная душа для возлияний и излияний.

Ангус вышел из-под густой тени клена и неловко потоптался на месте.

— Даже не знаю, что сказать. Примите, конечно, мое самое искреннее сочувствие. Я потрясен до глубины души. Не представляю себе, что вы сейчас переживаете, особенно в свете последних событий. Вероятно, вы готовитесь отправиться на поиски своей семьи? — осторожно спросил Галармон, боясь услышать решительное минотаврское «да».

Откровенно говоря, он удивлялся тому, что вообще наблюдает Такангора сидящего у подножия березки на берегу озера в Кассарии, а не несущегося вскачь по дороге, ведущей в Малые Пегасики. Надо сказать, данное наблюдение его скорее радовало, нежели печалило, что было несколько эгоистично с его стороны; честный генерал понимал это и мысленно корил себя за неблагородные мысли, но и представить себе не мог, как они будут разбираться с новым конфликтом без кассарийского полководца. Отсутствие великолепного минотавра в этой ситуации было равносильно поражению.

— Искать смысла нет, даже если найдем, — рассудительно ответил Такангор. — Если уж маменька согласились пропасть с концами вместе с лабиринтом, у нее на то должны быть очень веские причины, так что я оставляю этот странный поступок на ее усмотрение. Я буду очень удивлен, если в ближайшее время не поступят ее руководящие указания, как нам следует жить дальше.

— А если не поступят?

— Будем жить дальше.

— И вы нисколько не беспокоитесь за своих близких? — ахнул генерал, не находивший себе места последние несколько часов.

Такангор честно поразмыслил.

— Нашими чувствами, как говорит сосед Прикопс, зачастую руководит вовсе не сердце, а житейский опыт. Полезного опыта общения с маменькой я накопил много, в отличие от всяких заблуждающихся злоумышленников. Если маменька отбыли по собственной инициативе, то не вижу причин беспокоиться вообще. Если же ее кто-то вынудил, то беспокоиться следует как раз о нем, болезном, но поскольку он повел себя непристойно, то его печальная судьба и поучительная кончина мне глубоко безразличны. Меня больше беспокоят ближайшие четыре дня.

— Кого они только не беспокоят, — с облегчением вздохнул бравый генерал. — Разве что Агапия.

— Кто-то должен сохранять невозмутимость, и теперь на это мы располагаем Зверопусом Первой категории, что освобождает нас от лишней необходимости. — Минотавр глубоко вздохнул. — Я почему тоже вздыхаю. Я тут провожу предварительный военный совет, и у меня пока концы с концами не все сходятся. То есть сходятся, но не все, если вы понимаете. Это немного разочаровывает меня в моем полководческом таланте. Например, я никак не могу решить — атаковать изнутри наружу или снаружи вглубь, как при классическом поедании пирога с начинкой. Конечно, классика она и есть классика, ничего не возразишь; но в ней нет прелести новизны. Нет места творческому поиску, не говоря уже о тщательно продуманной и подготовленной импровизации. Классика, скажем прямо, требует бескомпромиссной сдержанности, лаконичности, граничащей с аскетизмом, и препятствует пышным эффектам, что угнетает художественную часть моей натуры. Этот пассаж, — пояснил он опешившему генералу, — я почерпнул из модного интерьерного журнала «Кособука». То есть мы как бы поддерживаем традицию и следуем заветам предков, но не есть ли это своего рода плагиат? Где наши собственные достижения? Меня заботит, какой яркий пример мы оставим потомкам; что завещаем? Вы все еще понимаете?

Галармон не понимал ничего, но чувствовал все. У него вообще ни один конец ни с чем не желал сходиться, а про полководческий талант и связанные с ним разочарования он уже не заикался.

— Мне нужен ваш профессиональный совет, — сказал бравый тиронгийский генерал, когда его стакан опустел, а головокружение слегка улеглось. — Граф отправил в столицу гонца, наши храбрые шэннанзинцы под командованием Уизбека скрытно выдвинутся к Нилоне в течение ближайших двух часов, но остальная армия… У нас не хватит времени, чтобы стянуть войска к границам Торента, и, как только враг пересечет ее, случится катастрофа. Лавинообразная катастрофа, так бы я сказал. Вот я и размышляю, какой совет дать его величеству: то ли сразу оставить столицу и отвести армию, скажем, к Кардаку — он отлично укреплен, и там можно основать центр сопротивления. То ли пытаться сдержать продвижение противника к Булли-Толли, но даже самый отъявленный оптимист понимает, что это полный швах. Мы сможем поэтапно выводить по несколько полков, а противостоять нам будут три армии, и не исключено, что Люфгорн подумает-подумает и вместо политики невмешательства предпочтет активное участие в дележе пирога. Плюс рыцари ордена, плюс ваши сородичи. Их одних хватит, чтобы разгромить нас наголову. Наши боеспособные части в столице и ее окрестностях, скорее всего, попадут в окружение, если решат отступать, или примут на себя первый удар, что грозит им уничтожением. Как полководец я не имею права оставлять армию без руководства, как рыцарь должен возглавлять отважных шэннанзинцев в их, скорее всего, последнем неравном бою. Конечно, сам я склоняюсь ко второму варианту. Но едва представлю себе, что его отважное величество наруководит в мое отсутствие, даже умирать за правое дело и то не хочется. Итак, что вы мне на это скажете, друг мой?